Владимир Алексеев - Океан. Выпуск второй
— Ну что ж, сменяйте Гиршева. Он вас ждет не дождется. Уже неделю назад кадры обещали ему замену прислать, да никто сюда не идет. Как услышат «Эльтон» — отказываются. Вплоть до увольнения. Как это вы согласились?
— Что же, здесь так плохо? — с испугом спросил я.
— Хорошего мало. Сами увидите, — невесело проговорил Павлов.
Приемка дел не заняла много времени. Скоро, схватив чемодан, Гиршев убежал. Я остался один. Тяжело было у меня на душе. У иллюминаторов образовались ледяные корочки. В каюте было холодно. Я посидел так несколько минут, ни о чем не думая. Неожиданно погас свет. Наверное, остановили динамо. Я, как был в одежде, залез на койку, ощупью нашел висевший на крючке источавший кисловато-противный запах полушубок и, натянув его на голову, заснул.
Разбудил меня веселый голос:
— Вставайте, третий, сейчас отходим. Капитан просил на мостик.
С неба падали мокрые хлопья снега, превращаясь на палубе в грязноватую жидкую кашицу. Все кругом было неприветливым, серым, холодным. Ветер то усиливался, то ослабевал. По мостику прохаживался Михаил Иванович в короткой брезентовой «канадочке» с меховым воротником. Заметив мое появление, он спросил:
— Ну как, выспались? Сейчас пойдем. Проверьте карты, пожалуйста.
Теперь я хорошо разглядел капитана. Ему было лет сорок пять. Высокий, худощавый, под серыми спокойными глазами — набрякшие мешки, какие бывают у людей с больным сердцем. Волосы светлые, с проседью. На лбу три глубокие морщины.
— Дайте малый ход вперед, — сказал мне капитан, и я переставил медную ручку телеграфа.
«Эльтон» тяжело вздохнул, под ногами чуть-чуть задрожало. Это заработала машина и закрутился винт. Судно отходило от пирса. Налетел маленький шквал. Корму начало валить под ветер. Я забеспокоился: мы могли задеть за пирс.
— Полный вперед! — скомандовал капитан, перегибаясь через планширь и наблюдая, как проходит корма. — Дали полный? Повторите еще, не то навалим…
Я «прозвонил» несколько раз «полный». Но мне показалось, что ход не увеличился.
На мостик прибежал «дед». У него были испуганные глаза.
— Михаил Иванович! — закричал он. — Ходу прибавить сейчас не можем. Пар не стоит. Через несколько минут поднимем… А пока так придется…
Капитан повернулся к «деду». Он был совершенно спокоен.
— «Пока» мы чуть не навалили. Прошли чудом чисто. Что же вы пар на стоянке не подняли? Ведь знали, что будем отходить.
«Дед» смущенно развел руками:
— Кочегары неопытные. Сейчас механики помогают. Поднимем.
Капитан ничего не ответил. «Дед» спустился вниз. Освободившись после швартовки на корме, на мостик пришел второй помощник. Была его вахта.
— Могу быть свободен? — спросил я капитана.
— Да, да, пожалуйста, идите.
Я решил поближе познакомиться с судном. Пошел на нос. Отсюда хорошо была видна вся его передняя часть. Две высокие, тонкие колонки прижимались вплотную к надстройке, стрелы опускались прямо из люка, мачта стояла у самого носа, и этот необычный вид дополнял нелепый, выше человеческого роста фальшборт. Все указывало, что «Эльтон» — чистый лесовоз и с апатитовой рудой он будет кувыркаться, как ванька-встанька. На белой надстройке, палевых колонках, стрелах, фальшборте, как проказа, лежали неопрятные ржавые пятна и подтеки. Такого запущенного парохода я еще не встречал.
На кормовой палубе боцман с вахтенным матросом сильной струей из шланга смывали угольную пыль, облепившую все судно во время бункеровки.
…Я принял вахту у старпома, когда «Эльтон» уже шел в Финском заливе. По бортам шуршало «сало». Начиналось ледообразование. Впереди мигал желтый огонек маяка.
— Нерва, — сказал Шадцкий (такая была фамилия у старпома). — Ход адмиральский — семь миль. Пароход Фультона, наверное, так ходил. Ветер утих. Дрейф я снял. Свистнешь капитану, когда будем подходить к Гогланду. Счастливой вахты!
Шадцкий ушел. Я взял пеленги, проверил точку, заглянул в компас. Теперь, принимая вахту, я всегда все проверял. Это значило, что я становился настоящим штурманом.
Я вошел в «голубятню».
Ветер затих. «Эльтон» неслышно полз по присмиревшему морю. Хода совсем не ощущалось. Казалось, что Гогландский маяк не приближается. Капитан поднялся на мостик, не дожидаясь моего вызова. Я заметил красную светящуюся точку на правом крыле и перешел туда. Капитан молча курил. Я встал рядом.
— Ну, как идем? — услышал я глуховатый голос; капитан швырнул окурок за борт. — Плохо?
— Семь миль.
— Это еще ничего. Сильного ветра не будет — послезавтра придем. — Михаил Иванович помолчал, вытащил новую папиросу, закурил и каким-то другим, потеплевшим тоном продолжал: — Мне жаль этот пароход. Знаете, встречаются в жизни такие дома, предметы, животные… Смотреть на них не хочется, кажется, только на свалку им дорога, ан нет! Найдется человек, приложит к ним руки, поработает, и все сразу переменится. Засверкает, заблестит вещь и еще долго служит человеку верой и правдой, как говорят.
Мне стало приятно, что и капитан испытывает к пароходу такие же чувства, как я.
— «Эльтон» неплохое суденышко. Мореход прекрасный. Норвежцы умеют строить. Запущен только страшно. Продали его хозяева итальянцам, те — англичанам, англичане — нам. А ремонта настоящего не давали, эксплуатировали на износ. Там так принято. Ну, а мы по тому же пути пошли… Неверно это. Дать ему капитальный ремонт — еще много лет поработает. А как на нем лес удобно возить! Заметили?.. Ну, вот и траверз Гогланда. Давайте менять курс.
Михаил Иванович скомандовал рулевому поворот, дал новый курс и, пожелав мне счастливой вахты, спустился к себе в каюту.
— Мировой чудак Павлов, — услышал я из темноты голос матроса. — Поверите ли, я вот с ним второй рейс делаю, всякое бывало, но чтобы я слышал раздолб какой-нибудь на высоких тонах или психование при швартовках — никогда. Стальной выдержки человек. Команда за него горой. Любят, хотя он с нами и не разговаривает почти. Хороший человек, и моряк прекрасный, — закончил матрос.
Хороший человек. Какая высокая оценка!
Мы пришли в Стокгольм, как и рассчитывал Михаил Иванович, через сутки в полдень. Стоял легкий, приятный морозец. Ветра совсем не было. Улицы, крыши домов, деревья покрывал толстый слой пушистого белого, какого-то теплого снега.
Вечером я отправился на берег. Шведы готовились к рождеству. Принаряженный город сверкал разноцветными огнями витрин, реклам, протянутыми через улицы гирляндами электрических лампочек. На пути то и дело попадались седобородые «Санта-Клаусы», раздававшие приглашения посетить кафе и рестораны.
У окон больших универсальных магазинов толпилась восторженная детвора. Да и было чем восторгаться. Я сам долго простоял у одной такой витрины. За стеклом механические гномики и Белоснежки разыгрывали смешную пантомиму. Здорово это было сделано! Улицы наполняли веселые, улыбающиеся, нагруженные покупками люди. Чувствовалось приближение праздника. Я вспомнил предновогодний Ленинград, сверкающий Невский, такие же веселые толпы людей, выливающиеся из Пассажа, Гостиного двора, ДЛТ, Лидочку…
Стокгольм предвкушал обильные рождественские столы, традиционных жареных гусей, уютные зажженные елочки… А в это время на «Эльтоне» при сиротском свете мутных лампочек вконец измученная машинная команда, начавшая работу сразу же, как пароход подал швартовы, и не сходившая на берег, ремонтировала питательный насос, глушила потекшие дымогарные трубки в котле, заменяла эжектор… Механики, машинисты, кочегары не спали всю ночь. Они ругали «Эльтон», начальника пароходства, короткую стоянку, но работали. Отход был назначен на завтра. Мощные элеваторные трубы уже заканчивали высасывание зерна из трюмов. Все понимали, что из-за ремонта в порту стоять нельзя. К чертям собачьим полетит весь план, если таковой все же удастся выполнить. «Дед» совсем осунулся и походил на исхудавшего моржа. Усы его повисли, он смотрел на мир воспаленными от усталости и бессонницы глазами, в глубине которых затаился страх. Стармех боялся новых подвохов, которые ему все время преподносил «Эльтон». Начнут ремонтировать одно, сейчас же выявляются новые дефекты.
— Прямо и не знаю, что делать. Руки опускаются. Конца-края нет работе, будь она неладна! — жаловался вечером «дед» за ужином. — Лучше за борт выброситься, чем на таком пароходе плавать.
На следующий день в двенадцать часов «Эльтон» все же ушел из Стокгольма. Подлатали. Балтика встретила ласково. Тихим, сереньким, безветренным морем. Но на вахте старпома «Эльтон» выкинул фортель. Отказал руль. Меня вызвали на мостик, потому что старпом и «дед» метались по палубе в поисках повреждения. Капитан стоял на крыле и мрачно курил. Я боялся что-нибудь у него спрашивать, но Михаил Иванович сам сказал:
