Александр Коренев - Черный алмаз
Она — в лесу, во тьме неведомой,
Одна —
отстреливалась до конца!
Когда закричали,
когда застрочили,
Уже в лицо ей картаво сипя,
Она, как в спецшколе ее учили,
Пулю
В рацию,
Пулю —
В себя.
...Плывут облака, исчезая в безбрежность.
Плывут и года, уже далеки.
И спать не дает мне
горькая
нежность...
И где-то живут ее старики...
И те запрещенья сейчас отвергая.
Мне хочется крикнуть, года превозмочь:
— В обнимку пойди,
доброди,
дорогая,
Ступай,
догуляй свою первую ночь!
1955.
СЕСТРА МИЛОСЕРДИЯ
Работал врач, и все казалось адом.
Я не кричал, хоть боль была остра.
Я сдерживался,
Потому что рядом
Стояла
милосердия сестра.
Я за руки ее держал... Я стискивал
Их судорожно. И лежал, терпя,
Как будто в ней
Спасение отыскивал...
Она была похожа на тебя.
Такая хрупкая, смотрела строго.
И снова обретал я разум свой,
И боль моя
Ей уходила в руки —
Так в землю ток уходит грозовой.
И, тоненькая, ночи две не спавшая,
Вся в белом, вся безоблачно светла,
Таинственная,
Нежная,
Уставшая,
Стояла милосердия сестра.
А ты теперь придирчиво и гневно
Ругнешь порой за трудное житье,
И хочется мне
В жизни ежедневной,
Чтоб ты была похожа на нее.
1952.
ЭТОЙ НОЧЬЮ
Этой ночью — было в звездном мире
Тихо, будто бы в кино.
Этой ночью
тучи подходили
Босяком под самое окно.
И всю ночь прохлады не давала
Терпкая степная тьма и дичь.
Дерево
на цыпочки
вставало,
Чтобы от луны загородить.
Билась бабочка об стену,
Рикошетом, застя свет...
Было двое в комнате их, было
Не до бабочек им и комет.
Было небо— в самой звездной силе!
А в случайной комнате слепой
Чьи-то руки
все огни гасили.
Все мосты
сжигая за собой.
1955.
КОСТЕР
Здесь ночи нету,
а сутки долги,
Тоска такая над сонью всей!....
Ты там, в сосновом лесу
на Волге;
А я — в сосновом,
где Енисей.
Заря развеет седые космы,
Круги расходятся по воде.
Одни и те же
над нами
сосны,
А, может быть,
не одни и те...
В поселке псы разлеглись по-хански
Плашмя валяются — в мохнатом сне.
Здесь неба нету,
здесь, в Туруханске,
Бело и немо,
как на луне.
И всех, кто бродит, кто спать не может,
Кого пошатывает маята,
Одна и та же
хвороба гложет,
А, может быть,
не одна и та...
И лишь Тунгуска, светясь и празднуя,
Вся в енисейский течет простор.
И как мечта о любви напрасная,
Горит на отмели,
Горит
Костер...
КАФЕ
Дай-ка чокнемся!
По традиции вечной.
Ну-ка чокнемся!..
За что?
А за то,
Что — ах, хорошо
без смятений
сердечных
И что порознь повешены наши пальто.
Ты пришла ставить точку...
Пили мы, толковали,
Ликовали — с тобой — не раз
в этом зале.
Где плафоны расписаны так хорошо:
Гуси-лебеди
картинно летят
потолками...
Чтоб на кухне зарезал их повар ножом?
Расстаемся...
И только одно мне известно.
Что замены не будет,
никакая любвишка...
Так в автобусе освобождается место,
А никто не садится: конечная близко.
Выпьем!
За — не любовь.
За прощальную нашу прогулку.
За — нигде.
Никогда.
За короткое «нет».
За пустующую телефонную будку!
За ненадобность двухгрошовых монет.
