Дмитрий Быков - Статьи из журнала «Эхо планеты»
У Столыпина было решительно всё, чтобы стать одним из крупнейших государственных деятелей в российской истории: ум, опыт, смелость, несомненная харизма, экономическое чутьё, азарт, воля. Не было, по сути, одного: доверия и уважения к тому народу, чья судьба была ему вручена. А без доверия и уважения никакая революция сверху — упреждающая и отменяющая бессмысленный русский бунт — не приведёт к успеху. Последний исторический шанс России мирно выбраться из многолетнего кризиса был упущен. И обвинить в этом коварных революционеров или мировую закулису, увы, не получится: у Столыпина не было главного — морального преимущества. Он безоговорочно уступил его революционерам, которые немедленно стали святыми в глазах общества.
Надежда Климова, одна из участниц покушения на Аптекарском острове, 22-летняя эсерка, в ожидании казни, ещё не зная, что вместо повешения её ждёт каторга, написала письмо на волю, и этот потрясающий предсмертный документ имел широкое хождение. Никаких лозунгов там нет, никакой идейной составляющей, по сути, тоже. Девушка просто пишет о том, как исчез страх смерти и возобладало чувство восторга: наконец-то можно не притворяться, не лгать себе, не приспосабливаться к подлости. Теперь она совершенно свободна и по-настоящему счастлива, и, хотя совершенно не верит в бессмертие — ужас исчезновения над её душой не властен. Подлость, позволяющая большинству выжить и приспособиться, отринута и побеждена: нет больше отвращения к себе, этого бича всей думающей России.
Письмо Климовой попало в газеты. Его переписывали от руки и учили наизусть. Оно, а не столыпинские цитаты стало символом совести и доблести. Моральная правота была за теми, кто покушался на Столыпина, а не за ним и его единомышленниками, которым приходилось бороться на два фронта — против революции и против косной русской власти. Мнение меньшинства, которому Столыпин не придавал значения, оказалось сильней всей государственной машины — и Солженицын, написавший о Столыпине апологетические главы в «Августе Четырнадцатого», описал этот феномен в собственной нобелевской речи: «Одно слово правды весь мир перетянет».
К сожалению, большинству нынешних последователей Столыпина кажется, что он «недостаточно решительно давил». И это значит, что выстрел 15 сентября 1911 года ничему не научил Россию. До столетия столыпинской гибели у нас есть ещё год, но то, что не было усвоено за 99 лет, вряд ли будет понято за сотый.
№ 35, 17–23 сентября 2010 года
Разнотык, но не фикция
Книжная ярмарка Non-fiction стала одним из главных культурных событий года ― едва ли не главнее осенней книжной ярмарки на ВВЦ. Нет, самые перспективные издательские контракты, самые громкие сенсации и самые знаменитые гости по-прежнему приберегаются до Московской международной книжной выставки-ярмарки, но она сделалась мероприятием скорее коммерческим, тогда как интеллектуалы весь год ждут первой недели декабря.
Non-fiction давно перерос своё название: задуманный как смотр научно-популярной, биографической и философской литературы, гуманитарных исследований и маргинальных жанров, он собирает сегодня всех, кому интересна литература, а не тренды, бренды и хэппи-энды. В ЦДХ в эти дни можно увидеть те лица и услышать те разговоры, ради которых, собственно, писатель и садится за стол, почти всегда ― в полной уверенности, что это никому, кроме него, не нужно.
О том, почему именно выставка-ярмарка интеллектуальной литературы привлекает такое количество столь качественного читателя, можно спорить долго ― важен тут, вероятно, и территориальный фактор ― всё-таки ВВЦ далеко от центра, и климатический ― как ещё тут зимой развлекаться? Но главное, думаю, не в этом, а в том, что российская поголовная, тошнотворная, непобедимая скука и бессмыслица произвела наконец свой главный положительный эффект, а именно воспитала людей, видящих смысл жизни исключительно в культуре.
Это довольно обычное следствие русских катаклизмов или заморозков: по молодости лет. Особенно если эта молодость совпала с оттепелью или хоть с относительно мягким застоем. Все верят в возможность политических или экономических перемен. Скоро эта вера исчерпывается, и верить начинают в то, чего нельзя отнять: в личный культурный прогресс, в самосовершенствование, в просвещение, наконец.
