Валентин Катаев - Избранные стихотворения

Как будто невзначай,

Они сошлись и разошлись.

Теперь уж (примечай!)

В мешке у пассажира рис,

А у казаха – чай.

В старом городе

Над глиняной стеной пылает небо дико.

Густой осенний зной печален, ярок, мглист.

И пыльная вода зеленого арыка

Как память о тебе уносит желтый лист.

Нищий

Идут верблюды. Пыль. Сиянье.

Мельканье черных ног и шей.

И гордо просит подаянья

Старик, медлительный, как шейх.

Сон

Полдневный зной мне сжег лицо.

Куда идти теперь?

Стена. Резная дверь. Кольцо.

Стучусь в резную дверь.

За ней узбекский садик. Там

В тени ковер лежит.

Хозяин сам, Гафур Гулям,

С цветком за ухом спит.

Есть у Гафур Гуляма дочь,

По очерку лица,

По гордости она точь-в-точь

Похожа на отца.

Но только меньше смуглый нос,

Нежнее шеи цвет,

И говорят пятнадцать кос,

Что ей пятнадцать лет.

Она в саду горит как мак

И пахнет, как чебрец.

Стучу в резную дверь, но так,

Чтоб не слыхал отец.

«Их будто сделали из глины дети…»

Их будто сделали из глины дети —

Дворы, дувалы, домики, мечети, —

Трудней, чем в тайны помыслов твоих,

Проникнуть в закоулки эти.

Лунная ночь

Я ночью в переулке узком

Стою, задумавшись, над спуском.

И мусульманская луна

Блестит, как нож на небе русском.

Дыня

Ты не сердись, что не всегда я

С тобою нежен, дорогая.

У дыни сторона одна

Всегда нежнее, чем другая.

Солончаки

Горит солончаками поле,

И в сердце, выжженном от боли,

Как на измученной земле

Налет сухой и жгучей соли.

1942

Город белый

Здесь русский город был. Среди развалин

В пролетах окон и в провалах крыш

Осенний день так ярок, так хрустален,

И над землей стоит такая тишь!

Здесь думал я: ведь это вся Европа

Сюда стащила свой железный лом,

Лишь для того, чтоб в зарослях укропа

Он потонул, как в море золотом.

Кто приподнимет тайную завесу,

Кто разгадает надпись на камнях?

…И две старушки маленьких из лесу

Несут малину в детских коробках.

1943

«Весну печатью ледяной…»

Весну печатью ледяной

Скрепили поздние морозы.

Но пахнет воздух молодой

Лимонным запахом мимозы.

И я по-зимнему бегу,

Дыша на руки без перчаток,

Туда, где блещет на снегу

Весны стеклянный отпечаток.

1943

Уже давно, не год, не два

Моя душа полужива,

Но сердце ходит, дни кружатся,

Томя страданием двойным, —

Что невозможно быть живым

И трудно мертвым притворяться.

1944

Купальщица

В теплом море по колени

Ты стояла в хрупкой пене,

Опасаясь глубины.

Вся – желанье. Вся – движенье.

Вся – в зеркальном отраженье

Набегающей волны.

Помню камень в скользкой тине,

Помню моря очерк синий,

Бег торпедных катеров.

И на коже загорелой —

Нежный-нежный, белый-белый,

Узкий след ручных часов.

1944

«Черна как уголь тень гостиницы…»

Черна как уголь тень гостиницы

На мостовой лежит, о милая!

Луна висит. Луна не сдвинется.

А улица бела, как лилия.

Ты помнишь луковицы лилии

В пакете, шелковисто-твердые.

Их посадили и полили и

Они теперь в земле, как мертвые.

Какая грустная и тайная

В них тлеет жизнь во тьме и сырости.

Как думаешь, моя случайная,

Удастся ль им весною вырасти?

Они больны. Им трудно дышится,

Но ни единой малой жалобы…

И для того все это пишется,

Чтоб ты меня не забывала бы.

1944

Осень

Говорят, что лес печальный.

Говорят, что лес прозрачный.

Это верно. Он печальный.

Он прозрачный. Он больной.

Говорят, что сон хрустальный

Осенил поселок дачный.

Это правда. Сон печальный

Осенил поселок дачный

Неземной голубизной.

Говорят, что стало пусто.

Говорят, что стало тихо.

Это верно. Стало пусто.

Стало тихо по ночам.

Ночью белые туманы

Стелют иней на поляны.

Ночью страшно возвращаться

Мимо кладбища домой.

Это правда. Это верно.

Это очень справедливо.

Лучше, кажется, не скажешь

И не выразишь никак.

Потому-то мне и скверно,

И печально, и тоскливо

В теплой даче без хозяйки,

Без друзей и без собак.

1944

«Ах, какие сугробы…»

Ах, какие сугробы

За окном намело.

Стало в комнатах тихо,

И темно, и тепло.

Я люблю этот снежный,

Этот вечный покой,

Темноватый и нежный,

Голубой, голубой.

И стоит над сугробом

Под окном тишина.

Если так же за гробом,

Мне и смерть не страшна.

1944

«Прошли декабрьские метели…»

Прошли декабрьские метели,

Светло и весело в лесу.

Вчера смотрел в окно на ели

И увидал в лесу лису.

Она трусила вдоль опушки,

Был вид ее как в книжке прост:

Стояли ушки на макушке

И сзади стлался пышный хвост.

Блеснули маленькие глазки, —

Я хорошо заметил их, —

Лиса мелькнула точно в сказке

И скрылась в тот же самый миг.

Я выбежал полураздетым

Во двор. Бегу туда-сюда.

Лисицы нет. Поймаешь? Где там!

…Так и с любовью иногда.

1944

«Каждый день, вырываясь из леса…»

Каждый день, вырываясь из леса,

Как любовник в назначенный час,

Поезд с белой табличкой «Одесса»

Пробегает шумя мимо нас.

Пыль за ним поднимается душно,

Рельсы стонут, от счастья звеня,

И глядят ему вслед равнодушно

Все прохожие, кроме меня.

1944

Белые козы

Мне снилось, что белые козы

Ко мне на участок пришли.

Они обглодали березы,

Все съели и тихо ушли.

Проснулся – и тихие слезы,

И тихие слезы текли.

В окно посмотрел – удивился:

Как за ночь наш лес поседел,

Пока я так глупо трудился,

Пока над стихами корпел.

Идут из-за леса морозы.

Готовы ли к холоду мы?

Идут, приближаются козы,

Голодные козы зимы.

Ох, чую, придут и обгложут

Все то, что я вырастил тут,

И спать под сугробом уложат,

И молча на север уйдут.

Я вру! Я не спал! Я трудился!

Всю ночь над стихами сидел.

А лист в это время валился,

А лес в это время седел.

1944

«Сначала сушь и дичь запущенного парка…»

Сначала сушь и дичь запущенного парка,

Потом дорога вниз и каменная арка.

Совсем Италия! Кривой маслины ствол,

Повисший в пустоте сияющей и яркой.

И море – ровное, как стол.

Я знал, я чувствовал, что поздно или рано

Вернусь, как блудный сын, и сяду у платана

На каменной скамье, – непризнанный поэт, —

Вдыхая аромат цветущего бурьяна,

До слез знакомый с детских лет.

Ну вот и жизнь прошла. Невесело, конечно!

Но в вечность я смотрю спокойно и беспечно.

Замкнулся синий круг. Все повторилось вновь:

Все это было встарь, все это будет вечно.

Мое бессмертие – любовь.

1944

«Когда я буду умирать…»

Когда я буду умирать,

О жизни сожалеть не буду.

Я просто лягу на кровать

И всем прощу и все забуду.

1944

Дон-Жуан

Пока в душе еще не высох

Родник, питающий любовь,

Он продолжает длинный список

И любит, любит вновь и вновь.

Их очень много. Их – избыток.

Их больше, чем душевных сил —

Прелестных и полузабытых,

Кого он думал, что любил.

Они его почти не помнят,

И он почти не помнит их,

Но, боже! – сколько темных комнат

И поцелуев неживых.

Какая мука дни и годы

Носить постыдный жар в крови

И быть невольником свободы,

Не став невольником любви.

1944

Соловьи

В половине шестого утра

Разбудили меня соловьи:

– Полно спать! Подымайся! Пора!

Ты забыл, что рожден для любви.

Ты забыл, что над зыбкой твоей

Мир казался прекрасным, как рай,

А тебе говорили «Убей!

Не люби! Ненавидь! Презирай!»

И покуда я спал, не дыша,

Без желаний, без чувств и без слов,

Как слепая блуждала душа

По обугленным улицам снов,

Как слепая металась она,

Оступаясь на каждом шагу.

«Я была для любви рождена,

Не хочу убивать, не могу!»

В половине шестого утра

Разбудили меня соловьи:

– Полно спать! Подымайся! Пора!

Ты забыл, что рожден для любви.

Я проснулся и тихо лежал,

На ладони щеку положив.

И как долго, как страшно я спал,

И как странно, что я еще жив.

И как странно, что я не сражен,

Что над миром царят соловьи,

И что я не для смерти рожден,

А для счастья, добра и любви.

Я лежал в забытьи, в полусне,

А по соснам текли янтари,

И тянулись из леса ко мне

Розоватые пальцы зари.

1945

Могила Тамерлана

Бессмертью гения не верь.

Есть только бронзовая дверь,

Во тьму открытая немного,