Дмитрий Пригов - Написанное с 1975 по 1989

Ни места, ни жены, ни сына

И плачет по нему в лесу осина

Но если что-то плачет по тебе

То это уж само серьезно по себе

Вся жизнь исполнена опасностей

Средь мелких повседневных частностей:

Вот я на днях услышал зуммер

Я трубку взял и в то ж мгновенье

Услышал, что я чистый гений

Я чуть от ужаса не умер –

Что это?

Вот Он едет на осляти

Отчего же он убог? –

А потому что это, дети

Вочеловечившийся Бог

Отчего ж он так страдает

Волочит ужасный крест? –

А потому то, дорогие

Это дело Бога есть

Отчего же это люди

Чуть чего — за топоры? –

А потому что они — бляди

Но до времени-поры

Ах, будущей жизни счастливой

Отсыпьте немного в пригоршню

От этого станет ли горше

Что вот подержу я в руках

Ну, не ее — так хоть прах

Ее

Будущей

Прекрасные девушки бродят по пляжу

Нагие как серны альпийских лугов

Я взглядом их трогаю нежно и глажу

И в море бросаю под ропот валов:

Они ко мне руки с пучин простирают

А я уже небо глазами держу

И солнце заходит и след их стирает

И я одинокий под взглядом лежу

Чьим-то

Как много женщин нехороших

Сбивающих нас всех с пути

В отличие от девушек хороших

Не миновать их и не обойти

Куда бежать от них! куда идти!

Они живут разлитые в природе

Бывает, выйдешь потихоньку вроде

Они вдруг возникают на пути

Как дерева какие

В ней все, Господь не приведи!

И как вошла и как приветствовала

И наполнение груди –

Все идеалу соответствовало

И мне совсем не соответствовало

Я тонок был в своей груди

Со впадиною впереди

И вся фигура просто бедствовала

Так — что Господь не приведи!

Женщина плавает в синей воде

Гладкою кожей на солнце сверкает

Ведь человек! — а как рыба какая

Неуловимая в синей воде

Но подберется когда не спеша

Ужас какой или пакость какая –

Вот уже только глазами сверкает!

Только безумие! Только душа!

Давайте думать как бывает

О том, что так легко не быть

О том, что каждый забывает

При том, что так легко забыть

Так как же этому не быть

Когда оно так и бывает

Он вспомнил о дальнем но главном

О родине вспомнил своей

Привиделись свет и пространство

И блики знакомых людей

Он двинулся в том направленье

И в стенку ударился лбом

И это родство и знакомство

С тех пор узнает он в любом

Прозрачные сосны стояли

Меж ними стояли прекрасные ели

Но все это было когда-то вначале

Когда мы и ахнуть еще не успели

Все это по-прежнему где-то стоит

Но мы уже мимо всего пролетели

И мимо сосны, что прозрачна на вид

И мимо прекрасной и памятной ели

Куда ж мы спешили-летели?

И где отошли от летучего сна? –

Да там, где уже не прозрачна сосна

И где не прекрасны, но памятны ели

Солдат лежал напротив неба

И был он намертво убит

Иль притворялся, чтобы пуля

Которую на нитке Бог

Сквозь все миры привел к солдату

Чтоб познакомить их, но пуля…

Но пуля! Но солдат! Но Бог!

Если смерти не бояться

То не так прекрасна жизнь

Потому бояться смерти

Жизненный закон велит

Так и ты вот — бойся смерти

Ну а сам смотри вперед

И представь что смерть вся сзади

Хотя смерть вся здесь вокруг

В любую вещь вхожу до середины

А там уж Бог навстречу мне идет

Бутылку выпьешь так до половины

А там само без удержу идет

Вот так нас любит Бог — лишь пальцем поманит

А сам уж со всех ног навстречу нам бежит

Как же так? –

В подворотне он ее обидел

В смысле — изнасиловал ее

Бог все это и сквозь толщу видел

Но и не остановил его

Почему же? –

Потому что если в каждое мгновенье

Вмешиваться и вести учет

То уж следующего мгновенья

Не получится, а будет черт те что –

Вот поэтому.

