Василий Пушкин - Поэты 1790–1810-х годов

ПРИЛОЖЕНИЕ

А. Ф. ВОЕЙКОВ

302. ДОМ СУМАСШЕДШИХ

Другие редакции и варианты

РЕДАКЦИЯ 1

(1814–1817)

Други милые! Терпенье!Расскажу вам чудный сон.Не игра воображенья,Не случайный призрак он.Нет — но мщенью предыдущийИ грядущий с неба глас,К покаянию зовущийИ пророческий для нас.

Ввечеру, простившись с вами,Я в углу сидел один,И Кутузова стихамиЯ растапливал камин,Подбавлял из Глинки сору,И твоих, о Мерзляков!Из «Амура» по сю поруНедоконченных стихов.

Дым от смеси этой едкойНос мне сажей закоптилИ в награду крепко, крепкоИ приятно усыпил.Снилось мне, что в Петрограде,Чрез Обухов мост пешкомПерешед, спешу к оградеИ вступаю в желтый дом.

От любови сумасшедшихВ список бегло я взглянулИ твоих проказ прошедшихДлинный ряд воспомянул,О Кокошкин! Долг романамИ тобою заплачен;Но сказав «прости» обманам,Ты давно уж стал умен.

Ах! И я… Но сновиденьеПрежде, други, расскажу:Во второе отделеньеЯ тихонечко вхожу.Тут — один желает трона,А другой — владеть луной,Тут — портрет НаполеонаНамалеван как живой.

Я поспешными шагамиЧерез залу перешелИ увидел над дверямиОчень четко: «Сей отдел —Прозаистам и поэтам,Журналистам, автора́м,Не по чину, не по летам,Здесь места по нумерам».

Двери настежь НадзирательОтворя мне говорит:«Нумер первый — ваш приятель,Каченовский здесь сидит,Букву „э“ на эшафотеС торжеством и пеньем жжет,Ум его всегда в работе:По крюкам стихи поет,

То кавыки созерцает,То обнюхивает гниль,Духу роз предпочитает,То сметает с книжиц пыльИ в восторге, восклицая,Набивает ею рот:„Сор славянский, пыль родная!Слаще ты, чем мед и сот!“»

Вот на розовой цепочкеСпичка Шаликов в слезах,Разрумяненный, в веночке,В ярко-планжевых чулках.Прижимая веник страстно,Кличет граций здешних местИ, мяуча сладострастно,Размазню без масла ест.

Номер третий: на лежанкеИстый Глинка восседит.Перед ним дух русский в склянкеНераскупорен стоит,Книга кормчая отверста,И уста отворены,Сложены десной два перста,Очи вверх устремлены.

«О Расин! Откуда слава?Я тебя, дружок, поймал —Из российского СтоглаваТы „Гафолию“ украл.Чувств возвышенных сиянье,Выражений красотаВ „Андромахе“ — подражанье„Погребению кота“».

«Ты ль Хвостов? — к нему вошедши,Вскликнул я. — Тебе ль здесь быть?Ты дурак — не сумасшедший,Не с чего тебе сходить».— «В Буало я смысл добавил,Лафонтеня я убил,Я Расина обесславил», —Быстро он проговорил.

И читать мне начал оду,Я искусно улизнулОт мучителя, но в водуПрямо из огня нырнул:Здесь старик с лицом печальнымБукв славянских красотуМажет золотом сусальнымПресловутую фиту.

И на мебели повсюдуКоронованное кси,Староверских книжиц грудуИ в окладе ик и пси,Том в сафьян переплетенныйТредьяковского стиховЯ увидел, изумленный,И узнал, что то Шишков.

Вот Сладковский восклицает:«Се, се Россы, се сам Петр!Се со всех сторон сияетМолния из тучных недр!И чрез Ворсклу при преправеГрадов на суше творецС твердостью пошел он к славе —И поэме сей конец!»

Вот Жуковский, в саван длинныйСкутан, лапочки крестом,Ноги вытянув умильно,Черта дразнит языком,Видеть ведьму вображаетИ глазком ей подмигнет,И кадит, и отпевает,И трезвонит, и ревет.

Вот Кутузов: он зубамиБюст грызет Карамзина,Пена с уст течет ручьями.Кровью грудь обагрена.Но напрасно мрамор гложет,Только время тратит в том,Он вредить ему не можетНи зубами, ни пером.

Но Станевич в отдаленья,Увидав, что это я,Возопил в остервененьи:«Мир! Потомство! За меняЗлому критику отмстите,Мой из бронзы вылив лик.Монумент соорудите,Я заслугами велик!»

«Как! И ты бессмертьем льстишься?О червяк! Отец червей! —Я сказал. — И ты стремишьсяК славе из норы своей?И тогда как свет не знает,Точно где, в каких местахХрабрый Игорь почивает,Где Пожарского скрыт прах,

Где блистала НиневияИ роскошный Вавилон,Русь давно ль слывет Россия?Кем наш север заселен?»— «Двор читал мои творенья, —Прервал он, — и государьДолжен в знак благоволенья…»Стой, дружок. Наш добрый царь

Дел без нас имеет кучу:То мирит смятенный мир,От царей отводит тучу,То дает соседям пир,То с вельможами хлопочет,То ссылает в ссылку зло,А тебя и знать не хочет,Посиди — тебе тепло.

Чудо! Под окном на веткеКрошка Батюшков виситВ светлой, проволочной клетке,В баночку с водой глядит,И поет певец согласный:«Тих, спокоен сверху вид,Но спустись туда — ужасныйКрокодил на дне лежит».

Вот Грузинцев, и в короне,И в сандалиях, как царь,Горд в мишурном он хитоне.Держит греческий букварь.«Верно, ваше сочинение?» —Скромно задал я вопрос.«Нет, Софоклово творенье», —Отвечал он, вздернув нос.

Я бежал без дальних споров.«Вот еще», — сказали мне.Я взглянул: Максим НевзоровУглем пишет на стене:«Если б так, как на Вольтера,Был на мой журнал расход,Пострадала б горько вера:Я вредней, чем Дидерот».

От досады и от смехуУтомлен, я вон спешил,Горькую прервав утеху,Но Смотритель доложил:«Ради вы или не ради,Но указ уж получен:Вам нельзя отсель ни пяди».И указ тотчас прочтен:

«Тот Воейков, что ДелиляСтоль безбожно исказил,Истерзать хотел „Эмиля“И Вергилию грозил,Должен быть как сумасбродныйВ цепь посажен в желтый дом;Темя всё обрить сегодняИ тереть почаще льдом».

Прочитав, я ужаснулся,Хлад по жилам пробежал,И, проснувшись, не очнулся,И не верил сам, что спал.Други, вашего совету,Без него я не решусь:Не писать — не жить поэту,А писать начать — боюсь.

Ниже приводятся наиболее значительные варианты, встречающиеся в ряде списков.

Строфа 4, ст. 5:

О Каверин, долг романам

Или: