Вадим Степанцов - Орден куртуазных маньеристов (Сборник)
* * *
Я человек весьма развратный,И оттого ко мне прилипТак называемый возвратный,Всю душу вымотавший грипп.
Морально я весьма нестоек,И за свои полсотни летПосредством девок и попоекСгубил я свой иммунитет.
Любые пошлые микробыТеперь меня сбивают с ног.О Муза, я у двери гроба!Осталось пересечь порог!
Но в самый миг пересеченьяЗамру я с поднятой ногой.Да, эта жизнь – одно мученье,Но что мы знаем о другой?
А вдруг там надо быть бесполым,Вино и девок презиратьИ целый день с лицом веселымДля арфы опусы играть?
Вдруг мне, писателю в законе,Велит ходить Верховный духВ каком-то пидорском хитонеИ с парой крыльев, как петух?
Соплю я ударяю оземьИ говорю:”Шалишь, сопля.Возможно, все мы унавозимСобой российские поля;
Возможно, соплеход, густея,Меня задушит на корню,Но облегчать его затеюПокуда я повременю –
Пока еще не прочь девчонкаПередо мной задрать подол,Пока зовет на поросенкаМеня брадатый хлебосол.
* * *
Журналист Николай РаскаленныйБыл по взглядам пугающе лев.Он вбуравливал зрак раскаленныйПрямо в очи доверчивых дев.
И, расслабившись, девы решалиНе перечить такому борцу,Чтобы власть буржуа на земшареПодошла поскорее к концу.
Раскаленный был вечно не в духе,О несчастной России скорбя,И срывал он с девчонок косухи,Чтобы как-то утешить себя.
И в такой пребывал он печали,И Россию любил до того,Что в конечном итоге зачалиВсе девчонки в ячейке его.
Но известие вдруг разнеслосяИ повергло всех в ужас оно:Состоял в ФСБ на подсосеНиколай Раскаленный давно.
И помимо всего этот дятелПо заданью своей ФСБСпециально девчонок брюхатил,Чтоб создать им помеху в борьбе.
Но самцом оскорбленная бабаПострашней, чем любой сталинист,И в подсобке партийного штабаБыл кастрирован тот журналист.
Гордый орган, которым пробитьсяМог писака хоть к центру Земли,Наподобье кровавой тряпицыБыл затоптан в чуланной пыли.
И толпа истязательниц гневныхРассосалась, угрозы цедя.Разорвал на бинты себе евнухПыльный вымпел с портретом вождя.
С той поры на партийные сходкиРаскаленный уже ни ногойИ статейки за подписью “Кроткий”Издает он в журнале “Другой”.
Пишет он о косметике, модахИ как стряпать бойфренду еду.Приобрел он двойной подбородокИ заметно раздался в заду.
В заведеньях, неведомых женщинам,Он сидит и смакует абсентИ о Путине с видом застенчивымГоворит:”Это мой президент”.
* * *
Я верую в черепословье:На голове моей наростБыл полон искренней любовью,Пока я молод был и прост.
Я рос и видел, сколько злостиВ сынах отеческой земли,И оттого в моем наростеМетаморфозы потекли.
Любовью вздутая подкожность,Повсюду видя столько зла,В дурную противоположностьСамой себе переросла.
Я в метрополитенной давкеВ вагоне был один такой,Кто в попки девушкам булавкиВгонял недрогнувшей рукой.
Я из подземных электричекВ дурдом за это попадалИ там испуганных техничекНаростом головным бодал,
Чтоб после и другим наростомБоднуть их тоже кое-где…Я стал порочности форпостом,Оплотом зла в людской среде.
Нарост мой сделался огромен,Сравнявшись с головою всейИ славясь всюду как феномен,Непостижимый для врачей.
А все на самом деле просто:Поскольку миром правит зло,То содержимое наростаВзопрело так и процвело.
И за день докторишек по сто,Болтая обо мне взахлеб,Стремятся к моему наростуПриставить свой фонендоскоп.
И ненависть к фонендоскопуИз шишки поступает в грудь,Но нет булавки, чтобы в жопуВсадить ее кому-нибудь.
Идет чванливый докторишкаС фонендоскопом на брюшке,А мне приказывает шишкаЕго ударить по башке.
* * *
Пора бы предъявить пиздеРяд обоснованных претензий,При этом подарить пиздеБукет развесистых гортензий.
Скажи с упреком ей:”Пизда,Забыла ты былые годы –Как мы играли в пароходы,Как мы играли в поезда”.
Построй общение на том,Что крайне романтичны пёзды –Берут их за живое звездыИ серенады над прудом.
Подлец сумел обрисоватьПизде весь этот мир как сказку,А после начал, сбросив маску,Свой толстый дрын в нее совать.
Пизда забылась, увлеклась,Пизда немного оступилась.Теперь досада в ней скопилась,Ей хочется на все накласть.
Столкнувшись с пошлостью мужской,Пизда от ностальгии страждет.Она возвышенного жаждетС неотпускающей тоской.
Спроси:”А помнишь ли, пизда,О том, как в старших классах школыИграли мы с тобой в уколы,В бутылочку и в поезда?”
Пизде мечтается вернутьТу романтическую юность,Когда могла ночная лунностьПизду на подвиги толкнуть.
Пизда – вместилище мечты,Она подспудно ждет поэта,И если ты усвоишь это,К пизде допущен будешь ты.
Для паровозиков твоихОна откроет свой туннельчик,И вы устроите бордельчик,Бордельчик только для двоих.
* * *
Удрученный жизнью несложившейсяИ ушами, что всегда болят,Я, как мальчик, в чем-то провинившийся,Отводил от встречных робкий взгляд.
Мне казалось, что неполноценностиНа моем лице горит печать.Перед господами современностиЯ старался вежливо молчать.
Но хотя и стал подобьем тени яИ, подобно ей, всегда молчал,Получал я часто оскорбления,Деньги же я редко получал.
Я тогда работал на издательства,А в награду я от них терпелВолокиту, ложь и надувательство,–Но потом решился и запел.
Я устал от образа молчальникаИ решил его пересмотреть,И теперь, завидевши начальника,Я сейчас же начинаю петь.
Чтоб для обихода буржуинскогоСтать важней, чем повар и шофэр,Я развил в себе вокал ВертинскогоИ его изящество манер.
Да, буржуй сначала удивляется,Но потом уж внемлет не дыша,Ведь в моих романсах проявляетсяТонкая, ранимая душа.
Я пою, руками развожу я,То шагну вперед, то отступлю,И при этом в облике буржуяПодмечать растроганность люблю.
То, что у буржуев новоявленныхСлужит заменителем лица,Сотрясается от слез подавленныхИ глядит с любовью на певца.
Вы, товарищи, напрасно стонетеПод напором денежных проблем –Сердце толстосума вы затронетеПением и более ничем.
* * *
Ведь с тех пор, как я свои романсыПеред толстосумами запел,Мощью налились мои финансыИ в любви я тоже преуспел.
В ходе заграничных сабантуевДля буржуев стал я как родняИ теперь все отпрыски буржуевКак один похожи на меня.
Ибо много взглядов изучающихЯ поймал на кипрских берегах,Ибо много дамочек скучающихВ наших обеспеченных кругах.
Ибо я в их жаждущие душиПроливал любви волшебный яд…И к тому же вылечил я ушиИ они уж больше не болят.
* * *