Нет последних истин — все истины предпоследние

И в смысле истинности и в смысле порядка следования

Да и как бы человек что-то окончательное узнал

Когда и самый интеллигентный, даже балерина,

извините за выражение, носит внутри себя,

в буквальном смысле, кал

Бог меня немножечко осудит

А потом немножечко простит

Прямо из Москвы меня, отсюда

Он к себе на небо пригласит

Строгий, бородатый и усатый

Грозно глянет он из-под бровей:

Неужели сам все написал ты? –

— Что ты, что ты — с помощью Твоей!

— Ну то-то же

Скажи мне, о чем ты сейчас размышляешь

Взирая на этот квадрат

А я размышляю о ласковом круге

Который квадрату ни друг и ни брат

А кто же квадрат этот названный круга?

Убийца он кругу квадрат

Однако в квадрате хоть жить нам возможно

Ах, где только щас ни живут

Посредине мирозданья

Среди маленькой Москвы

Я страдаю от страданья

Сам к тому ж ничтожно мал

Ну, а если б я страдал

Видя это или это

То страдания предметы

Принимали б мой размер

Но страданьем же страданья

Я объемлю мирозданье

Превышая и Москву

Скажем, грек поднимет голову

Что же видит над собой? –

А он видит Бога голого

Потому что жарко там

Ну а мы поднимем голову

Что ж в отличье видим мы? –

Тоже видим Бога голого

Но посереди зимы

В отличье

Вот дождик на улице хлещет часами

И пусть его хлещет по травам и веткам

Вот я и поднялся до мудрости самой

Какая возможна по слабости ветхой

А мудрость вся эта — не хитрость какая

Но лишь повторение мысли убогой

Что все происходит со смыслом глубоким

А вот что за смысл — это мудрость иная

На том свете по идее

Нам несложно будет жить

Мы уж ко всему привыкшие

Да и от всего отвыкшие

Вот в раю сложнее жить –

Им ведь надо дорожить

По идее

Отчего бы мне не взять

Да и не решиться на бессмертье

Это непонятней смерти

Но и безопасней так сказать

Безопасней в смысле смерти

А в смысле жизни — как сказать

VI. Нерифмованная и не проза

ЗВЕЗДА ПЛЕНИТЕЛЬНАЯ РУССКОЙ ПОЭЗИИ

Поэту нельзя без народа. Народные корни поэта — в народе, а поэтические корни народа — опять-таки в народе. Все это понимал великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин.

Была в ту пору сложная внутренняя и внешнеполитическая ситуация. Обложил тогда Россию Наполеон, блокировал все порты и магистрали, готовился напасть на нашу родину. А внутри страны, в самом ее сердце, в столице ее, в древнем Петербурге, при попустительстве и прямом содействии царского двора и государственных чиновников французский посол Геккерен и его племянник вели разложение русского общества в пользу французского влияния. Уже весь высший свет говорит только по-французски с прекрасным, даже на французское ухо, прононсом, а сама императрица ведет переписку с одним из вдохновителей французской революции, позднее переросшей в диктатуру Наполеона, Вольтером, и тоже по-французски. Небольшая часть несознательной молодежи при попустительстве властей поддалась пропаганде и в этот сложный и опасный момент вышла на Сенатскую площадь с профранцузскими, антинародными лозунгами, рассчитанными на раскол русского общества перед лицом захватчика.

Один Пушкин понимал всю опасность, нависшую над Россией. Где мог, обличал он Наполеона, этого апокалиптического зверя, обличал трусость и разложение высшего общества, которое пыталось закрыть глаза на грозящую разразиться катастрофу мирового масштаба и глушило страх балами и приемами, на которых желанным гостем был наполеоновский ставленник и агент Геккерен, не жалевший сил на очернение всего русского и особенно — великого русского поэта, видя в нем единственного, но могучего, благодаря поддержке низов общества, противника. Наполеоновский агент подбил Чаадаева на написание печально известных философических писем, где последний обливает грязью Пушкина и весь русский народ, говоря, что неплохо было бы попасть под французов, называя их передовой и культурной нацией.