Константин Бальмонт - Горящие здание. Лирика современной души

Хризолит прекрасный мудрого Фомы!

Символы престолов, временно забытых,

Гиацинт, агат, и дымный аметисте-

После заблуждений, сердцем пережитых,

К небу возвратится тот, кто сердцем

                                   чист,—

Легкий мрак престолов, временно забытых!

Радость высших духов, огненный рубин,

Цвета красной крови, цвета страстной жизни,—

Между драгоценных камней властелин,

Ты нам обещаешь жизнь в иной отчизне,—

Камень высших духов, огненный рубин!

ПРЕДВЕЩАНИЕ

СОНЕТ

Мне все равно: царем ли быть могучим,

Иль мудрецом, средь отреченных книг,

Иль облаком, бегущим к дальним тучам,

Чтоб засветиться молнией на миг.

Всему и всем сочувственный двойник,

Я ввысь иду по лабиринтным кручам,

Судьба зовет, покой пустынь велик,

И стих в душе звучит ключом гремучим.

Туда, туда! За грани вечных гор!

Вершины спят. Лазурь, покой, простор.

Властительны невидимые чары.

В предсмертной мгле дрожит одна звезда,

Над дольней тьмой, где дымные пожары.

Вершины спят. Скорей! Туда, туда!

ВЕРШИНЫ

МЕДЛЕННЫЕ СТРОКИ

Вершины белых гор

Под красным Солнцем светят.

Спроси вершины гор,

Они тебе ответят.

Расскажут в тихий час

Багряного заката,

Что нет любви для нас,

Что к счастью нет возврата.

Чем дальше ты идешь,

Тем глубже тайный холод.

Все — истина, все — ложь,

Блажен лишь тот, кто молод.

Нам скупо светит день,

А ты так жаждешь света.

Мечтой свой дух одень,

В ином же жди привета.

Чем выше над землей,

Тем легче хлопья снега,

С прозрачной полумглой

Слилась немая нега.

В прозрачной полумгле

Ни мрака нет, ни света.

Ты плакал на земле,

Когда-то, с кем-то, где-то.

Пойми, один, теперь:—

Нет ярче откровенья,

Как в сумраке потерь

Забвение мгновенья.

Мгновенье красоты

Бездонно по значенью,

В нем высшее, чем ты.

Служи предназначенью!

Взойди на высоту,

Побудь как луч заката,

Уйди за ту черту,

Откуда нет возврата!

МОСТ

Между Временем и Вечностью,

Как над брызнувшей водой,

К нам заброшен бесконечностью

Мост воздушно-золотой,—

Разноцветностью играющий,

Видный только для того,

Кто душою ожидающей

Любит Бога своего,—

Кто, забыв свое порочное,

Победил громаду зол,

И, как радуга непрочная,

Воссиял — и отошел.

БЕЛАЯ СТРАНА

Я — в стране, что вечно в белое одета,

Предо мной — прямая долгая дорога.

Ни души — в просторах призрачного света,

Не с кем говорить здесь, не с кем, кроме Бога.

Все что было в жизни, снова улыбнется,

Только для другого,— нет, не для меня.

Солнце не вернется, счастье не проснется,

В сердце у меня ни ночи нет, ни дня.

Но еще влачу я этой жизни бремя,

Но еще куда-то тянется дорога.

Я один в просторах, где умолкло время,

Не с кем говорить мне, не с кем, кроме Бога.

СМЕРТЬЮ — СМЕРТЬ

       Прочь да отступят видения 

       И привиденья ночей! 

СМЕРТЬЮ СМЕРТЬ

Я видел сон, не все в нем было сном,

Воскликнул Байрон в черное мгновенье.

Зажженный тем же сумрачным огнем,

Я расскажу, по силе разуменья,

Свой сон,— он тоже не был только сном.

И вас прося о милости вниманья,

Незримые союзники мои,

Лишь вам я отдаю завоеванье,

Исполненное мудростью Змеи.

Но слушайте мое повествованье.

Мне грезилась безмерная страна,

Которая была когда-то Раем;

Она судьбой нам всем была дана,

Мы все ее, хотя отчасти, знаем,

Но та страна проклятью предана.

Ее концы, незримые вначале,

Как стены обозначилися мне,

И видел я, как, полные печали,

Дрожанья звезд в небесной вышине,

Свой смысл поняв, навеки отзвучали.

И новое предстало предо мной.

Небесный свод, как потолок, стал низким;

Украшенной игрушечной Луной

Он сделался до отвращенья близким,

И точно очертился круг земной.

Над этой ямой, вогнутой и грязной,

Те сонмы звезд, что я всегда любил,

Дымилися, в игре однообразной,

Как огоньки, что бродят меж могил,

Как хлопья пакли, массой безобразной.

На самой отдаленной полосе,

Что нс была достаточно далекой,

Толпились дети, юноши — и все

Толклись на месте в горести глубокой,

Томилися, как белка в колесе.

Но мир Земли и сочетаний звездных,

С роскошеством дымящихся огней,

Достойным балаганов затрапезных,

Все делался угрюмей и тесней,

Бросая тень от стен до стен железных

Стеснилося дыхание у всех,

Но мноше еще просвета ждали

И, стоя в склепе дедовских утех,

Друг друга в чадном дыме не видали,

И с уст иных срывался дикий смех ,

Но, наконец, всем в Мире стало ясно,

Что замкнут Мир, что он известен весь,

Что как желать не быть собой  напрасно,

Так наше Там всегда и всюду Здесь,

И Небо над самим собой не властно.

Я слышал вопли. «Кто поможет? Кто?»

Но кто же мог быть сильным между нами!

Повторный крик звучал «Не то! Не то!»

Ничто смеялось, сжавшись, за стенами,—

Все сморщенное страшное Ничто!

И вот уж стены сдвинулись так тесно,

Что груда этих стиснутых рабов,

В чудовище одно слилась чудесно,

С безумным сонмом ликов и голов,

Одно в своем различьи повсеместно.

Измучен в подневольной тесноте,

С чудовищной Змеею липко скован,

Дрожа от омерзенья к духоте,

Я чувствовал, что ум мой, заколдован,

Что нет конца уродливой мечте.

Вдруг, в ужасе, незнаемом дотоле,

Я превратился в главный лик Змеи,

И Мир — был мой, я у себя в неволе.

О, слушайте, союзники мои,

Что сделал я в невыразимой боли!

Все было серно-иссиня-желто.

Я развернул мерцающие звенья,

И, Мир порвав, сам вспыхнул,— но за то,

Горя и задыхаясь от мученья,

Я умертвил ужасное Ничто.

Как сонный мрак пред властию рассвета,

Как облако пред чарою ветров,

Вселенная, бессмертием одета,

Раздвинулась до самых берегов,

И смыла их — и дальше — в море Света.

Вновь манит Мир безвестной глубиной,

Нет больше стен, нет сказки жалко-скудной,

И я не Змей, уродливо-больной,

Я — Люцифер небесно-изумрудный,

В Безбрежности, освобожденной мной.