Все российские революционные преобразования оказывались ценны только тем, что расширили просвещённый слой, несколько поубавили дикость и безграмотность. Даже советская власть в России до сих пор популярна не за державное величие ― его цену все примерно представляют, и рухнуло оно подозрительно быстро,― а за перевод народа в новое состояние, за массовое просвещение, за отечественную науку и культуру, каковы бы они ни были. С Россией ничего нельзя сделать, если не научить её думать,― а сегодня, когда иллюзорность любых внешних перемен особенно очевидна, это занятие выглядит наиболее перспективным.
На нынешнем Non-fiction, двенадцатом по счёту, было множество гостей ― в том числе датские детские писатели, французские издатели (они занимали огромный стенд в центре зала) и главный поставщик европейского нуара Жан-Кристоф Гранже. Его мне удалось ненадолго отловить в паузе между очередной презентацией и автограф-сессией, и Гранже справедливо заметил, что мы переживаем последнюю, может быть, схватку Европы со всемирным варварством за право сохранить интеллектуальное влияние в мире. «Христианство несколько ослабило позиции, и мир стал, как никогда, открыт архаическим влияниям ― сектантским, националистическим… Наше дело сегодня доказать, что человек культуры сильней варвара во всех отношениях ― нравственном, интеллектуальном, стратегическом… Избыток толерантности только на пользу варвару: сегодня каждый осознаёт, что, если он сегодня позволит себе поглупеть, завтра его цивилизация может попросту перестать существовать». Именно поэтому Гранже не пишет традиционных детективов, а создаёт, по собственному признанию, страшные сказки с моралью, для умных детей.
Из отечественных литературных событий наиболее шумным оказалось первое за 17 лет издание большого сборника Александра Введенского. Книга составлена Анной Герасимовой, более известной как Умка,― она прославилась песнями, но начинала как филолог, специалист по обэриутам, и доказала свой статус, собрав отличный том «Все». Двухтомник избранного, составленный и прокомментированный Михаилом Мейлахом, разошёлся ещё в 1993 году, и с тех пор Владимир Глоцер требовал таких денег за любую публикацию Введенского (якобы в интересах его харьковского пасынка), что обэриутские антологии выходили либо вовсе без него, либо с пустыми страницами. Глоцер умер, а ругать мёртвых ― последнее дело; но боюсь, что его вклад в изучение ОБЭРИУ из-за сомнительного поведения в этой ситуации окажется под сомнением. Не меньшим успехом пользовался мемуарный двухтомник Бориса Чичерина, вышедший в издательстве имени Сабашниковых. В считанные минуты был разобран роман Юрия Домбровского «Рождение мыши», обнаруженный в архивах писателя и подготовленный к печати издательством «Прозаик»: этот роман, который сам Домбровский не считал возможным публиковать по причине чрезвычайной его откровенности и из которого вынул лишь два фрагмента, издав их в начале семидесятых как рассказы,― поразит читателя энергией стиля, сложностью построения и современностью стержневой мысли.
Почти все обозреватели отметили выпущенный в «Трёх квадратах» сборник материалов «Россия и Германия: история „особого пути“». Автор этих строк полагает, что особый русский путь всё же существует так же, как австралийский или даже нигерийский, и что границы в сегодняшнем мире размываются лишь внешне, а внутренне-то как раз крепнут, ибо каждая страна идёт всё более индивидуальным путём. Однако трансформация идеи «особого пути» в идею национальной исключительности ― отдельный и весьма показательный сюжет. Вообще поразительно количество умных, взвешенных, точных интерпретаций современной российской действительности в публицистике и социологии ― при полном отсутствии внятного осмысления всех этих прекрасных вещей в литературе: литература существует словно отдельно от действительности, описывая в лучшем случае девяностые, а в худшем воображаемый, фэнтезийный мир.
О причинах этого разнотыка можно рассуждать долго ― вон у нас и Большую Книгу получило исследование, а не современный роман, а оба награждённых романа имеют отношение к чему угодно, но не к текущему моменту (даже Пелевин на сей раз, кажется, сосредоточен на внутреннем мире писателя, а не на внешних приметах России нулевых). Вероятно, литература ещё просто не выработала инструментария, с помощью которого можно осмыслить стремительно надвинувшийся хаос: нет нового языка, а прежние приёмы, увы, бессильны. Но подозреваю, что литература-то как раз справилась, и с приёмами у неё всё будет в порядке,― просто заинтересовать этой литературой современного издателя практически нереально.
