Франческо Петрарка - Лирика

Согрето, словно сразу два востока

Лучи свои зажгли, чаруя око,

И небо свет земной красы пленил,

Как некогда, в далекий день весенний,

Когда впервые лавр зазеленел,

Который мне дороже всех растений.

Я для себя давно провел раздел

И ненавистна мне пора мучений

И любо то, что ей кладет предел.

О, если бы я мог обрушить гнев

На ту, чей взгляд меня разит и слово,

И кто, явившись, исчезает снова,

Бежит, чтоб я скорбел, осиротев,

И кто, душой усталой овладев,

Ее казнит и мучит столь сурово,

Что в бедном сердце вместо сна благого

Вдруг просыпается жестокий лев.

Успел стократ погибель испытать я,

Но, сбросив плоть, мой дух стремится к той,

Чье равнодушье тяжелей проклятья.

Непостижимое передо мной:

Когда он с плачем тянет к ней объятья,

Увы, невозмутим ее покой.

Прекрасные черты, предел моих желаний,

Глядеть бы и глядеть на этот дивный лик,

Не отрывая глаз, но в некий краткий миг

Был образ заслонен движеньем нежной длани.

Мой дух, трепещущий, как рыба на кукане,

Привязанный к лицу, где блага свет велик,

Не видел ничего, когда тот жест возник,

Как не узреть птенцу тенета на поляне.

Но зрение мое, утратив свой предмет,

К виденью красоты, как бы во сне, открыло

Дорогу верную, без коей жизни нет.

Передо мной лицо и длань как два светила,

Какой невиданный, какой волшебный свет!

Подобной сладости непостижима сила.

Искрились ясных глаз живые свечи,

Меня касаясь нежностью лучей,

Из недр глубоких сердца, как ручей,

Ко мне струились ласковые речи.

Теперь все это далеко-далече,

Но жгут воспоминанья горячей:

Был переменчив свет ее очей

И всякий раз иным бывал при встрече.

С привычным не разделаться никак:

Двойных услад душа не знала прежде

И не могла соблазна побороть.

Она, отведав незнакомых благ,

То в страхе пребывала, то в надежде,

Готовая мою покинуть плоть.

Всегда желал я жить в уединенье

(Леса, долины, реки это знают),

Умов, что к небу путь загромождают,

Глухих и темных душ презрев общенье.

Пришло б не там желаньям исполненье,

Где сны Тосканы негу навевают,

А где холмы сочувственно внимают

В тени у Сорги плач мой или пенье.

Но вот судьба враждебна постоянно,

В плену томит, где вижу, негодуя,

Сокровище в грязи, а грязь бездонна.

И пишущую руку так нежданно

Балует – и права; ей заслужу я:

Амур то видит, знаю я – и Донна.

Мне взор предстал далекою весною

Прекрасный – два Амуровых гнезда,

Глаза, что сердце чистой глубиною

Пленили, – о счастливая звезда!

Любимую нигде и никогда

Затмить не сможет ни одна собою,

Ни даже та, из-за кого беда

Смертельная обрушилась на Трою,

Ни римлянка, что над собой занесть

Решилась в гневе благородном сталь,

Ни Поликсена и ни Ипсипила.

Она прекрасней всех – Природы честь,

Моя отрада; только очень жаль,

Что мир на миг и поздно посетила.

Той, что мечтает восхищать сердца

И жаждет мудростью себя прославить

И мягкостью, хочу в пример поставить

Любовь мою – нет лучше образца.

Как жить достойно, как любить Творца,

Не подражая ей, нельзя представить,

Нельзя себя на правый путь наставить,

Нельзя его держаться до конца.

Возможно говор перенять, звучащий

Столь нежно, и молчанье, и движенья.

Имея идеал перед собой.

И только красоте ее слепящей

Не научиться, ибо от рожденья

Она дана иль не дана сульбой.

– Жизнь – это счастье, а утратить честь

– Мне кажется, не столь большое горе.

– Нет! Если честь несвойственна синьоре,

То в ней ничто нельзя за благо счесть.

Она мертва – пусть даже пламя есть

В ее измученном и скорбном взоре.

Дорога жизни в тягостном позоре

Страшней, чем смерть и чем любая месть.

Лукрецию бы я не осуждала,

Когда б она без помощи кинжала

В великой скорби казнь свою нашла.

Подобных философий очень много,

Все низменны, и лишь одна дорога

Уводит нас от горечи и зла.

Высокая награда, древо чести,

Отличие поэтов и царей,

Как много горьких и счастливых дней

Ты для меня соединила вместе!

