Вардван Варжапетян - Путник со свечой
Монах прибежал босиком, от него валил пар, как от раскаленного железа, сунутого в лохань с водой. Ли Бо скинул пояс с мечом, халат и шапку, подтянул рукава.
— Хэшан, — громко сказал наместник, — этот безумец пришел подергать тигра за усы. Переломай ему кости.
— Сейчас? — удивился монах. — Здесь?
— Почему же не здесь? — пронзительно крикнул Ли Бо и ударил монаха ладонью по лицу.
Тот взвился, как подброшенный, и, с силой выдохнув, вскинул ладони. Ли Бо принял стойку «луна и вода». Увидев это, монах опустил руки.
— Стойте! Вы, я вижу, учились нашему искусству. Кто же ваш достойный учитель?
— Хозяин Восточной Скалы, — ответил Ли Бо.
— В таком случае нам не стоит меряться силами, я заранее признаю себя побежденным.
Ли Бо и монах поклонились друг другу. Кто-то почтительно подал Ли Бо халат и шапку. Он не взял.
— Если Ань Лушань по-прежнему хочет испытать мою силу и смелость, Ли Бо не станет ломать кости его храбрецам. Позовите индуса. Трусливые пусть отойдут подальше.
Никто не двинулся. Ли Бо усмехнулся, взял у индуса корзину и резко вытряхнул двух кобр — крик ужаса потряс воздух, толпа отшатнулась, сбивая замешкавшихся. Змеи, словно их выбросили не на утоптанный снег, а на жаровню, угрожающе раздували желтозеленые капюшоны. Остались только Ли Бо и Ань Лушань — наместник не мог отвести выпученных глаз от плавного покачивания кобр, на смуглом лбу выступили капли пота.
Ли Бо шагнул и выбросил руку к змее — та молниеносно впилась зубами в обнаженное предплечье. Не обращая внимания на смертельный укус, Ли Бо сжал шею кобры и сунул извивающуюся змею в корзину, следом за ней вторую. Отер снегом раны.
— Теперь ты доволен, цзедуши? Если волей Неба мне не суждено давать тебе советы, я выплюну желчь и умру, но если Небу угодно, чтоб твое сердце открылось моим словам, я буду жить и давать советы.
4
Цзедуши был внимателен к Ли Бо, но равнодушен к его словам, если тот не рассказывал о полководцах прошлого, сразу выделив среди них великого Сунь-цзы, который жил в государстве У и водил войска правителя Холюя. С тех пор минуло больше тысячи лет, но мысли Сунь-цзы о военном искусстве Ли Бо чтил глубоко, как строки величайших поэтов.
— Сунь-цзы сказал: «Война — это великое дело для государства, это корень жизни и смерти, это путь существования и гибели. Это нужно понять».
Ань Лушань поставил на кошму деревянную чашу с кумысом, радужные зрачки вспыхнули, словно с влюбленным заговорили о любви.
— В основу войны кладут пять явлений, — продолжал Ли Бо. — Первое — Дао-Путь, второе — небо, третье — земля, четвертое — полководец, пятое — закон.
Небо — это свет и мрак, холод и жар; это порядок времени.
Земля — это далекое и близкое, неровное и ровное, широкое и узкое, смерть и жизнь.
Полководец — это ум, беспристрастность, человеколюбие, мужество, строгость.
Закон — это воинский строй, командование и снабжение.
— О полководце и войске я все знаю, — не выдержал Ань. — А первое, первое!
— Наместник Ань, ты когда-нибудь думал, чем отличается полководец от великого полководца?
Ли Бо замолчал. Он вспомнил Ду Бинькэ и страшный ночной бой на пустынном берегу озера Кукунор. И птицы звуков не подают... молчат. И горы — в глубоком безмолвии... А ветер свистит, завывает! И жизни и души завязаны в узел, да, в узел! Трава коротка, и лунные краски горьки! И иней белеет вокруг...
Словно холод той ночи вполз в длинные рукава и обжег тело, сердце сжалось от скорби...
Поднебесная как колесница, которую понесли обезумевшие кони, а растерянный возница выпустил поводья. Он, Ли Бо, кинулся наперерез громыхающей колеснице — неужели не дотянется до поводьев, неужели смельчака растопчут кони?
— Великий полководец понимает все пять явлений войны и принимает великие решения — поэтому он властелин судеб народа, он хозяин безопасности государства. Можно исправить ошибки, наступлению предпочесть отступление, фланговому охвату — стремительный натиск, но сокровенное войны изменить не под силу даже великому полководцу.
— Ханьлинь, ты забыл о первом!
Да, забыл. Забыл обо всем...
Откинув полог шатра, вошел командир первой сотни, повсюду сопровождавшей командующего. Ань легко вскочил с лежанки, не спуская гневных серых глаз с сотника, потянулся к плети, висевшей на столбе вместе с подоуздком.
— Разве я не говорил тебе, Бараан?
— Гонец от Ян гуйфэй, — спокойно ответил тот.
