Франческо Петрарка - Лирика
Возможно говор перенять, звучащий
Столь нежно, и молчанье, и движенья.
Имея идеал перед собой.
И только красоте ее слепящей
Не научиться, ибо от рожденья
Она дана иль не дана сульбой.
ССLХII
- Жизнь - это счастье, а утратить честь
- Мне кажется, не столь большое горе.
- Нет! Если честь несвойственна синьоре,
То в ней ничто нельзя за благо счесть.
Она мертва - пусть даже пламя есть
В ее измученном и скорбном взоре.
Дорога жизни в тягостном позоре
Страшней, чем смерть и чем любая месть.
Лукрецию бы я не осуждала,
Когда б она без помощи кинжала
В великой скорби казнь свою нашла.
Подобных философий очень много,
Все низменны, и лишь одна дорога
Уводит нас от горечи и зла.
CCLXIII
Высокая награда, древо чести,
Отличие поэтов и царей,
Как много горьких и счастливых дней
Ты для меня соединила вместе!
Ты госпожа - и честь на первом месте
Поставила, и что любовный клей
Тебе, когда защитою твоей
Пребудет разум, неподвластный лести?
Не в благородство крови веришь ты,
Ничтожна для тебя его цена,
Как золота, рубинов и жемчужин.
Что до твоей высокой красоты,
Она тебе была бы неважна,
Но чистоте убор прекрасный нужен.
СОНЕТЫ НА СМЕРТЬ МАДОННЫ ЛАУРЫ
CCLXV
Безжалостное сердце, дикий нрав
Под нежной, кроткой, ангельской личиной
Бесславной угрожают мне кончиной,
Со временем отнюдь добрей не став.
При появленье и при смерти трав,
И ясным днем, и под луной пустынной
Я плачу. Жребий мой тому причиной,
Мадонна и Амур. Иль я не прав?
Но я отчаиваться не намерен,
Я знаю малой капли образец,
Точившей мрамор и гранит усердьем.
Слезой, мольбой, любовью, я уверен,
Любое можно тронуть из сердец,
Покончив навсегда с жестокосердьем.
CCLXVI
Синьор, я вечно думаю о Вас,
И к Вам летит мое любое слово;
Моя судьба (о, как она сурова!)
Влечет меня и кружит каждый час.
И жар любви все так же не угас
Я жду давно конца пути земного,
Два светоча я призываю снова,
Как призывал их прежде много раз.
Мой господин, моя благая Донна,
Свободы мне на свете больше нет,
Собою сам навеки я наказан:
Зеленый Лавр - и гордая Колонна,
К одной прикован я пятнадцать лет,
К другому - восемнадцать лет привязан.
CCLXVH
Увы, прекрасный лик! Сладчайший взгляд!
Пленительность осанки горделивой!
Слова, что ум, и дикий, и кичливый,
Смиряя, мощным жалкого творят!
Увы и нежный смех! Пускай пронзят
Его струи - была бы смерть счастливой!
Дух царственный, не в поздний век и лживый
Ты властвовал бы, высоко подъят.
Пылать мне вами и дышать мне вами:
Весь был я ваш; и ныне, вас лишенный,
Любую боль я б ощутил едва.
Вы полнили надеждой и мечтами
Разлуки час с красой одушевленной:
Но ветер уносил ее слова.
CCLXIX
Повержен Лавр зеленый.
Столп мой стройный
Обрушился. Дух обнищал и сир.
Чем он владел, вернуть не может мир
От Индии до Мавра. В полдень знойный
Где тень найду, скиталец беспокойный?
Отраду где? Где сердца гордый мир?
Все смерть взяла. Ни злато, ни сапфир,
Ни царский трон - мздой не были б достойной
За дар двойной былого. Рок постиг!
Что делать мне? Повить чело кручиной
И так нести тягчайшее из иг.
Прекрасна жизнь - на вид. Но день единый,
Что долгих лет усильем ты воздвиг,
Вдруг по ветру развеет паутиной.
CCLXXI
Горящий узел, двадцать один год
За часом час меня сжимавший яро,
Рассекла смерть, - не знал я злей удара;
Но человек с печали не умрет.
Опять Амур мне воли не дает:
Другой силок в траве - и, сердцу кара,
Вновь искра разожгла огонь пожара
Так, что с трудом сыскал бы я исход.
Не помоги мне опытностью сила
Бывалых бед, сгорел бы я, сраженный,
Мгновенно вспыхнув, словно сук сухой.
Вторично смерть меня освободила,
Расторгнут узел, огнь угас, сметенный,
Пред ней и сила - в прах, и дар прямой.
ССLХХII
Уходит жизнь - уж так заведено,
Уходит с каждым днем неудержимо,
И прошлое ко мне непримиримо,
И то, что есть, и то, что суждено.
И позади, и впереди - одно,
И вспоминать, и ждать невыносимо,
И только страхом божьим объяснимо,
Что думы эти не пресек давно.
