Роберт Рождественский - Лучшие стихи

«Извини за почерк —

холодно.

Извини за кляксы —

мокро.

Так и потонуть

                    можно.

Если не придет к нам

                             спасенье,

выйди замуж.

Твой Сеня…»

А второй

            на лоб сдвинул шапку.

Передал письмо.

Ножкой шаркнул.

А в письме:

«Натаха!

           Рыдать погоди!

Слезы

неполезны для красавицы…

Мы еще поплаваем!

Все впереди!

Все впереди,

                 кроме задницы…»

Третий

          к рубке вздыбленной

                                      плечом привалился,

шевелил губами —

широк да невезуч.

То ли – матерился,

                          то ли – молился,

то ли – что-то важное

                               учил наизусть.

«Бывшая жена моя,

                         кончай свою дележку —

простыни-подушки,

чашки-сапоги…

Сбереги Алешку!

                       Алешку.

                                 Алешку.

Сбереги мне

                сына.

Алешку сбереги…

Знаю, что меня ты

                         любила

                                   понарошку.

Но теперь —

хоть мертвому! —

перечить не моги:

сбереги Алешку.

                     Алешку.

                               Алешку.

Я тебя прощаю.

                     Алешку сбереги!..»

А четвертый

                 буркнул нехотя:

– Некому писать!..

Да и – некогда…

…Письма спрятаны в целлофане.

(Лица мокрые,

                   будто в крови.)

Помолчали.

Поцеловали.

И сказали глухо:

– Живи… —

Подступившие слезы вытерши,

привязали,

сказали:

– Выдержи… —

оттолкнули,

сказали:

– Выплыви… —

И смотрели вслед,

пока видели…

И плыла она по Байкалу.

И кричала,

              сходя с ума!

То ль —

           от гибели убегала,

то ли —

           к гибели

                      шла сама.

Паутинка ее дыханья

обрывалась у самого

                           рта.

И накатывалась,

                     громыхая,

фиолетовая темнота!

И давили

             чужие письма.

И волна как ожог была…

Почтальонша,

самоубийца —

все плыла она,

все плыла.

Все качалась

                 под ветром

                                отчаянным,

ослепительным,

низовым…

И была она

                Чрезвычайным

Полномочным Послом

к живым!

Долгим эхом,

                 посмертным жестом,

вдовьим стоном

на много дней…

…А потом

вертолетный прожектор,

чуть качаясь,

                 повис

                        над ней.

Баллада о красках

Был он рыжим,

                    как из рыжиков рагу.

Рыжим,

          словно апельсины на снегу.

Мать шутила,

                  мать веселою была:

«Я от солнышка

сыночка родила…»

А другой был черным-черным у нее.

Черным,

будто обгоревшее смолье.

Хохотала над расспросами она,

говорила:

«Слишком ночь была

                             черна!..»

В сорок первом,

в сорок памятном году

прокричали репродукторы

беду.

Оба сына,

             оба-двое,

                         соль Земли —

поклонились маме в пояс

и ушли…

Довелось в бою

                     почуять молодым

рыжий бешеный огонь

и черный дым,

злую зелень

                застоявшихся полей,

серый цвет

               прифронтовых госпиталей.

Оба сына,

             оба-двое,

                         два крыла

воевали до Победы.

Мать ждала.

Не гневила,

               не кляла она судьбу.

Похоронка обошла ее избу.

Повезло ей,

               привалило счастье вдруг.

Повезло одной

                    на три села вокруг.

Повезло ей,

               повезло ей,

                              повезло!

Оба сына

воротилися в село.

Оба сына,

             оба-двое,

                         плоть и стать.

Золотистых орденов не сосчитать.

Сыновья сидят рядком —

                                  к плечу плечо.

Ноги целы,

               руки целы —

                                 что еще?

Пьют зеленое вино,

как повелось…

У обоих изменился

                          цвет волос.

Стали волосы —

                      смертельной белизны…

Видно, много

белой краски

у войны.

«Вернуться б к той черте, где я был мной…»

Вернуться б к той черте,

                                 где я был мной.

Где прилипает к пальцам

хлеб ржаной.

И снег идет.

И улица темна.

И слово «мама» —

                         реже, чем «война»,

Желания мои скупы.

Строги.

Вся биография —

                        на две строки.

И в каждой строчке

                           холод ледяной…

Вернуться б к той черте,

                                 где я был мной.

Вернуться бы,

вернуться б к той черте,

где плачу я в полночной духоте,

где очень близко

                       губы и глаза,

где обмануть нельзя,

смолчать нельзя.

Измены —

               даже мысленно —

                                       страшны.

А звездам в небе

тесно от луны.

Все небо переполнено луной…

Вернуться б к той черте,

                                 где я был мной.

Не возвращаться б

                         к той черте,

                                         когда

становится всесильной немота.

Ты бьешься об нее.

Кричишь,

             хрипя.

Но остается крик внутри тебя.

А ты в поту.

Ты память

              ворошишь.

Как безъязыкий колокол, дрожишь.

Никто не слышит крика твоего…

Я знаю страх.

Не будем

            про него.

Вернуться б к той черте,

                                 где я был мной.

Где все впервые:

светлый дождь грибной,

который по кустарнику бежит.

И жить легко.

И очень надо

                  жить!

Впервые «помни»,

                        «вдумайся»,

                                       «забудь».

И нет «когда».

А сплошь —

                  «когда-нибудь».

И все дается малою ценой.

Вернуться б к той черте,

                                 где я был мной.

Вернуться б к той черте…

А где она?

Какими вьюгами заметена?

Хиросима

Город прославился так:

вышел военный чудак,

старец

с лицом молодым.

«Парни, —

сказал он, —

летим!

Мальчики,

              время пришло.

Дьявольски нам повезло!..»

В семь сорок девять утра

все было так, как вчера.

«Точка… —

вздохнул офицер, —

чистенько

             вышли на цель…»

В восемь двенадцать утра

сказано было:

                  «Пора!..»

В восемь пятнадцать,

над миром взлетев,

взвыл торжествующе

дымный клубок!

Солнце зажмурилось,

похолодев.

Вздрогнули оба:

и «боинг»,

и бог!..

Штурман воскликнул:

«Ой, как красиво!..»

В эту секунду

в расплавленной мгле

рухнули

все представленья о зле.

Люди узнали,

                  что на Земле

есть Хиросима.

И нет Хиросимы.

Сказка о медных трубах

И довелось испытать ему огонь, воду и медные трубы.

Жил богатырь на свете.

                                Претендовал на корону.

Не было у гражданина

                              ни слабостей,

                                                ни гордынь.

Съедал на обед барана.

На ужин съедал корову.

Был богатырь

                  что надо!

Сказочный был

богатырь…

Он – либо сражался,

                             либо

                                    думал: с кем бы сразиться?!

И никакая сила

не могла его удержать…

Князю приходится княжить.

Прачке – с бельем возиться.

Богатырю

приходится

               подвиги совершать…

Однажды он въехал в море.

                                     На добром коне.

                                                           С разгона.

И там пропадал, —

рассказывают, —