Владимир Маяковский - Сочинения

Я сам поэт. Детей учите: «Солнце встает над ковылями». С любовного ложа из-за Его волосиков любимой голова.

Глазами взвила ввысь стрелу.Улыбку убери твою!А сердце рвется к выстрелу,а горло бредит бритвою.В бессвязный бред о демонерастет моя тоска.Идет за мной,к воде манит,ведет на крыши скат.Снега кругом.Снегов налет.Завьются и замрут.И падает– опять! —на ледзамерзший изумруд.Дрожит душа.Меж льдов она,И ей из льдов не выйти!Вот так и буду,заколдованный,набережной Невы идти.Шагну —и снова в месте том.Рванусь —и снова зря.Воздвигся перед носом дом.Разверзлась за оконным льдомпузатая заря.

Туда!

Мяукал кот.Коптел, горя,ночник.Звонюсь в звонок.Аптекаря!Аптекаря!Повис на палки ног.

Выросли,спутались мысли,оленьирога.Плачем мараяпол,распластался в моленьио моем потерянном рае.

Аптекарь!Аптекарь!Гдедо концасердце тоску изноет?У неба ль бескрайнего в нивах,в бреде ль Сахар,у пустынь в помешанном зноеесть приют для ревнивых?За стенками склянок столько тайн.Ты знаешь высшие справедливости.Аптекарь,дайдушубез болив просторы вынести.

Протягивает.Череп.«Яд».Скрестилась кость на кость.

Кому даешь?Бессмертен я,твой небывалый гость.Глаза слепые,голос нем,и разум запер дверь за ним,так что ж– еще! —нашел во мне,чтоб ядом быть растерзанным?

Мутная догадка по глупому пробрела.В окнах зеваки.Дыбятся волоса.И вдруг яплавно оплываю прилавок.Потолок отверзается сам.

Визги.Шум.«Над домом висит!»Над домом вишу.

Церковь в закате.Крест огарком.Мимо!Леса верхи.Вороньем окаркан.Мимо!

Студенты!Вздорвсе, что знаем и учим!Физика, химия и астрономия – чушь.Вот захотели по тучамлечу ж.

Всюду теперь!Можно везде мне.Взбурься, баллад поэтовых тина.Пойте теперьо новом – пойте – Демонев американском пиджакеи блеске желтых ботинок.

Стоп!

Скидываю на тучувещейи тела усталогокладь.Благоприятны места, в которых доселе не был.

Оглядываюсь.Эта вотзализанная гладь —это и есть хваленое небо?

Посмотрим, посмотрим!

Искрило,сверкало,блестело,ишорох шел —облакоилибестелыетихо скользили.

«Если красавица в любви клянется…»

Здесь,на небесной твердислышать музыку Верди?

В облаке скважина.Заглядываю —ангелы поют.Важно живут ангелы.Важно.

Один отделилсяи так любезнодремотную немоту расторг:«Ну, как вам,Владимир Владимирович,нравится бездна?»И я отвечаю так же любезно:«Прелестная бездна.Бездна – восторг!»

Раздражало вначале:нет тебени угла ни одного,ни чаю,ни к чаю газет.Постепенно вживался небесам в уклад.Выхожу с другими глазеть,не пришло ли новых.«А, и вы!»Радостно обнял.«Здравствуйте, Владимир Владимирович!»«Здравствуйте, Абрам Васильевич[5]!Ну, как кончались?Ничего?Удобно ль?»

Хорошие шуточки, а?

Понравилось.Стал стоять при въезде.И еслизнакомыеявлялись, умирав,сопровождал их,показывая в рампе созвездийвеличественную бутафорию миров.

Центральная станция всех явлений,путаница штепселей, рычагов и ручек.Вот сюда– и миры застынут в лени —вот сюда– завертятся шибче и круче.«Крутните, – просят, —да так, чтоб вымер мир.Что им?Кровью поля поливать?»Смеюсь горячности.«Шут с ними!Пусть поливают,плевать!»Главный склад всевозможных лучей.Место выгоревшие звезды кидать.Ветхий чертеж– неизвестно чей —первый неудавшийся проект кита.

