Яна Джин - Неприкаянность

Пер. Нодар Джин

РЕКВИЕМ ПО НЕСБЫВШЕЙСЯ ЖИЗНИ

Вот ведьма, —

но в её плоти душа

красавицы теплилась Абишаг…

Когда твой лоб, как шляпа фетровая,готов сорваться и лететь по ветру,утаивать устав твои запретныемыслишки, — то забудь помимо прочеготого, кто виноват, что не помочь тебе.И не горюй: печаль — из самых вещих,не подлежащих увещанию вещей,лежащих за чертой, в земле ничьей.Когда знакомая земля среди ночейи дней твоих мерилом постоянстваперестаёт служить тебе, пространствомстановится пустым, в пределах коеготвоя судьба блуждает и не скованатвоей же волей,и когда приходит ночь,которая не в силах превозмочьсебя, — и в собственной же теменией не распутать мысли в теменитвоём, тебе осталось — вон и прочь!Но прежде, чем бежать, окиньсебя прощальным взглядом. Сгиньпод ледяным — твоим же — взором.Ты — туша тучная.Некаркающий ворон,что разленился и кричать, — к чему?!Вокруг — пустырь, и никомуне слышно крика. Никогоему не удивить. Егоудел — средь пустыряваляться мёртвым камнем. Зря.Земля лишилась контуров.Пустынна.Ни рубежей, ни горизонта.Длинновлачится как-то. За самой собой.А ведьма, ты, — за нею вследбредёшь по нейв бредовом сне.И словно боров,ты плетёшься на убой.Туман полночный пред тобойраспух, как веки, — вразнобойтеперь в мозгу твоём пульсируют картины:Пространство. Ведьма в нём. Забой. Скотина.Да, полночь.Ты бредёшь одна.Себе ты до смерти скучна!А впереди — очередной налёт из мозга.Предательством уже не боль,а соглашательство с собой,рассудком собственным, считаешь. Вот и возгласего ещё один: Не пить!Коровой жирною не слыть,которую не скроет и туман!Ну что ж, ведь так оно и есть,но вот ещё правдивей весть:непьющая — ты тот же истукан!Стареющею ведьмой якружусь в пространстве. Жизнь мояему подобна. Пусто в ней и жутко.Но я теперь её лечутем, что бежать куда хочуучусь, не руководствуясь рассудком.Смотрю на всё, что есть окрест,не сквозь забот насущных крест,а сквозь петлю моих воспоминаний.Мне в горло все они впились,как в риф полипы. «Торопись! —шипят. — Беги отсюда без прощаний!Беги!Беги без обещаний,колебаний и оглядки.Беги из места,где нехваткевсего и вся обязановиденье,в котором тесно связанывпаденьепчелы в гудящий транси ниспаденьееё в гуденьи общего презренья.Беги во имя самого движенья,пренебреженья к Азии,к реченьямеё про истины лишенья и смиренья,беги её: при первой же оказииона в тебя вонзает нож, —твоё существованье. Ложь.Твою печаль.Её тебеникак не вытравить теперь.Она, как жизнь,покрыла сплошьтебя. Забудь её.Не трожь.Не трожь и эту жизнь твою.Беги скорейеё. Рывок — и вон из ней.Смотри — тигрица агнца забивает.Смотри — овцы кровицей запивает.Вот и беги. Беги. И приэтом клеть свою запри,чтоб не вернуться. Не молись, — не ври,как врут и врали будды толстозадые,что кармами закармливают, гады!Не верь ты их слюнявым всхлипами сиплым увещаньям. Липа!И обещаньям, будто в случаетаком-то ждёт нас что-то лучшее,что скоро вечность сладкую разделимс бездельниками в рае да в безделье…Запомни же, что вечность ждать не следует».(За ожиданьем продолжения не следует…)

Пер. Нодар Джин

ПЕСНЯ ОБ АНОНИМНОСТИ

Из розовой краски, я видела, птицы фламинговзрывались и рвались на волю, стараясь картинку,испортить, привлёкшую к клетке толпу из зевак.И голосили вовсю, чтобы голос иссяк.Они изводили себя, — пусть и белую завистьсеростью серые в них пробуждали раззявы…И — отшумели. Теперь уж блуждают, как в Праге —Кафка когда-то: отсутствуя, в трансе и мраке.Но в забытьи своём розовом птицы, как Иов,робко теперь уже просят у Бога лишить их оков —неанонимности, красок, узоров, надежд,и в голубей обратить, в безобразных невежд.«Нам бы и голос такой обрести, как у них,ибо ушей мы не знаем помимо глухихк чистому голосу боли, к стенанью бродяг.Нам — воробьями бы, Господи, цвета дождя.Или булыжником нам непотребным бы стать —слишком тяжёлым, чтоб кто-то нас стал поднимать.Доля шутов городских нам давно надоела:красочность наша и искренность — гиблое дело».Но будет — как было всегда и как есть: голубейк мусору тянет потребному, а воробейславит простое и серое… Серому люду,птица фламинго нам люба, прекрасный ублюдок.

