Дмитрий Воденников - Обещание
Делайте выводы, господа.
МАННАЗ
Когда наступит день – и из обмороженья,из холода, из мрака, боже мой,проткнется крошечное не-стихотворенье,на слабой ножке, с желтой головой.
Я никогда не делал зла сознательно. Но иногда (бывали такие дни и особенно ночи) я вдруг поддавался от унижения или боли приступам неконтролируемой ярости и чувствовал, как проклятие вырывается из меня узким, но плотным лучом. Оно было такой силы, что вполне могло стать сверхреальным. И если не убить кого-нибудь, то навредить и покалечить точно. Тогда я как бы цеплял этот луч (как веревкой, мысленно, за хвост или острие самого луча) и – если успевал – то как будто возвращал его в себя. Как ракету, как шар, как стрелу, как бумеранг, диск или то, что метают в воздух.
Но однажды я такое проделал, выпустил ярость (проклятье), но понял, что, возможно, сильно буду раскаиваться потом. И тогда – накинув в последний момент лассо, я вернул – все, что пустил в конкретного (вполне дерьмового) человека, в самого себя и утром долго не мог подняться от ужасной головной боли.
Три дня меня терзали то ли бесы, то ли паника и отчаяние, или, может, мне это все померещилось, – уже неважно. Главное, что я понял, – это то, что мрак и зло – отвратительны.
ИНГУЗ
– Повторяй за мной: ты моя слабость.– Ты моя слабость.– Ты моя сладость.– Ты моя сладость.– Ты моя нежность.– Ты моя нежность.Она говорит, а я лежу как дурак и верю:– Я сладость, я слабость, я нежность...
ТУРИСАЗ (РУНА НЕДЕЯНИЯ, ВРАТА)
Вся наша жизнь – это только погоня за счастьем,но счастья так много, что нам его – не унести,до смерти осталось 2 – 3 незначительных связи,до смерти не будет уже ни одной настоящей любви.
Чем дольше живешь на этом свете, тем яснее понимаешь, что счастье – это то, что всегда с тобой. Мы просто забыли (я – забыл, ты – забыла, они – забыли, но вот я вспомнил теперь и не забуду уже никогда), что счастье – это почти как спички: что оно всегда с тобой – просто сейчас они завалились в карман или за подкладку. Но оно все равно ЗДЕСЬ. И ни от кого не зависит.
Ни от чужой любви, ни от нашей удачи, ни от нашего положения дел, ни от нашего не-одиночества. Оно – ПРОСТО ЕСТЬ.
Даже если мы часто бываем несчастны.
Это наш внутренний остов, скелет, состав крови, кальций в наших костях и постоянный бэкграунд в наших ироничных умах. Только не забывай: что счастье так пронзительно и в своей сути так невыносимо, что, когда человек его испытывает, он начинает крутиться, как Шарик, которому на шею привязали гремящую консервную банку. Крутиться, чтоб только это счастье с себя скинуть. Потому что счастье всем видно (а значит, позорно), потому что оно очень громкое и непривычное (а значит, мешает спать, точнее: даже лежать мешает)... Потому что тебе от него – никуда не деться.
ХАГАЛАЗ (ГРАД, РАЗРУШЕНИЕ)
Настоящая радость резонирует на уровне горла,а тяжелое чувство и нежность – резонируют на уровнесердца.Я сегодня это заметил, разговаривая по телефону....опустевшее мое глупое горло,переполнившееся мое сердце
Во всех этих мучениях любви (всех этих злорадных кошачьих играх с другим человеком, вполне дебильных и детских) – самое главное и сладостное знать, что чужое терпение небесконечно.
«Время рассудит» (чего оно там рассудит? – запорошит и все), «время залечит», тебя забудут, отпустят, простят, перестанут любить...
И почему-то это самое блаженное во всех наших убогих играх.
Никаких резонов. Одно веселое зверство.
Если ж представить, что ты мучаешь человека как бы навек, как в тысячелетнем рабстве, без всякой возможности тебе отомстить (полным потом равнодушием) – вот тут уже тухло все. Скучно. Погано. Как с ухом – больным.
Нет.
Только так – на границе будущего забвенья.
В ожидании, через лет 5 или 6, на пограничной полосе.
Вот тогда – радость бытия.
И воздух свежее, и солнце ярче, и небо – аквамарин.
– Смотри, туча на дальней границе моего королевства начинает потихоньку пожирать мир. Значит, можно попробовать построить новый.
– Если получится, мой король.
КАНО
Я сижу с сигаретой на пограничной полосе, в ярком тумане. Раскладываю разные камни.
