Авраам Шлёнский - Избранные стихи

Эй, друзья, сюда бегом —

Пир устроим с пирогом!

Есть и глина, и песок,

Испечем сейчас пирог,

Без огня и без посуды!

Наша лужа — просто чудо.

Глина мокрая и грязь

Подойдут нам в самый раз,

Ничего не приносите,

Только стойте и месите,

Не ленитесь —

                            топ-топ-топ,

Подтянитесь —

                            шлеп-шлеп-шлеп.

Налетай —

                      для всех есть место,

Хлоп-хлоп-хлоп —

                                  и вышло тесто!

Господин какой-то злится:

Кто измазал ваши лица?

Эта глупая игра —

Не для нашего двора!

Дама в гневе: "Ай-ай-ай!

Это двор, а не сарай!"

Удираем от скандала,

Чтобы всем нам не попало.

Трудно взрослых убедить,

Лучше взрослых не сердить.

И молчит осиротело

Наша лужица сейчас,

Корабли стоят без дела,

Не плывут они без нас.

Все затихло, замолчало,

Все застыло до утра.

И флотилия стояла,

И пекарня не пекла.

Перевод Р. Левинзон

Я И ТАЛЛИ В КВЕРХНОГАМИИ[27] /Перевод А. Щербакова/

Мы с Талли попали в страну Кверхногамию.

Страну удивительную насквозь.

И мы вам расскажем хоть чуточку самую

о том, что нам повидать довелось.

Сначала нам встретился ве-рыба-люд,

он плыл по пустыне, он шел через пруд.

Ноги в реке,

плавники в песке,

горб верблюжий,

а хвост белужий.

Мяукал он кошки любой не хуже.

Так и не знает тамошний люд,

то ли он рыба, то ли верблюд.

Мы не успевали глядеть по сторонам.

Кто не попадался навстречу нам!

Прозрачный негр, премудрый болван

и даже карликовый великан.

Коты летали

около Талли,

лаяли бабочки, рыбы болтали,

прадеды были милыми карапузами,

льва кормили поджаренными арбузами,

а пальмовый лист черешок разевал,

с небесного луга малину рвал.

Кто-то доказывал очень длинно,

что это звезды, а не малина.

Мы с Талли даже и слушать не стали.

Мы с Талли еще и не то видали.

Все ясно: мир там иначе создан,

стихи мои вовсе в том не повинны,

что в Кверхногамии малина — звезды,

а звезды, наоборот, — малина.

Акул здесь гоняют пастись на луг.

Стрелы здесь возвращаются в лук.

Медведи щебечут "чик-чирик",

а "гав-гав" — это вовсе птичий язык.

А немой жираф в высокой траве

глаголет, стоя на голове.

Ну и жираф! Едва отыщешь

такую крошечку среди трав.

Жираф там вовсе не жирафище,

он там елеележираф.

Дома там стоят на земле чердаками,

сети полным-полны рыбаками,

с неба на землю леса растут,

моря-океаны в речки впадают,

а якоря за тучи кидают.

Летом здесь холод, зимою — зной,

черное светится белизной,

правое — слева, сладкое — кисло,

и перепутаны даже числа.

Мы сами сперва

не могли понять,

что пять — это два,

а два — это пять.

Десять да десять

только не двадцать —

ни счесть, ни взвесить,

ни разобраться.

Но вот как дошли мы до чтенья, письма

запуталась тут и Талли сама.

Гадали мы долго, гадали мы всяко,

что значит

рогилла,

рамтвай

и осбака.

Стоит запятая — с хобот слона,

с трудом на листе уместилась она.

Восклицательный знак пишут кверху точкой,

точка получается выше слов,

и чтоб эту точку поднять над строчкой,

влезать на стремянку учат ослов.

А вдоль тире, как по шоссе,

на кораблях путешествуют все.

Вот какой получается рассказ.

Вы с недоверием глядите на нас.

Мол, все это — "Любит — Оля — Женю

с мягким знаком".

Короче — враки. Не верьте вракам.

Нет, это не враки! Мы с Талли сами

видели все это

                           своими глазами.

Чудес на свете — не сосчитать!

Их только надо уметь увидать.

