Хуан Хименес - Вечные мгновения
Перевод Н. Горской
164. Мореплаватель
И снова — море, лишь моресо мною.(Там не звезда либлестит серебром невернымиз дымно-лиловой дали?)
А мне темнота сродни(души не прельстить звездою),лицом к необъятной мглепридвинут я вечной мглою.
Там, в волнах, — воля моя,в пустыне морской — надежда,таинственно населенытемнеющие побережья.
Я — больше моря, но умничтожество мне пророчит,и в мире я одиноктемнейшим из одиночеств.
Лишь мгла, единая мгладовлеет хляби и тверди,земля одна и вода однадля жизни. Или для смерти.
Перевод Г. Кружкова
165. Неизменно только одно[33]
Сосне посылает пальматрепетный свет,и трепетно пальме соснашлет свой ответ.
Смугло-зеленая ночьбыла голубой и зеленой;«надейся», — мне говоритлик луны просветленный.
Но вера — всегда одна,неизменно только одно:в нашей душе живетто, что свыше дано.
Перевод В. Андреева
166. Эта собака
Голубизна голубых глубин —в запредельность душа стремится!Бог лазурный подголубилвсе земное своей десницей.
Вышина, сошедшая с вышины,в ладони мои струится;собака по улицам тишиныпроходит Богом лазурнолицым.
Однако не сон ли приснился мне?И эта собака, быть может, снится…Или я видел ее в вышине,с Богом лазурным желая слиться?..
Перевод Н. Горской
167. С радугой
Манит меня играна арфе в недвижных тучах,музыка золота и серебранад вечным сияньем жгучим.
В скрещенье этих лучей двойныхя бы думы свои озвучил:высокую облачность дней моихс радугой на небесной круче;
тебя, негаснущий окоем, —виденье ночей летучих,твое отраженье в сердце моем,мое устремленье к тучам.
Перевод Н. Горской
168. Дальше, чем я
Последние вспышки заката,за собой вы что увели? —все мое, что исчезло в небе,все мое, что взяла земля,все мои затонувшие корабли?..
Что за далью, в этой дали —дальше моря и неба,дальше предельных пределов земли?
Дальше веков, что во мрак ушли,дальше грядущих эпох,дальше смертей и рождений,распыленных в звездной пыли?
Дальше меня и моих озарений,дальше снов, что быльем поросли,дальше предбытия и небытиямоего — дальше моей неземли?
Дальше, чем я и мое ничто,дальше, чем я в ничто — на меливсех никуда, никогда и нигде,дальше дали самой… и — дальше — вдали?
Перевод Н. Горской
169. Сосны вечности
На запоздалом рассветескоро и я в синеву,за корабельную рощу,к вечной сосне уплыву.
Нет, не под парусом белым.Вынесет тело волной,той молчаливой, что сменитмертвую зыбь тишиной.
Там, где свидания вечны,с солнцем сойдется звездаи не пришедшего встретиттот, от кого ни следа.
Будет нас пятеро равныхв сетке теней на свету.Равенства голая сущностьвсе подведет под черту.
Из бесконечного вычестьтак же нельзя, как причесть.Раз несущественна разность,все остается как есть.
И чтоб душа не смолкалав их отголоске морском,вечные сосны сомкнутсянад первозданным песком.
Перевод А. Гелескула
170. Извечный кармин
Этот кармин не иссякнет,кармин вечерних долин,карминовая кантатаиз глубины глубин.
В лиловой ночи необъятнойгорит заката кармин;рядом с рассветом краснымгорит заката кармин;рядом с лазурным полднемгорит заката кармин.
Заката карминные волны,стойкой сосны рубин —беспредельное умираньепламени средь руин.
В сердце, тоской объятом,горит заката кармин;в сердце карминно-красномгорит заката кармин;в сердце бесстрастномгорит заката кармин.
Никогда не погаснетнебесный костер-исполин,вечности яркая ясностьза пределом земных долин.
Перевод Н. Горский
171. Лучшая ночь
Я успокаивал долгои убаюкал как мог,а соловей за стеноюдаже к утру не замолк.
И над постелью звенели,тая, как вешние льды,самые синие звезды,все переливы воды.
«Слышишь?» — я спрашивал. «Слышу, —голос, как дальний отлет,сник и приблизился снова:— Как хорошо он поет!»
Можно ли было иначеслышать разбуженный сад,если душа отлетала,силясь вернуться назад,
если с последним усильемстало светлей и больнейвидеть последнюю правдуи потерять себя в ней?
Можно ли было иначетам, на исходе своем,слышать уже ниоткудаслитно со всем бытием?
перевод А. Гелескула
172. Деревья-люди
С волнами мглыпройдя сквозь густой шиповник(были цветы нежны и круглы),я прокрался под вечертуда, где застыли стволы.
Одиночество было извечным,был бесконечным немой простор.Я деревом стал меж деревьеви услышал их разговор.
Улетела последняя птицаиз моего тайника,только я остался в укрытье,где клубились темные облака.
Я собой не хотел становиться —я боялся вызвать их гнев,как дерево чуждой породысредь народа вольных дерев.
И они позабыли мой облик —облик блуждающего ствола,и, безликий, я долго слушал,как беседа деревьев текла.
Я первой звезды дождалсяи вышел на берег реки,где играли лунные блики,невесомые, как светляки.
Когда я к реке спускался,деревья смотрели издалека.Они обо мне догадались,и меня забрала тоска.
Они обо мне говорили —сквозь опаловый зыбкий туманя слышал их добрый шепот…Как же им объяснить обман?
Как сказать, что я только путник,что им совсем не родня?И не смог я предать деревья,что поверили вдруг в меня.
Знает полночная тишина,как я с ними беседовал допоздна.
Перевод Н. Горской
173. Самый подлинный
Как голос самой судьбы,зовут петухи тоскливо,и, сон раздвигая, людивстают, как на край обрыва,
Когда обожгло зареюразломы в сосновой кроне,глаза он один не поднял,далекий и посторонний.
Стихали слова вошедших,и кротко сопели звери,по-женски дохнуло дымом,и даль распахнули двери.
И колос, вода и птицаяснели как на ладони,но он не взглянул ни разу,далекий и посторонний.
(Где видел теперь он водуи птичий полет над нею,откуда глядел он — навзничь,как желтый сноп, цепенея?)
Но так и не подняв веки,но так и не подав вести,далекий и посторонний,теперь на своем он месте.
(Он там начеку, простертый,стоит, как река на шлюзе,и жажда водою стала,правдивейшей из иллюзий.)
Глаза он один не подняли, счеты сведя с судьбою,навеки в себе осталсяи стал наконец собою.
Перевод А. Гелескула