А на улице дождь,
Там и смутно и сыро.
Ну, поднимем!
Мы уйдем сейчас в марево то.
Две дороги у нас. Два отдельные мира.
Два мирка...
Два номерка от пальто.
1956.
ВО ВЬЮГЕ
Ты хохочешь... Ты все хохочешь,
Кто-то снял тебя в полный рост.
Хороводишься,
с кем захочешь,
За пять тысяч отсюда верст.
Обмороженный и простуженный,
Я под стеганкой все таю
Тело нежное,
фото южное,
Полуголую красу твою.
С Индигирки и до Тунгуски,
Белой шкурой во тьме шевеля,
Вьюги стелются по-пластунски
И набрасываются на лагеря.
Ну и стужа, немеют руки,
В двух шагах не видать ни зги.
Но жарчей, чем тебе на юге,
Мне от ревности и тоски.
Только белой метели клочья,
Ветер режет лицо до слез.
А ты хохочешь,
ты все хохочешь,
Совсем раздетая в такой мороз.
ПОСЛЕДНИЙ ТРАМВАЙ
Вся в рыцарских звездах ночь за окном.
Торопишься вновь? Вырываешься вон?
Давая лишь право мне, так и быть,
К ночному трамваю тебя проводить.
Как царская прихоть, твоя краса.
Наотмашь летишь, смела, хороша,
С снежинками в лад — вся трепет, полет!
Насмешливой нежностью дразнится рот.
Как к белому полю кромешной мги
Идет твоя легкость, разлет, шаги!
Как вписана в ночь, в сверкания сонм,
А мне семенить за тобой гусем.
— Постой, не спеши! Переулки пусты.
— Целуй! Ну скорее же!.. — Ай! Пусти!
Я наспех вопьюсь, при всех фонарях.
Как колется мех, как щеки горят!
Но вот громыхнул последний трамвай.
— Пока!.. — И ладошкой махнув: -— Бывай!..
И твой, в окне, улетающий взгляд
Забрав как подарок, иду я назад.
В блаженном хмелю, снеговой целиной,
И звезды, как кошки, следят за мной.
Зелеными точками, в тьме светил,
Чтобы я под колеса не угодил.
Прощай, недотрога... Не забывай!
Пускай тебе снится последний трамвай.
1979.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Я пришел к тебе!.. Нет светлей
Серых глаз твоих, твоего лица!
Так с разведки, едва уцелев,
В тайный старый свой бункер вваливаются.
Твоей шеи белее, и плеч,
И ладоней в прохладе лавандной...
Дай же мне покаянно лечь
В эту нежность башкою неладной!
Ты мне свыше дарована, ты!
В злобной копоти, чирьях, ранах
Душу нес, как несут цветы,
Без оберток еще целлофановых.
Я ведь отроду призван — чтоб
Путь разведывать — первым, ранним.
Положи мне ладонь на лоб,
Когда еле приплелся, ранен.
АДРЕСАТКА
Я хочу, чтобы ты приехала.
Из какого-то глухого, кривого там Рога, Таганрога, Острога.
Что там письма! Все равно что стократное эхо:
Эхо эха, два зеркала, тень от тени. Морока!
Чтобы вмиг мне примчаться в гостиницу!
И пропасть. И сорвать с тебя платье, в объятье, рывками,
Всю схватить... и пусть тянется, красным смещением ширится
Миг любви, миг последних, по Пушкину, ты ведь любишь его, содроганий.
Чтоб губам было больно.
Хватит с нас этой почты, листов, излияния чувств.
Иль мы крысы бумажные страсти чернильной, волокиты любовной?
Я бесстыдно хочу обойтись с тобой так, как хочу!
Не дождусь, не снесу.
Чтоб немедля, скорее, смелее, все смели мы!
Чтоб упала, назад за подушку забросив косу,
Лишь конца ее хлыстик плясал бы, а чулки на полу спали змеями.
