Дмитрий Мережковский - Стихотворения 1883-1887

     Сметет развалину веков —

Уродливую жизнь больного поколенья

     С ее расшатанных основ, —

И новая земля, и новые народы

     Тогда увидят пред собой

Не тронутый никем, — один лишь мир природы

     С его немеркнущей красой.

Таков же, как теперь, он был, он есть и будет,

     Он вечно юн, как Божество;

И ни одной черты никто в нем не осудит

     И не изменит ничего.

Величественный зал для радостного пира,

     Для пира будущих людей,

Он медлит празднеством любви, добра и мира

     Лишь в ожидании гостей:

Разостланы ковры лугов необозримых;

     На вековом граните гор

Покоится в лучах лампад неугасимых

     Небес сапфировый шатер;

И тень из опахал из перьев тучек нежных

     Дрожит на зеркале волны,

И блещет алебастр магнолий белоснежных,

     И розы нектаром полны,

И это все — для них: все это лишь убранство

     Для торжества грядущих дней,

Где трапезою — мир, чертогами — пространство

     Земли и неба, и морей.

И вот зачем полна природа для поэта,

     На лоне кроткой тишины,

Едва понятного, но сладкого обета

     Неумирающей весны.

И вот зачем цветы кадят свое куренье

     Во мгле росистых вечеров,

И вот о чем гремит серебряное пенье

     Неумолкающих валов.

1884

ИСКУШЕНИЕ

Отрывок

Серебряной каймой очерчен лик Мадонны

В готическом окне, и радугой легло

Мерцание луны на малахит колонны

Сквозь разноцветное граненое стекло.

Алтарь и дремлющий орган, и купол дальний —

   Погружены в таинственную мглу;

Лишь край мозаики в тени исповедальни

Лампаду отразил на мраморном полу.

   Седой монах, перебирая четки,

Стоял задумчивый, внимательный и кроткий;

И юноша пред ним колена преклонил;

   Потупив взор, он робко говорил:

     «Отец мой, грех — везде со мною:

     Он — в ласке горлиц под окном,

     Он — в играх мошек над водою,

     Он — в кипарисе молодом,

     Обвитом свежею лозою,

     Он — в каждом шорохе ночном,

     В словах молитв, в огне зарницы,

     Он — между строк священных книг,

     Он — в нежном пурпуре денницы

     И в жгучей боли от вериг…

     Порою череп брал я в руки,

     Чтоб запах тленья и могил,

     Чтоб холод смерти утолил

     Мои недремлющие муки.

     Но все напрасно: голова

     В чаду кружилась, кровь кипела,

     И греза на ухо мне пела

     Безумно нежные слова…

     Однажды — помню — я увидел,

     Уснув в горах на склоне дня, —

     Ту, что так страстно ненавидел,

     Что так измучила меня.

     Сверкало тело молодое,

     Как пена в сумрачных волнах,

     Все ослепительно нагое

     В темно-каштановых кудрях.

     Струились волны аромата…

     Лежал недвижим я, как труп.

     Улыбкой дерзких, влажных губ

     Она звала меня куда-то,

     Она звала меня с собой

     Под полог ночи голубой:

     „Отдашь ли мне ночное бденье,

     Труды, молитвы, дни поста

     И кровь распятого Христа,

     Отдашь ли вечность и спасенье —

     За поцелуй?..“ И в тишине

     Звучало вновь: „Отдашь ли мне?..“

     Она смеялась надо мною,

     Но брошен вдруг к ее ногам

     Какой-то силой роковою,

     Я простонал: „Отдам, отдам!..“»

     ………………………………….

1884

НА ТАРПЕЙСКОЙ СКАЛЕ

Ряды сенаторов, надменных стариков

     С каймою пурпура на тоге,

И мрачный понтифекс в собрании жрецов

     Стоят задумчивы и строги.

Кой-где центурион гарцует на коне,

     И целым лесом копий медных

Когорты зыблются в чешуйчатой броне

     Под грозный шум знамен победных;

И сонмом ликторов Марк Манлий окружен…

     Но, мановеньем горделивым

Вниманья требуя, к толпе промолвил он

     Перед зияющим обрывом:

«Прощай, родимая земля! в последний раз

     Я шлю привет моей отчизне…

Не бойтесь, палачи: все кончено, — и вас

     Молить не буду я о жизни.

