Валерий Брюсов - Стихотворения, не включавшиеся в авторские сборники

Но есть сильней очарованье.

Любовь, как властный недруг, вяжет,

Любовь, смеясь, ведет на казнь

И слов пощады нам не скажет.

Но сладостны ее насилья,

Мы за плечами чуем крылья

И в сердце — радость, не боязнь!

Страсть — властно налагает цепи,

Страсть угнетает, как тиран,

И нас влечет в нагие степи,

Там мы, без сил, клянем миг каждый,

Там, истомясь от смертной жажды,

Мы гибнем от позорных ран.

Но, если, совершая чудо,

Тюрьму вскрывает нам Любовь,—

Мы радостно бежим оттуда.

Когда ж спадают цепи страсти,

Мы — все в ее волшебной власти

И сами к ней приходим вновь!

1912

«Безумец! думал плыть ты по…»

Безумец! думал плыть ты по

Спокойной влаге, в сладкой дреме,

Но, как герой Эдгара По,

Закручен в бешеном Мальстрёме?

Летят, свистят извивы волн,

Их громовые стоны звонки;

Летит твой наклоненный челн

В жерло чудовищной воронки.

Но, как герой жестоких Tales,[3]

Припомни книгу Архимеда:

Лишь разум не сошел бы с рельс,

И мысли суждена победа!

Мой разум, бодрствуй! мысль, гори!

Мы с вами созданы для рыб ли?

В душе мерцает свет зари…

Мой разум! нет, мы не погибли!

1912

«Огни! лучи! сверканья! светы!..»

Огни! лучи! сверканья! светы!

Тот ал, тот синь, тот бледно-бел…

Слепит авто, с хвостом кометы,

Трам, озаряя, прогремел.

В вечерний сумрак, в шаткость линий

Вожглись, крутясь, огни реклам,

Зеленый, алый, странно-синий…

Опять гремит, сверкая, трам.

На лицах блеск — зеленый, алый…

На лицах смерть, где властен газ…

Но буен город, пьяный, шалый,

Справляющий вечерний час.

Что день! Ночь блещет алым, синим,

Оранжевым, — любым лучом!

На облака мы светы кинем,

Мы небо буквами зажжем!

О солнце мы в огнях забыли:

Опал, берилл и хризолит…

И россыпью алмазной пыли

Пред небом город заблестит!

1912

РЕБЕНОК

Сонет

Тебе тринадцать лет, но по щекам, у глаз,

Пороки, нищета, ряд долгих унижений

Вписали тщательно свой сумрачный рассказ,

Уча — все выносить, пред всем склонять колени.

Под шляпку бедную лица скрывая тени

И грудь незрелую под выцветший атлас,

Ты хочешь обмануть развязностью движении,

Казаться не собой, хотя б на краткий час!

Нарочно голос свой ты делаешь жесточе,

Встречаешь хохотом бесстыдные слова,

Чтоб стать подобной им, — тем жрицам нашей ночи!

И подымаешь ты, в порыве удальства,

Высоко свой подол у полных людом конок,

Чтоб кто не угадал, что ты еще ребенок.

1912

«Всем душам нежным и сердцам влюбленным…»

Всем душам нежным и сердцам влюбленным,

Кого земной Любви ласкали сны,

Кто пел Любовь во дни своей весны,

Я шлю привет напевом умиленным.

Вокруг меня святыня тишины,

Диана светит луком преклоненным,

И надо мной, печальным и бессонным,

Лик Данте, вдаль глядящий со стены.

Поэт, кого вел по кругам Вергилий!

Своим сверканьем мой зажги сонет,

Будь твердым посохом моих бессилии!

Пою восторг и скорбь минувших лет,

Яд поцелуев, сладость смертной страсти…

Камены строгие! — я в вашей грозной власти.

<1912>

«Речи медной, когда-то звучавшей на форуме Римском…»

Речи медной, когда-то звучавшей на форуме Римском,

Я бы ответить желал звуками тех же времен,

Но дерзну ль состязаться с Титаном, себе подчинившим

Все наречья земли, словно все ветры Эол,

С тем, кто в строки письма влагает Симмаха сладость,

Кто в авсонийский размер Пушкина стих

заключил.

Нет, обращаться не смею к другим благосклонным

Каменам.

Я Полигимнии лишь скромный вручаю ответ,

Муза, любовно скажи «quam mellea res set epistui»,[4]

Если, как подпись, стоит Федор Евгеньевич

Корт.

1912

«День красочный, день ярко-пестрый…»

Есть некий час всемирного молчанья.

День красочный, день ярко-пестрый,

Многоголосный шумный день;

Ты сердце ранишь болью острой,

Ступени взносишь на ступень.