Деревянный камешек Burberry Touch пахнет осенью и корзиной для свежестираного белья. Новым льном. Глиняный камешек Dior Homme пахнет тленом и тоже осенью. Умершей, золотой. Я сижу на балконе в кресле, курю (бычки оставляю в цветочном горшке) и нюхаю: то корзину для белья и простыни в английском доме, то Джонни Деппа в гробу. А то голубцы, которые готовлю в микроволновке.
Еще одна такая неделя, и я стану бессмертным.
Но слабоумным.
И вот обулись – и пошли(за славой и за снегопадом)во тьму – любовники мои,потом мои ученики,и дети – целым детским садом.
Я часто живу в ощущении какого-то скорого конца. Не в смысле меня или чего-то, а как физического понимания границы, за которым начинается нечто совершенно иное и куда, если честно, мне не так уж и хочется идти (а что делать).
Вот и сегодня я проснулся утром с четким убеждением, что что-то кончилось.
Осталось только это «что-то» найти и определить.
АНСУЗ (ЗНАКИ, РУНА ПОСЛАННИКА)
Но вдруг возник – in Sicht – ужасный соловейв чужих ботинках, сластоец и в мылеи вот пищит теперь, кусает до костей.(Так почему его мы в люльке не убили?)Не смей, придурок, говорить ей нет,что, в первый раз тебя за холку тащат? —к тому же ты убог и кривоног. —Но сладко нам, чем старше быть, тем слаще.А жребий тянем мы, как кипяток.
Больше всего мне нравится читать тексты, по прочтении которых тебе кажется, что тебя поймали на чем-то, переплюнули, уличили. Обычно – поймали на том, что ты вот сейчас сидишь и читаешь, а там изменилась жизнь. Как правило, это бывает в прощальных вещах (когда человек решил круто изменить свою жизнь, уйти, или она сама изменилась).
Еще в самом начале, когда я только начал вести первый публичный блог, я прочел по ссылке письмо девушки, которая уходила на войну. То ли она была наемницей, то ли еще кем-то, не помню. Зато помню – моментальное ощущение стыда, за все: за всю шелуху, мусор и лепет, которую ты обычно городишь, когда твердо сидишь в собственной жизни по самое горло. Причем – сидишь на стуле. Причем – перед монитором.
Комичность (убожество) твоей ситуации, твоей фигуры (а ты в этот момент пронзительно видишь себя именно со стороны) высвечивается как раз этим чужим жестом свободы.
Это похоже на стихи.
На настоящие стихи.
Когда ты читаешь такие чужие стихи – тебе становится стыдно, что ты не там. Не на этой вершине, не на этой горе.
Надеюсь, что я тоже многим доставил такие же неприятные (в альпийском смысле) минуты.
ЙЕРА
Сначала я стал просыпаться и думать,что вот еще пять или шесть лети можно окончательно махнуть на себя рукой.Потом я ходил по осенней гудящей землеи думал: «Господи, сколько на свете яблок»,потом я вообще ни о чем не думал,а потом я увидел – тебя.
ОТАЛ (РУНА НАСЛЕДСТВА И РАЗДЕЛЕНИЯ)
От долгой совместной жизни родственники друг от другаустают, как нога от обуви, —и думают ночью, что смертькогда-то их выдернет нежно (а может быть, вырвет грубо)из старческого слабоумиянебесной морковкой – вверх.
...В какой-то момент понимаешь, что все родственное, семейное тянет тебя в землю. Как будто родственники, спящие в соседней (или в одной с тобой) комнате, во сне – сами того не осознавая – тянут из тебя силы. Корнями. Забирают с собою в почву.
Делают заранее смертным.
Им раньше – вот и делают.
Самое душное воспоминание – в этом смысле – это приход в детстве к прабабке какой-то ее племянницы Риммы Федоровны. Римма Федоровна приносила жирный советский торт (самый дешевый), с маслянистыми розочками и медузным желе на бисквите. Бисквит был мокрый, а она ела с аппетитом и говорила: «Сочно!»
Римма Федоровна была хорошая тетка, и торт тут совсем ни при чем, но, хотя «сочно» вошло в нашу младшую эдду, в наш подростковый семейный фольклор, было в этой сцене что-то неправильное.
НАУТИЗ (НУЖДА, ПРИНУЖДЕНИЕ, ЧЕРНАЯ СТАРУХА)
Года четыре назад (а все это длилось где-то в течение полугода) в районе появилась какая-то странная старуха. С сумкой на тележке. Я не знаю, что там у нее было в ее сумке на колесиках (ну, такие – с которыми часто старики ездят на дачу, чтоб не поднимать тяжести), но она – и это было самое странное – все время мне попадалась на глаза. Как будто специально.
Я выходил из дому – на углу я видел ее.
Возвращался другим путем домой – опять ее видел.