Жить, разве стоит жить, когда — всесилен мрак,

     И вечно грудь полна боязни,

И душно, как в тюрьме, и всюду, что ни шаг, —

     Насилья, трупы, кровь да казни…

Пришел и мой черед; но пусто и мертво

     В потухшем сердце: вашей власти

В нем нечего казнить, — народ, возьми его,

     Возьми и разорви на части!..»

Так Манлий говорил, и грустный долгий взор

     Сквозь дымку полдня золотого

Он обратил туда, в сияющий простор,

     На ленту Тибра голубого,

На солнце и луга, на волны и цветы…

     Толпою резвою со свистом

Мелькнули ласточки с лазурной высоты,

     Чтоб утонуть в эфире чистом;

Очами скорбными их Манлий проводил…

     У ног его немой и дикий

Утес в расщелине любовно приютил

     Цветок малиновой гвоздики;

И, все забыв, глядел страдалец на него —

     Почти без мысли и сознанья —

В минуту грозную, не помня ничего,

     Ловил струю благоуханья…

Но палачи к нему приблизились в тот миг;

     Он их отталкивает гордо

И к пропасти идет, спокоен и велик,

     Идет бестрепетно и твердо, —

И ропот ужаса пронесся над толпой…

………………………………………….

1884

ЮБИЛЕЙ А. Н. ПЛЕЩЕЕВА

Растет полночный мрак, и душит нас темница;

В цепях влачатся дни без веры, без надежд,

И над развенчанной поэзией глумится

     Толпа бессмысленных невежд…

Но в этой мертвой мгле высоко перед нами

     Под серебристыми кудрями

Твой благородный лик так ярко озарен,

Так кротко светится последними лучами

     Иных прекраснейших времен.

Ты дорог нам за то, что не одним лишь словом,

Но всей душой своей, всей жизнью ты поэт,

И в эти шестьдесят тяжелых долгих лет —

В глухом изгнании, в бою, в труде суровом —

Ты чистым пламенем повсюду был согрет.

Но знаешь ли, поэт, кому ты всех дороже,

Кто горячее всех привет тебе пошлет?

Ты лучший друг для нас, для русской молодежи,

   Для тех, кого ты звал: «Вперед, вперед!»

Своей пленительной глубокой добротою,

Как патриарх, в семью ты нас объединял, —

И вот за что тебя мы любим всей душою,

И вот за что теперь мы подняли бокал!

1885

АЛЬБАТРОС

Из Бодлэра

Во время плаванья, когда толпе матросов

Случается поймать над бездною морей

Огромных белых птиц, могучих альбатросов,

Беспечных спутников отважных кораблей, —

На доски их кладут: и вот, изнемогая,

Труслив и неуклюж, как два больших весла,

Влачит недавний царь заоблачного края

По грязной палубе два трепетных крыла.

Лазури гордый сын, что бури обгоняет,

Он стал уродливым и жалким, и смешным,

Зажженной трубкою матрос его пугает

И дразнит с хохотом, прикинувшись хромым.

Поэт, как альбатрос, отважно, без усилья,

Пока он — в небесах, витает в бурной мгле;

Но исполинские, невидимые крылья

В толпе ему ходить мешают по земле.

1885

«Там, в глубине задумчивой долины…»

   Там, в глубине задумчивой долины,

Когда вечерний мрак струился надо мной

     И кленов темные вершины,

     Полны таинственной кручины,

     Шумели трепетной листвой,

На камне гробовом прочел я эти строки:

     «Невозмутим мой сон глубокий

     Под этой тенью вековой».

И я задумался в немом уединенье:

Усопший брат, ты мне напомнил о себе,

Твой сон, твой вечный сон я понял на мгновенье

И смерть благословил, завидуя тебе…

И долго я стоял, и клены уронили

Увядшие листы, как слезы, надо мной,

И старые дубы качали головой

     И тихо, тихо говорили:

     «Как сладко дремлется в могиле

     Под нашей тенью вековой…»

1885

ИЗОБРАЖЕНИЕ НА ЩИТЕ АХИЛЛЕСА

Отрывок

На взморье голубом, как спящие дельфины,

Качают корабли изогнутые спины.

Под звуки нежных флейт в блестящий храм ведут

Телицу белую, венчанную цветами;