Елена Хаецкая - Котэрра
Позже оба дома у моста снесли, расчистив место под многоэтажки.
Юстина Южная
Кошка с каминной полки
Меня принесли в дом в конце мая, когда уже почти отцвели вишни. Почему я это знаю? Потому что несли не в коробке и не завернутую в кучу бумаг. Хозяйка взяла меня из рук продавца и держала не отпуская, лишь позвала хозяина — высокого и на вид строгого мужчину с черными усами и ранней сединой в пышной шевелюре. Хозяин взглянул на хозяйку, и оказалось, что он совсем не строг. Он улыбнулся ей и отсчитал продавцу положенные за меня двенадцать шиллингов. А хозяйка чмокнула его в щеку и всю дорогу тащила меня на руках.
Я была красивая. Это правда. Я и сейчас красивая, несмотря на ухо, лапу и кончик хвоста. Но взяли меня не за красоту, а за… как бы это объяснить? Наверное, это и есть любовь с первого взгляда. Хозяйка посмотрела на меня, а я — на нее. Она дотронулась до моей спинки, а я мурлыкнула. Конечно, она не услышала, но поняла. И сразу полюбила. А я — ее.
Некоторые люди — глупые, они считают, мы не можем любить. Но они глупые, поэтому я не осуждаю их.
Так я попала в дом. И вовсе не скучала по тому месту, где жила раньше. Я все-таки домашняя кошка. А дом хозяйки мне понравился. Он был большой. Два этажа и много комнат, в каждой — мебель темного дерева и яркие шторы, каждая — уютная и свежая.
Сначала я стояла в хозяйкиной спальне, в той, где на стенах голубые обои в цветочек. Каждый вечер перед сном хозяйка касалась указательным пальцем губ, а затем прикладывала его к моему носу. Я морщилась и фыркала, хоть мне и было приятно. А потом терлась об ее палец шерсткой. Она этого не видела и не слышала. Жаль, но почти все люди так устроены.
Иногда меня брал хозяин, вертел, усмехался, шептал в усы: «Что она в ней нашла?». И всегда бережно возвращал на столик.
Через три года я переехала на каминную полку в гостиной. Произошло это по причинам простым и даже прозаическим. В доме появилась девочка. Очень маленькая девочка в белых пеленках с кружевами. Девочка с круглым милым личиком и пронзительным голосом. Назвали ее Мария Анна. В честь мамы и бабушки. Когда Мария Анна выросла и стала немного повыше и понепоседливее, ее перестали заворачивать в белые пеленки, а подарили множество сиреневых, васильковых и малиновых платьиц. Примерно тогда же она научилась топать ножками по всему дому и тянуться ручками к любому предмету, неважно большому или крошечному, который вызывал ее интерес. Добралась она и до меня. И тогда я ненадолго потеряла ухо.
Нет, я не сердилась на нее ни в тот день, ни после. И хозяйка тоже не сердилась. Но сильно огорчилась. «Смотри, — сказала она Марии, — ты уронила ее, и у кошки отвалилось ушко. Как же она будет без него? У тебя ведь два ушка, так?». Мария кивнула и для пущей верности схватилась за оба своих розовых уха. «А у нее теперь одно. Жалко кошку!». «Жалко», — согласилась Мария и, подумав, расплакалась. «Ну ничего, папа ее починит», — бросилась утешать ее хозяйка. Мария всхлипнула, размазала слезы ладошкой по щекам, улыбнулась: «Папа кошку чини-чини!».
Так я переехала на каминную полку. С почти незаметной полосочкой вокруг приклеенного уха и без обиды в сердце. Некоторые люди — глупые, они считают, что у нас нет сердца. Но они глупые, поэтому я не осуждаю их.
Хозяйка приходила ко мне каждый вечер и так же прикладывала палец к моему носу. А я желала ей спокойной ночи.
Скоро в доме появилась еще одна девочка. Она была как первая — в пеленках и кружевах. С голосом столь же громким и личиком столь же милым. Ее назвали Анна Мария. В честь бабушки и мамы.
Я жила на каминной полке и наблюдала, как девочки играли в куклы на пушистом индийском ковре, расстеленном для них. А иногда — прямо на надраенном полу. Но тогда прибегала Толстая Молли… «Ах, птенчики мои, нельзя вам здесь сейчас! К маме и папе едут гости!»… или Старая Мисс… «Девочки, вам нельзя здесь находиться. Немедленно в детскую!»… или сама хозяйка… «Вот вы где, солнышки! Давайте-ка наверх, будем вас переодевать». Переодеваться Мария Анна любила. Ей по душе были любые платья и юбки, главное, чтобы мама осталась довольна. Зато Анна Мария, к которой от старшей сестры перешли все сиреневые-васильковые-малиновые и добавились новые, — терпеть не могла. Она падала на пол, стучала коротенькими ножками и смешно повизгивала. Толстая Молли, или Старая Мисс, или хозяйка вздыхали и, схватив Анну в охапку, бежали с ней на второй этаж, в комнату девочек.