Всходя по лестнице небесной,

Мы, страх и радость затая,

Взираем, из юдоли тесной,

На всю стоцветность бытия!

И, как Адамы, всем виденьям,

Всем звукам, всем лучам миров

Мы ищем, с нежным умиленьем,

Непобедимо-верных слов.

Но сходит ночь, и яркость тонет

В единой, безразличной мгле,

И Тень бестрепетно хоронит

Все разделенья на земле.

Нет ничего, дела и вещи

Смешались, чтобы в бездну пасть,

И Хаос древний, Хаос вещий

Рукой оледеняет страсть.

Подходит страшный час незнанья,

Единства и слиянья час…

О, час всемирного молчанья,

Ты с Тайной жизни близишь нас!

7 мая 1913

«Разбегаются снова поля за окном…»

Разбегаются снова поля за окном,

Темный лес по окружности медленно вертится,

Сеть из проволок то на кругу голубом,

То на поле зеленом отчетливо чертится.

Дальний путь, дальний путь, дальний путь, дальний путь.

Это я прошептал, иль колесами сказано?

Убежать! позабыть! умереть! отдохнуть!

Что-то длинное, долгое снова развязано.

Милый Макс! да, ты прав! под качанье рессор

Я, как ты, задремал, убаюкан их «титатью»,

И уже Океан смотрит прямо в упор

Мне в глаза, здесь в полях, за болотистой Припятью.

29 июня 1913

«Строго и молча, без слов, без угроз…»

Строго и молча, без слов, без угроз,

Падает медленно снег;

Выслал лазутчиков дряхлый Мороз,

Непобедимый стратег.

Падают хлопья, угрюмо кружась,

Строго и молча, без слов,

Кроют сурово осеннюю грязь,

Зелень осенних лугов.

Молча, — послы рокового вождя,—

Падают вниз с высоты,

Кроют овраги в полях, возводя

С горки на горку мосты.

Выслал лазутчиков дряхлый стратег,

Скоро появится рать.

Падая молча, безжизненный снег

Хочет всю землю ровнять.

Чу! не трубит ли воинственный рог,

Не авангард ли идет?

Изморозь бело блестит вдоль дорог,

Речки затянуты в лед.

Падают хлопья, спокойно кружась,

Делают дело без слов:

Скрыли покровы осеннюю грязь,

Скрыли просторы лугов.

Лед над водой, над полянами снег,

Слиты мостами холмы.

Вьюга трубит… Выступает стратег

Старой царицы Зимы.

25 августа 1913

«Мне кажется, что в саване я…»

Мне кажется, что в саване я,

Лежу в глухой земле.

Где все восторги плавания

Под солнцем и во мгле?

И призраки томительные

Проходят предо мной.

Стучат часы медлительные,

Поют «Ты был живой».

И лишь одна, единственная

Тень меж других теней,—

Как вестница таинственная

Грядущих новых дней.

Душа, душа, обманутая

Так много, много раз,

Ужели даль оглянутая

Опять обнимет нас?

И, снова мукам преданная,

Душа, ты будешь петь,

А тайна неизведанная

В мои глаза глядеть?

Нет, нет! Еще не в гавани я,

Мой путь не завершен!

Вновь будут буйства плавания,

Вновь вспыхнет небосклон!

<Декабрь> 1913

Эдинбург II

«После долгих скитаний тебя я обрел, моя девочка!..»

После долгих скитаний тебя я обрел, моя девочка!

Тайно двоих на лугу пояс обвил золотой!

Кто же пред нами мелькает: бабочка-страсть,

однодневочка,

Иль Афродиты посол, тот мотылек роковой?

Мы, закрывая глаза, бежим за блестящим видением,

Призрак, мелькнувший на миг, думаем в сетку

поймать.

Не обернется ли он сурово-торжественный гением,

Иль на высокий Олимп не возвратится ль опять?

Так, беспечные, мы преследуем гения вечности.

Веет над лугом цветов нежный, как мед, ветерок.

Ах, что готовит Любовь, как месть, роковой беспечности?

Ах, не метнет ли стрелой гибельной — в нас —

мотылек?

1913

«Три змеи, три кольца, окружили меня…»

Три змеи, три кольца, окружили меня,

И в глаза мне глядят шесть сверканий огня.

Давят кольца всё крепче, всё ласковей грудь,

Я, под яростью ласки, не в силах вздохнуть.

Три змеи, три кольца, сплелись вкруг меня;

Кольца: алое, черное, все из огня;

В их объятьях, простерт, я недвижен, как труп,

Ищут жадные губы безжалостных губ.

Три змеи, три кольца, обвились вкруг меня,

Я — в кольце из желез, я— в кольце из огня;