Рука командующего, не дотянувшись до плети, замерла, нежно прижалась к сердцу, и в свирепом прищуре серых глаз высветилась такая нежность, что Ли Бо, даже если бы не слышал то, что шепотом передавали в Чанъани о наместнике северо-востока и любимой наложнице государя, понял бы все по одному движению руки...
Ань отбросил расшитый гусиными перьями полог; холодный ветер обдал ноги, затрепетало пламя фарфорового светильника в пять рожков. Ли Бо посмотрел на вход — увидел гонца в остроконечной меховой шапке и ватном халате, опустившегося на колени белого почтового верблюда. Что случилось в столице? Ведь каждого почтового верблюда седлали лишь для чрезвычайной государственной надобности.
Командующий вернулся в шатер, держа ларец, тускло блеснувший золотой крышкой, открыл — Ли Бо сразу втянул носом прохладный запах драгоценной камфары, незаменимой для эликсира долголетия. Ничего, не страшно, если эта драгоценность окажется самым ценным, чего не досчитается император.
Два воина внесли в шатер откормленного черного козла, крутые рога стукнули о край лежанки, из перерезанного горла часто капала кровь. За пологом слышалось ржанье коней, смех, возбужденные голоса. Вошел сотник Бараан.
— Мы слышали, повелитель, у тебя радость. Раздели ее с нами — выброси козла за порог.
Цзедуши поднял тушу за рога и выбросил из шатра. Воины радостно закричали, но Ань поднял руку.
— Воины! Сотник Бараан сказал, чтобы я разделил с вами радость. Радость воина — жестокость и сила, быстрота скакуна и стрела, пущенная в цель. Тот, кто бросит сюда черного козла, — Ань показал пальцем под ноги, — получит в награду меч, он выкован из лучшего синьчжоусского железа, чтобы рубить головы врагам.
Всадники направили коней на дальний край стрельбища, где в ряд стояли мишени; выровняли перед ними коней — голова к голове, ожидая сигнала. Цзедуши поднялся по ступенькам возвышения, застеленного толстой кашмой, взял протянутый факел, осветивший его халат, расшитый на груди и спине свирепыми тиграми, и сильно взмахнул, роняя огненные искры.
У дальней черты рванулись кони. Уже кто-то первый подхватил на скаку козла, бросил на седло, увертывая коня от десятков сильных рук, крепко держа бедром добычу. Но вырвали, выдернув всадника из седла, и громадный храпящий клубок распался, выпустив всадника на вороном; он бросился наискось поля, но перехватили, сшибли конями, и вороной, рухнув через голову, придавил седока. И снова кто-то подхватил козла, уже не разобрать, что там, у самых мишеней, в снежной пыли. Увидели, когда снова все рванулись сюда, а впереди, бросая коня, — сотник Бараан, припавший к гриве; без шапки, оторванная пола халата трепещет на ветру. Конь такой же свирепый, как хозяин, рвал зубами настигающих коней, сшибал могучей грудью, неудержимо унося всадника к заветной черте победы.
Ли Бо впервые видел яростную потеху степняков; в ней было столько удали и дикой силы, что захотелось самому взлететь на коня, вонзиться стрелой, врубиться клинком в погоню. Он бросил быстрый взгляд на Ань Лушаня: азарт приподнял раскоряченного цзедуши, словно в седле, кулаки стиснуты, глаза налиты кровью, весь он там — в бешеной круговерти коней и людей; власть, титулы, даже любовь — отброшены в этот миг прочь, только кровь степняка заходится в крике: коня!
Окровавленная, обмякшая туша черного козла валялась на изрытой копытами земле, распространяя крепкий мускусный запах; мясо такого козла, битое, давленное, разрываемое сильными руками, очень нежно.
Подойдя к возбужденным воинам, командующий взял из чьих-то рук драгоценный меч и подал сотнику, тот принял на дрожащие от напряжения ладони, продел кожаный пояс в петлю ножен, отер ладонью пот.
Ли Бо вдруг представил тринадцать тысяч таких скуластых бешеных всадников, как сотник Бараан. Увидел стотридцатитысячную пехоту — закаленную, обученную в жестоком ученье, не знающую страха... Но Поднебесная — не туша вонючего козла! Пусть цзедуши Ань сосредоточил всю власть в Пинлу, Фэньяне и Хэлуне — в трех из десяти пограничных округах империи, но, если понадобится, Сын Неба соберет десять таких армий, сто, тысячу... Но кто поведет эти армии? Рубежи Китая охраняют полководцы из чужих племен; Гао Сянжи, прославившийся беспримерным переходом через Памир, и победоносный Ли Чжэнцзи — корейцы; победитель тибетцев Гэшу Хань по отцу происходит из знатного рода тюргашей, по матери — из родовитой хотанской семьи; Ши Сымин — хусец. При дворе считают, что варвары, оторванные от своих племен и родов, свободные от политических пристрастий, не станут вмешиваться во внутренние дела государства, но, кажется, в Чанъани просчитались.