А играть сестры любили обе. Прятались под обеденным столом и сидели там, воображая, будто прекрасных принцесс похитил злой дракон и унес в свое страшное подземелье. Время от времени то одна, то другая совершала вылазки на кухню, ибо спустя час или два принцессам в подземелье становилось грустно и голодно. Вернувшись с добычей — куском пудинга, вареной куриной ногой или ломтем хлеба с маслом, — принцессы заметно веселели и продолжали с достоинством отбывать свой плен в драконьем логове.
Иногда Мария подходила ко мне, аккуратно снимала с полки — она уже дотягивалась — и целовала больное ушко. Ставила на место, вздыхала и уносилась к сестре.
Прошло еще два года, и до каминной полки теперь легко дотягивалась Анна Мария. Она меня в руки не брала, лишь с любопытством рассматривала, изредка проводя по моей спине и хвосту тонким пальчиком.
Бывало, сестры ссорились. Да как ссорились! Визг по всему дому. Если бы я могла закрывать уши лапами, я бы это делала. И снова прибегала Толстая Молли… «Ах, птенчики мои, ну вы и расчирикались!»… или Старая Мисс… «Что здесь происходит? Немедленно прекратите, юные леди!»… или хозяйка… «Энн! Мари! Ну-ка, что у вас опять случилось?». И девочек разводили по разным комнатам.
Потом девочки пошли учиться. Сначала Мария, за ней Анна. Вопреки брюзжанию многочисленной родни, хозяйка и хозяин не отправили их в хороший, но далекий пансион. Девочки учились в школе, поэтому каждый вечер были дома.
Марии понравилась учеба. Сразу и безвозвратно. Часами она просиживала, листая географический атлас, карманное Евангелие и слегка потрепанную «Историю дома Стюартов» Юма. А вот Анне уроки пришлись не по душе. Забросив книги, она теми же часами носилась по улице, то выуживая с местными ребятишками старый ботинок из озера, то спасая соседскую болонку от соседского же керн-терьера. О ее подвигах громко докладывала нам Старая Мисс.
Это случилось на исходе сентября. Когда пожелтели почти все деревья. Почему я это знаю? Потому что Мария Анна все время держала меня на руках и бегала к окну посмотреть, не едет ли доктор. Так что я бегала вместе с ней. И очень волновалась.
Доктор не ехал и не ехал. Хотя на самом-то деле он приехал быстро. Но не помог нам. Не потому что не хотел. Просто не смог. Маленькая Роза, названная в честь прабабушки, никак не появлялась на свет. Что-то держало ее внутри, не отпускало, не давало показаться личику — я уверена, такому же милому, как у Марии или Анны, — и прокричать так же звонко и пронзительно, как девочки. А моя хозяйка слабела. С каждой уходящей минутой.
Хозяин бегал по коридору возле комнаты, куда его не пускали, и что-то шептал под нос. Остановившись, он прислонялся ладонями к двери, ногти скребли дерево. На нем и сейчас видны светлые борозды. Мы с Марией и Анной сидели в коридоре на стульях, и никто не смел согнать нас с нашего места.
Доктор вышел, отвел хозяина в сторону и тихо проговорил несколько фраз. Хозяин застыл. «Но вы же еще попытаетесь?» — спросил он. Мы это услышали. «Да, разумеется, — ответил доктор, промокая полотенцем лоб. — Однако вам и девочкам лучше зайти… на минутку».
И мы зашли. Хозяйка была совсем не такой, какой я видела ее вчера. Нет, совсем не такой. Она очень… очень устала.
Девочки приблизились. Она погладила их по длинным русым волосам, растрепанным, потому что сегодня никому не было дела до их причесок. Она шептала им разные слова. Но это слова только для них, поэтому я не повторю их здесь. Девочки не понимали. Они просто жалели маму. Не понимали.
Хозяйка заметила меня. Улыбнулась. Мария протянула меня ей. Хозяйка дотронулась указательным пальцем до губ и приложила его к моему носу. Я лизнула палец. Но никто не обратил внимания. «Поставь кошку на каминную полку, Мари. Энн, а ты помоги сестре, — она глубоко вздохнула. — Посидите там, солнышки, полчасика. Я позову вас».
Меня отнесли в гостиную.
Никто из нас больше не слышал хозяйкиного голоса.
Марии шел пятнадцатый год, Анне тринадцатый.
В доме стало холодать. Зимой, весной, летом и осенью на наших двух этажах было холодно. Наступила следующая зима. В конце января на улице крупными хлопьями пошел снег. И шел три недели. Почему я знаю это? Потому что видела пальто хозяина, его пронесла мимо меня Толстая Молли. С него капала вода, прямо на надраенный пол и на индийский ковер. А еще на пальто были снежинки. Они мгновенно таяли и тоже капали на пол. А хозяин заболел.