Все, в чем отраду сердце находило,
Сочту по пальцам. Плаванью конец:
Ладье не пересилить злого шквала.
Над бухтой буря. Порваны ветрила,
Сломалась мачта, изнурен гребец
И путеводных заезд как не бывало.
CCLXXIII
Зачем, зачем даешь себя увлечь
Тому, что миновалось безвозвратно,
Скорбящая душа? Ужель приятно
Себя огнем воспоминаний жечь?
Умильный взор и сладостная речь,
Воспетые тобой тысячекратно,
Теперь на небесах, и непонятно,
Как истиною можно пренебречь.
Не мучь себя, былое воскрешая,
Не грезой руководствуйся слепой,
Но думою, влекущей к свету рая,
Ведь здесь ничто не в радость нам с тобой,
Плененным красотой, что, как живая,
По-прежнему смущает наш покой.
CCLXXIV
Покоя дайте мне, вы, думы злые:
Амур, Судьба и Смерть - иль мало их?
Теснят повсюду, и в дверях моих,
Пусть мне и не грозят бойцы иные.
А сердце, - ты, как и во дни былые,
Лишь мне ослушно, - ярых сил каких
Не укрываешь, быстрых и лихих
Врагов моих пособник, не впервые?
В тебе Амур таит своих послов,
В тебе Судьба все торжества справляет,
И Смерть удар свой рушит надо мною
Разбить остаток жизни угрожает;
В тебе и мыслям суетнейшим кров;
Так ты одно всех бед моих виною.
CCLXXV
Глаза мои! - зашло то солнце, за которым
В нездешние края пора собраться нам...
Мы снова будем с ним, - оно заждалось там,
Горюет, судит нас по нашим долгим сборам...
О слух мой! - к ангельским теперь приписан хорам
Тот голос, более понятный небесам.
Мой шаг! - зачем, за той пускаясь по пятам,
Что окрыляла нас, ты стал таким нескорым?
Итак, зачем вы все мне дали этот бой?
Не я причиною, что убежала взгляда,
Что обманула слух, что отнята землей,
Смерть - вот кого хулить за преступленье надо!
Того превознося смиренною хвалой,
Кто разрешитель уз, и после слёз - отрада.
CCLXXVI
Лишь образ чистый, ангельский мгновенно
Исчез, великое мне душу горе
Пронзило - в мрачном ужасе, в раздоре.
Я слов ищу, да выйдет боль из плена.
Она в слезах и пенях неизменна:
И Донна знает, и Амур; опоре
Лишь этой верит сердце в тяжком споре
С томленьями сей жизни зол и тлена.
Единую ты, Смерть, взяла так рано;
И ты, Земля, земной красы опека,
Отныне и почиющей охрана,
Что ты гнетешь слепого человека?
Светил любовно, нежно, осиянно
Свет глаз моих - и вот угас до века.
CCLXXVII
Коль скоро бог любви былой завет
Иным наказом не заменит вскоре,
Над жизнью смерть восторжествует в споре,
Желанья живы, а надежда - нет.
Как никогда, страшусь грядущих бед,
И прежнее не выплакано горе,
Ладью житейское терзает море,
И ненадежен путеводный свет.
Меня ведет мираж, а настоящий
Маяк - в земле, верней, на небесах,
Где ярче светит он душе скорбящей,
Но не глазам, - они давно в слезах,
И скорбь, затмив от взора свет манящий,
Сгущает ранний иней в волосах.
CCLXXVHI
Она во цвете жизни пребывала,
Когда Амур стократ сильнее нас,
Как вдруг, прекрасна без земных прикрас,
Земле убор свой тленный завешала
И вознеслась горб без покрывала,
И с той поры я вопрошал не раз:
Зачем не пробил мой последний час
Предел земных и вечных дней начало,
С тем чтобы радостной души полет
За ней, терзавшей сердце безучастьем,
Освободил меня от всех невзгод?
Однако свой у времени отсчет...
А ведь каким бы это было счастьем
Не быть в живых сегодня третий год!
CCLXXIX
Поют ли жалобно лесные птицы,
Листва ли шепчет в летнем ветерке,
Струи ли с нежным рокотом в реке,
Лаская брег, гурлят, как голубицы,
Где б я ни сел, чтоб новые страницы
Вписать в дневник любви, моей тоске
Родные вздохи вторят вдалеке,
И тень мелькнет живой царицы.
Слова я слышу..."Полно дух крушить
Безвременно печалию, - шепнула,
Пора от слез ланиты осушить!
Бессмертье в небе грудь моя вдохнула,
Его ль меня хотел бы ты лишить?
Чтоб там прозреть, я здесь глаза сомкнула".
CCLXXX
He знаю края, где бы столь же ясно
Я видеть то, что видеть жажду, мог
И к небу пени возносить всечасно,
От суеты мирской, как здесь, далек;
Где столько мест, в которых безопасно
Вздыхать, когда для вздохов есть предлог,
Должно быть, как на Кипре ни прекрасно,
И там подобный редкость уголок.
Все полно здесь к любви благоволенья,