Серьезно.Занято.Кто тучи чинит,кто жар надбавляет солнцу в печи.Все в страшном порядке,в покое,в чине.Никто не толкается.Впрочем, и ничем.

Сперва ругались.«Шатается без дела!»Я для сердца,а где у бестелых сердца?!Предложил им:«Хотите,по облакутеломразвалюсьи буду всех созерцать».

«Нет, – говорят, – это нам не подходит!»«Ну, не подходит – как знаете! Мое дело предложить».

Кузни времен вздыхают меха —и новыйгодготов.Отсюданизвергается, громыхая,страшный оползень годов.

Я счет не веду неделям.Мы,хранимые в рамах времен,мы любовь на дни не делим,не меняем любимых имен.

Стих.Лучам луны на мелислег,волнение снами сморя.Будто на пляже южном,только еще онемелей,и по мне,насквозь излаская,катятся вечности моря.

1, 2, 4, 8, 16, тысячи, миллионы.

Вставай,довольно!На солнце очи!Доколе будешь распластан, нем?Бурчу спросонок:«Чего грохочут?Кто смеет сердцем шуметь во мне?»

Утро,вечер ли?Ровен белесый свет небес.

Сколько их,веков,успело уйти,в дребезги дней разбилось о даль…Думаю,глядя на млечные пути, —не моя седая развеялась борода ль?

Звезды падают.Стал глаза вести.Ишь,туда,на землю, быстрая!

Проснулись в сердце забытые зависти,а мозгдосужийфантазию выстроил.– Теперьна земле,должно быть, ново.Пахучие весны развесили в селах.Город каждый, должно быть, иллюминован.Поет семья краснощеких и веселых.

Тоска возникла.Резче и резче.Царственно туча встает,дальнее вспыхнет облако,все мне мерещитсяблизостькакого-то земного облика.

Напрягся,ищумеж другими точкамиземлю.

Вот она!

Въелся.Моря различаю,горы в орлином клекоте…

Рядом отец.Такой же.Только на ухо больше туг,да поистерсянемногона локтеформенный лесничего сюртук.

Раздражает.Тожеуставился наземь.Какая старому мысль ясна?Тихо говорит:«На Кавказе,вероятно, весна».

Бестелое стадо,ну и тоску ж оногонит!

Взбубнилась злоба апаша.

Папаша,мне скушно!Мне скушно, папаша[6]!Глупых поэтов небом маните,вырядилисьзвезд ордена!Солнце!Чего расплескалось мантией?Думаешь – кардинал?Довольно лучи обсасывать в спячке.За мной!Все равно без ножек —чего вам пачкать?!И галош не понадобится в грязи земной.

Звезды!Довольномученический плестивенокземле!Озакатили красным.Кто тамкрыламик земле блестит?Заря?Стой!По дороге как раз нам.

То перекинусь радугой,то хвост завью кометою.Чего пошел играть дугой?Какую жуть в кайме таю?

Показываюмирамномераневероятной скорости.Духбездомный давнополон дум о давнихднях.Земных полушарий горстивижу —лежат города в них.

Отдельные голоса различает ухо.

Взмахах в ста.

«Здравствуй, старуха!»Поскользнулся в асфальте.Встал.

То-то удивятся не ихней силищепутешественника неб.

Голоса:«Смотрите,должно быть, красильщикс крыши.Еще удачно!Тяжелый хлеб».

И сноватолпав поводу у дела,громоголосый катился день ее.О, есть лиглотка,чтоб громче вгудела– города громче —в его гудение.

Кто схватит улиц рвущийся вымах!Кто может распутать тоннелей подкопы!Кто их остановит,по воздухув дымахаэропланами буравящих копоть?!

По скату экватораиз Чикагсквозь Тамбовыкатятся рубли.Вытянув выи,гонятся все,телами утрамбовываягоры,моря,мостовые.

Их тот же лысыйневидимый водит,главный танцмейстер земного канкана.То в виде идеи,то черта вроде,то богом сияет, за облако канув.