Пер. Нодар Джин

МОЛИТВА

Ал-ла-а-ах! — и с воплемна волю тщитсяпробиться боль из груди, кудаона проросла из хаоса раньше,чем из него пробился мир.Вместо неба это пространствопроклятием пребывания крыто.Вместо птиц солдаты с железнымикрыльями реют, — сеют смерть.Входит в скалистую землю неистовство,как и влага, однако, — зря.Ничто ни к чему в ней пристать не может.Не может она ни родить, ни радеть.Может крошиться,но что ни крупица, —страдает отдельно от всех, в себе.Снуют на ней ослы привиденьями.Люди мелькают зыбкими тенями.Сердца у них забыли сердцамибыть, обернулись сухими мехамижелудков пустых, как полы и голыгор кандахарских пещеры и норы.К глазам, от лишений лишившимся мысли,тяжёлым, как доля пса при слепце,не пристанет и жалость отныне,стынет в них вместо — мести свет.Спасенью умение забываньяда ломоть хлеба да горсть любвихватили вполне бы… Теперь уж небаостатки осталось молить о том,чтоб земля покрылась густым туманом,чтоб детей ослы унесли бы в ночьпрочь от родителя, злого дурмана,чтоб исход по горной кружной тропевывел их к обетованному полю,где красным только маки мерцают,чтоб в красном этом они завалилисьи задышали забвением вволю.

Пер. Нодар Джин

ПЕСНЯ О ПРЕВРАЩЕНИИ

Жизнь мояздравым смыслом замучена.Сижу, наблюдаю за ней неотлучнов кривую лупу:она ядозубойвъелась пиявкойи в плоть, и в душу…Но я, как из лавки червивую грушу,выброшу вместе с душой и тушу.Сижу, наблюдаю —воспоминанияв зловещий разрастаются гриб.Потом —пустота внутри и молчание,как у выпотрошенных рыб.Все, как они, —на одно лицо.Остаётся, сыграв в орлянку,выбрать одно — и в конце концовк нему спуститься.А эту стремянку —вон,чтоб ни памяти, ни надежд,ни нужды под людей рядиться,ни украшений их и одежд,в жабу канавную бы превратитьсяи перекрыть канаву щитом:в зелёной слизизелёной уродине,незачем мне в состоянии томбудет и небо —бездомная родиназвёзд, освещающих только себяи предвещающих новую больтем, что старую теребят.Звёзды изъели меня, как моль, —преображённая в кожу да костижабьи,я отрекусь от небес,пусть они и шипят мне в злости:Жаба же ты канавная! Бес!…Но превращенье моё оставитна всём несмываемую печать:никто ничтоизменить не вправе,всем данолишь одно —роптать.

Пер. Нодар Джин

ИСХОД

Вспоминаю тебя. По сути,с прохождением дней,с исходом истерии наших страстей,вспоминаю лучше. По сути.Я была неправа.По вине не моей, не твоей. Не нашей.Мы — частица толпы, существавихревого:ни порядка в нём, ни согласия даже.И суровейнет проклятия, чем неизбывность сомнений.Кучера мыв катафалках, не к месту захоронений,хуже, — к срамукатящихся, сраму банальных свершений.Без прищура на ярком свету нам жить мудрено.И равно —без простого того, от чего — только выть.Наша нить, —ей дано заманить нас в тоскливую клеть.Но сидетьмы хотим только в ней, и ключей не иметь.А стареть — это громче осанну банальному петь.И радеть о насущном мы вечно радеем, — оногубит душу, но прочего нам не дано.И давно катафалк по дороге скрипит, —бытие наше нравится нам, как и быт.Но порой наша жизнь предстаёт нам пошлятиной;даже хуже — не нашею жизнью, а краденной, —и приходится в эти мгновения вспомнить друг другаи о том, что без нашей любви, этой формы недуга,без ошибки, смотрящейся издали пугалом,нашу жизнь уподобить осталось бы куполу,ни одной не поддержанным в небе стеной.Но иной над тобою и мнойобразуется купол,если новые нам сужденоещё встретить года, —не сплошною виноюмалёванный грубо,а неброской, сквозноюкраской стыда.И тогда, вот тогда по своей же воле мыповернём на заезженную тропу,не к друг к другу, нет, а к тому, что болеебанально, — туда, где лежать в гробу.

Пер. Нодар Джин