Ты госпожа – и честь на первом месте

Поставила, и что любовный клей

Тебе, когда защитою твоей

Пребудет разум, неподвластный лести?

Не в благородство крови веришь ты,

Ничтожна для тебя его цена,

Как золота, рубинов и жемчужин.

Что до твоей высокой красоты,

Она тебе была бы неважна,

Но чистоте убор прекрасный нужен.

СОНЕТЫ НА СМЕРТЬ МАДОННЫ ЛАУРЫ

Безжалостное сердце, дикий нрав

Под нежной, кроткой, ангельской личиной

Бесславной угрожают мне кончиной,

Со временем отнюдь добрей не став.

При появленье и при смерти трав,

И ясным днем, и под луной пустынной

Я плачу. Жребий мой тому причиной,

Мадонна и Амур. Иль я не прав?

Но я отчаиваться не намерен,

Я знаю малой капли образец,

Точившей мрамор и гранит усердьем.

Слезой, мольбой, любовью, я уверен,

Любое можно тронуть из сердец,

Покончив навсегда с жестокосердьем.

Синьор, я вечно думаю о Вас,

И к Вам летит мое любое слово;

Моя судьба (о, как она сурова!)

Влечет меня и кружит каждый час.

И жар любви все так же не угас

Я жду давно конца пути земного,

Два светоча я призываю снова,

Как призывал их прежде много раз.

Мой господин, моя благая Донна,

Свободы мне на свете больше нет,

Собою сам навеки я наказан:

Зеленый Лавр – и гордая Колонна,

К одной прикован я пятнадцать лет,

К другому – восемнадцать лет привязан.

Увы, прекрасный лик! Сладчайший взгляд!

Пленительность осанки горделивой!

Слова, что ум, и дикий, и кичливый,

Смиряя, мощным жалкого творят!

Увы и нежный смех! Пускай пронзят

Его струи – была бы смерть счастливой!

Дух царственный, не в поздний век и лживый

Ты властвовал бы, высоко подъят.

Пылать мне вами и дышать мне вами:

Весь был я ваш; и ныне, вас лишенный,

Любую боль я б ощутил едва.

Вы полнили надеждой и мечтами

Разлуки час с красой одушевленной:

Но ветер уносил ее слова.

Повержен Лавр зеленый.

Столп мой стройный

Обрушился. Дух обнищал и сир.

Чем он владел, вернуть не может мир

От Индии до Мавра. В полдень знойный

Где тень найду, скиталец беспокойный?

Отраду где? Где сердца гордый мир?

Все смерть взяла. Ни злато, ни сапфир,

Ни царский трон – мздой не были б достойной

За дар двойной былого. Рок постиг!

Что делать мне? Повить чело кручиной

И так нести тягчайшее из иг.

Прекрасна жизнь – на вид. Но день единый,

Что долгих лет усильем ты воздвиг,

Вдруг по ветру развеет паутиной.

Горящий узел, двадцать один год

За часом час меня сжимавший яро,

Рассекла смерть, – не знал я злей удара;

Но человек с печали не умрет.

Опять Амур мне воли не дает:

Другой силок в траве – и, сердцу кара,

Вновь искра разожгла огонь пожара

Так, что с трудом сыскал бы я исход.

Не помоги мне опытностью сила

Бывалых бед, сгорел бы я, сраженный,

Мгновенно вспыхнув, словно сук сухой.

Вторично смерть меня освободила,

Расторгнут узел, огнь угас, сметенный,

Пред ней и сила – в прах, и дар прямой.

Уходит жизнь – уж так заведено,

Уходит с каждым днем неудержимо,

И прошлое ко мне непримиримо,

И то, что есть, и то, что суждено.

И позади, и впереди – одно,

И вспоминать, и ждать невыносимо,

И только страхом божьим объяснимо,

Что думы эти не пресек давно.

Все, в чем отраду сердце находило,

Сочту по пальцам. Плаванью конец:

Ладье не пересилить злого шквала.

Над бухтой буря. Порваны ветрила,

Сломалась мачта, изнурен гребец

И путеводных заезд как не бывало.

Зачем, зачем даешь себя увлечь

Тому, что миновалось безвозвратно,

Скорбящая душа? Ужель приятно

Себя огнем воспоминаний жечь?

Умильный взор и сладостная речь,

Воспетые тобой тысячекратно,

Теперь на небесах, и непонятно,

Как истиною можно пренебречь.

Не мучь себя, былое воскрешая,

Не грезой руководствуйся слепой,

Но думою, влекущей к свету рая,

Ведь здесь ничто не в радость нам с тобой,

Плененным красотой, что, как живая,

По-прежнему смущает наш покой.