Тише, философы!Я знаю —не спорьте —зачем источник жизни дарен им.Затем, чтоб рвать,затем, чтоб портитьдни листкам календарным.

Их жалеть!А меня им жаль?Сожрали бульвары,сады,предместья!Антиквар?Покажите!Покупаю кинжал.

И сладко чувствовать,что вотпред местью я.

Куда я,зачем я?Улицей сотоймечусьчеловечьимразжужженным ульем.

Глаза пролетают оконные соты,и тяжко,и чуждо,и мерзко в июле им.

Витрины и окна тушитгород.

Устал и сник.

И толькотуч выпотрашивает тушикровавый закат-мясник.

Слоняюсь.Мост феерический.Влез.И в страшном волненьи взираю с него я.Стоял, вспоминаю.Был этот блеск.И этотогданазывалось Невою.

Здесь город был.Бессмысленный город,выпутанный в дымы трубного леса.В этом самом городескороночи начнутся,остекленелые,белесые.

Июлю капут.Обезночел загретый.Избредился в шепот чего-то сквозного.То видится крест лазаретной кареты,то слышится выстрел.Умолкнет —и снова.

Я знаю,такому, как я,накалитьсянедолго,конечно,но все-таки дико,когда не фонарные тыщи,а лица.Где было подобие этого тика?

И вижу, над домомпо риску откосалучами идешь,собираешь их в копны.Тянусь,но туманом ушла из-под носа.И снова стоюонемелый и вкопанный.Гуляк полуночных толпа раскололась,почти что чувствую запах кожи,почти что дыханье,почти что голос,я думаю – призрак,он взял, да и ожил.

Рванулась,вышла из воздуха уз она.Ей мало– одна! —раскинулась в шествие.Ожившее сердце шарахнулось грузно.Я снова земными мученьями узнан.Да здравствует– снова! —мое сумасшествие!

Фонари вот так же врезаны былив середину улицы.Дома похожи.Вот так же,из ниши,головы кобыльейвылеп[7].

– Прохожий!Это улица Жуковского?

Смотрит,как смотрит дитя на скелет,глаза вот такие,старается мимо.

«Она – Маяковского тысячи лет:он здесь застрелился у двери любимой».Кто,я застрелился?Такое загнут!Блестящую радость, сердце, вычекань!Окнулечу.Небес привычка.

Высоко.Глубже ввысь зашелза этажем этаж.Завесилась.Смотрю за шелк —все то же,спальня та ж.

Сквозь тысячи лет прошла – и юна.Лежишь,волоса луною высиня.Минута…и то,что было – луна,Его оказалась голая лысина.

Нашел!

Теперь пускай поспят.Рука,кинжала жало стиснь!Крадусь,приглядываюсь —и опять!люблюи вспятьиду в любви и в жалости.

Доброе утро!

Зажглось электричество.Глаз два выката.«Кто вы?» —«Я Николаев– инженер.Это моя квартира.А вы кто?Чего пристаете к моей жене?»

Чужая комната.Утро дрогло.Трясясь уголками губ,чужая женщина,раздетая догола.

Бегу.

Растерзанной тенью,большой,косматый,несусь по стене,луной облитый.Жильцы выбегают, запахивая халаты.Гремлю о плиты.Швейцара ударами в угол загнал.«Из сорок второгокуда ее дели?» —«Легенда есть:к немуиз окна.Вот так и валялисьтело на теле».

Куда теперь?Куда глазаглядят.Поля?Пускай поля!Траля-ля, дзин-дза,тра-ля-ля, дзин-дза,тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля!

Петлей на шею луч накинь!Сплетусь в палящем лете я!Гремят на мненаручники,любви тысячелетия…Погибнет все.Сойдет на нет.И тот,кто жизнью движет,последний лучнад тьмой планетиз солнц последних выжжет.И толькоболь мояострей —стою,огнем обвит,на несгорающем костренемыслимой любви.

Ширь,бездомногосновалоном твоим прими!Небо какое теперь?Звезде какой?Тысячью церквейподо мнойзатянули тянет мир:«Со святыми упокой!»

1916–1917