Зинаида Гиппиус - Стихотворения, не вошедшие в сборники
И вы меня растрогали совсем,—
Сказала Тень. — Но я не вижу, право,
Что вы могли бы сделать для меня.
Да, предка вашего близка мне слава,
И в вас есть что-то от его огня.
Где мы стоим сию минуту — путь
В Чистилище. Туда я захожу
Не в первый раз! И там не нахожу
Кого ищу. Найду ль когда-нибудь?»
«Я догадался!— Дант вскричал.— Я знал!
Вы ищете кого-то здесь, в аду.
В Чистилище хоть я и не бывал,
Да уж туда сегодня не пойду.
Но вы позвольте мне вас проводить
Не до дверей, а хоть бы часть пути.
Навязчивым я не хочу прослыть,
Но не могу же так от вас уйти!»
И вот идут они, вдвоем, и рядом.
Дорога тихая. Не пахнет адом.
Дант удивлен: «Который это круг?
В других бывал я: шум и крик всегда.
А здесь такая тишина вокруг!»
— «Здесь шума не бывает никогда,—
Тень отвечала. — Так, должно быть, надо,
Чтоб путь в Чистилище был тих. И ада
Чтобы не помнили идущие туда.
Но вы не знаете, как длинен он!
Столетий семь, по-вашему считая.
Иной, что адом слишком удручен,
Идет — и падает, не достигая».
Был Данте этим тоже удивлен:
«А как же вы, не раз…» — «O, надо мною
Не знало время и малейшей власти,
Ни здесь, в аду, ни на земле. Отчасти —
Другие говорили мне,— к несчастью,
Что горько ничего не забывать,
Как детища не забывает мать.
Чувств матери, положим, я не знаю…
Я просто ничего не забываю.
Вот потому просил так горячо я
Мою Терезу и других святых,
Чтоб мне послали что хотят другое,
Но лишь не то, что было — и недаром!—
Моим предчувствием, моим кошмаром…
Чтоб не осталась на земле одною
Моя душа. Просил я о надежде
Уйти с земли, ее покинуть прежде,
Чем тот, кого душа моя любила,
Чем тот, которого теперь ищу…
Но укорять святых я не хочу,
Ни тех, моих, и никаких других:
Ведь, может, было то не в воле их.
Поймите же: я был всегда не сущим,
А если попросту сказать — ничто.
Лишь в нем одном жила душа моя.
Когда ж ушел, кто жизнь мне был несущим,
Я на земле лишился бытия.
Другие этого — что я никто —
Там, на земле, конечно, не видали.
И разные мне имена давали.
Моя ж душа была к себе строга.
И вам, пожалуй, я открыть готов,
Как звал себя я, без высоких слов:
Мое простое имя — пустельга».
«О нет, о нет!— воскликнул Дант тревожно.—
Какая пустота в душе возможна,
Какая пустота — и в вашей, строгой!—
Когда идет она такой дорогой
Страданья и любви? Нет, не пустая,
Она полна, и, может быть, до края!»
Но спутница как будто рассмеялась:
«Все вы, земные,— вечно не о том!
Спросите лучше, как я жил потом,
Что на земле еще со мною сталось.
Не исповедуюсь я вовсе вам,
Суды мне ваши тоже не нужны,
Но имя Данте… Помню я, как там
Мы повторяли имя и горам
Флоренции, родной его страны…
Быть может, говорю я слишком много
И осторожней было б помолчать.
Но так тиха в Чистилище дорога,
И я как будто с ним… и там… опять.
Но он ушел. Давно? Вчера? Сейчас?
Не знаю. Только я не мог понять,
Хоть размышлял об этом много раз,
С какою целью, для чего мне дан
Остаток этих дней моих земных?
Не видел смысла никакого в них.
Иль справедливость высшая — обман?
И для чего испытывать мне ту
Неизъяснимую словами тошноту…
Ее все знают в черном океане,
А я узнал ее вверху, заране…
Однако, я привык еще при нем
Бессмыслие и случай отрицать.
И в отраженном бытии моем
Пытался смысл какой-то отыскать.
Был друг у нас. Иль полудруг. И он
Был постоянно чьею-то заботой —
Не знаю почему — но окружен.
Не стоил, мнилось, он ее. Но сон
Привиделся тогда мне очень странный,
Не ясный сон, не сложный, но туманный.
В тумане словно говорил мне кто-то:
„Больные не останутся одни.
Нуждаются в заботе лишь они“.
Проснувшись, я подумал: если прочь
Мой полудруг не отошел совсем,
Не велено ли мне ему помочь?
Но я, ведь, сам не знаю, как и чем,
И тоже болен, да и что могу?
Никто не будет слушать пустельгу.
„Ах, бросьте спорить, ничего не зная!“
И там никто не знал, что пустельга я.
Не получил даров я никаких,
Лишь дар любви. Но вот, порой, играя,
Нарочно сам выдумывал я их
И приводил тем многих к заблужденью.
Я внял, однако, сонному веленью.
Ведь человек-то все-таки был болен:
У тела своего он жил в неволе,
Но жил, не думая об этом плене
И не стремясь нимало к перемене.
Я ласково с ним речи заводил,
С терпением, с любовью говорил,
Он и не слушал. Думал о другом.
О чем? Как знать! О чем-то о своем.
Еще трудней мне было оттого,
Что я, ведь, знал: он не любил того,
Кого уж не было. Оттолкновений
От нас обоих он и не скрывал:
С трудом он нашим воздухом дышал,
В грош никогда не ставил наших мнений.
Конечно, я ему и не помог.
Он только сам себе помочь бы мог,
Когда б любить и верить мне посмел…
Но дар любви он извратил давно
И верил, что таков его удел…
Да уж теперь и это всё равно.
Итак — не удивлю, конечно, вас,
Сказав, что боль моя, мои страданья,
Мое усилие,— и в этот раз,—
Всё разбивалось о его молчанья,
Как волны океана об утес.
Не видел он ни моего страданья,
Ни братской нежности моей, ни слез.
Я до конца исполнил повеленье,
Весть о конце мне новый сон принес.
Но не о нем, а о другом виденьи.
Мне хочется вам, Данте, рассказать,
Прервав повествованье на мгновенье.
Об этом рано вам еще и знать,
И вы меня, конечно, не поймете…
Однако же — вам это передать
Хотел бы я, в моей о вас заботе.
И так дрожит сейчас душа моя…
Послушайте же, раньше чем уйдете.
На всей земле, должно быть, он — да я,
Одни мы знали тайну — без названья,
Закрытую еще для бытия.
Вот оттого, от этого незнанья,
Нет у людей и слова для нея.
Все имена — не то: любовь, страданье…
Неловко — иль предчувственно — ее
Мы, между нами, „сверх-любовью“ звали,
А „нежность братскую“ (названье чье?)
Уж люди и совсем не понимали.
Доныне скрыто от сердец и глаз,
Что где-то там, в тысячелетней дали,
Такое чувство посетило раз
Земное сердце… Как благоуханно
Цвело оно в тот незабвенный час!
Я говорю о сердце Иоанна
Святою ночью… Милый Данте мой,
Слова мои вам кажутся туманны,
Вы их забудете, придя домой,
И это хорошо. Ведь раньше надо
Пройти вам путь борения с судьбой…
Но после, знаю, будете вы рады
На этой тайне сердцем отдохнуть,
Коль суждена вам светлая отрада
Понять мои слова когда-нибудь.
Вас отступленье, верно, утомило,—
Ему — конец. И кончен был мой путь.
И вот, сама та благостная сила,
Что так заботливо его хранила,
Увидела, как тщетно мучусь я,—
И от земли меня освободила,
Чтоб успокоилась душа моя.
За послушанье же дала награду:
Позволила везде гулять по аду,
Искать того, кого с тех пор ищу,
И с ним остаться, если захочу.
А полудруг — свободней без меня
Стал жить, свое оберегая тело,
И все примернее день ото дня. —
Заботы отдал он ему всецело,
Однако, всё ж его не уберег,
И, кажется, через недолгий срок
Как я, был тоже от земного взят,
Хоть этому и вовсе был не рад.
Вы знаете его: ведь он тот первый,
С кем рассуждали в океане вы.
Он вам порядочно расстроил нервы,
Но вы не потеряли головы,
А хорошо утешили, я знаю…
Я в подземельи изредка бываю,
Как раз его я там и навещаю,
Но непременно в виде старушонки…
Он любит так… Ну что же, ничего!
Ведь очень я всегда любил его,
А он теперь невиннее ребенка».
«Да, а другой? Я так несправедливо
С ним говорил, и это, право, жаль…»
— «O, не беда,— Тень возразила живо.—
О нем напрасная у вас печаль.
Его я знаю — и отлично — тоже.
Мы как-то на земле дружили с ним.
Ему полезен ваш урок… Похоже,
Что лишь со мною на земле одним
Он мог дружить. Он очень избалован,
Всем нравился, и льнули все к нему,
А он ни мне не верил — никому,—