Мы с Талли летали

в страну Кверхногамию,

о ней рассказали

лишь чуточку самую,

а все остальное расскажем потом,

подробностей хватит на целый том.

Лишь бы читали вы

и хохотали.

Будьте здоровы,

привет вам от Талли!

Перевод А. Щербакова

ЛИЦОМ К ПУСТЫНЕ

(Поэма) /Перевод А. Пэна/

1

Века, забыт и одинок,

как древний мамонт, спал песок.

Его безмолвных троп

и вех

давно не трогал

человек.

И лишь по вечерам над сумраком пустыни

случайный ястреб, закружив,

застынет.

И караван верблюдов под луной холодной,

мелодией дремотной

тишь баюкая,

поет:

«Спи, песчаная подруга,

спите, камень и гранит».

И по ветру тонким звуком

бубенец звенит.

То царь пустынь шагает, покоряя

бесплодный край — от края и до края.

2

Вдруг заступ засверкал, дробя оков тиски,

и заревели камни и пески:

«Кто он, дерзнувший

стальной рукой

встревожить наш

седой покой?!»

И рев и свист по дюнам поседелым,

и закипело дело:

«Ссыпайте гравий! Мамонт нем

зажат в бетонной западне!»

Вонзенный заступ глухо пел.

Песок ползучий свирепел.

3

К стенам лестница прямая

льнет со стоном.

Руки мечутся, вздымая

груз бидонов.

Весь в пыли, куда ни стань я —

стану твердо.

Бунтари, послы восстанья —

эти ведра.

Я сломил тебя, свободный

царь пустыни.

Принесешь цемент сегодня

также ты мне!

Чтоб унять шакалов стоны,

ветра вой,

силу цепкую бетона

ты удвой!

В испуге диком с высоты холмов

шакалы видят призраки домов.

4

Сыпучая масса

застыла, осев.

Песок опоясан

веселым шоссе.

Асфальтом распорот,

из дверей и ворот

построенный город

стремится вперед.

Шакалы умчались, тоскливо крича:

— О горе!..

И мамонты, вздрогнув, сгрудились, ворча:

— Хоть в море!..

Владыка степей, спасаясь, рычал:

— В пустыню, в горы!..

А белый город

звонко, споро

грянув хорой[28]

на просторе,

песню бодро

пел о ведрах:

«Ведра массу льют и льют!

Ты спеши, спеши, верблюд!

Руки строят— хоть малы —

Я-хай-ли-ли-амали[29]!»

5

Так месили руки тесто из цемента и песка.

И пустыня отступала, пригрозив издалека.

Мы не знали, где засада, где застигнет нас аврал,

а верблюд верблюду тихо тайну мести поверял.

«Ведь посмели!

Что ж, истопчем их, губителей пустынь!»

И сухой петлей удушья заарканил нас хамсин[30].

6

Я ночью у окна — бессонный узник лета —

сквозь черное стекло увидел:

из песка

огромный призрак в образе скелета

хохочет, обнажив зубов крутой оскал.

Я вышел — никого.

Вернулся — он за мною.

Спросил я: «Ты — к кому?

Ответь, исчадье зноя!»

Молчит. И лишь

скелет качался, стоя,

как камыш.

Я повторил: «О, кто ты, кто ты?

Ты бред иль человек живой?»

Вдруг —

свист,

и взмах,

и хруст, и топот

песчаных масс по мостовой.

И шорохи — ниц.

Пески, колесом

кружась, расстелились

наносом густым.

В сиянье зарниц

стою я лицом

к лицу с властелином

гордых пустынь.

7

Настиг меня твой знойный гнев,

пустыни грозный повелитель!

Вовек простить не сможешь мне

вторжения в твою обитель.

Твоя краса — дремота сил,

колючих кочек сыпь и хвоя.

Я песней всходов золотых пронзил

твое бесплодье вековое.

Я знаю, ночью ты без слов

молитву мести раскаленной сплюнешь

и в глубине небесных куполов

наточишь нож кривого новолунья.

Но мне не страшен

час расплаты,

я здесь на страже

стою с лопатой!..

8

... И снова руки месят жижу, снова пламенные лица,

а столица веселится — все б ей песней бунта литься:

Город, сыну

дай лопату!

Ливнем синим,

счастье, падай!

Выше, к небу,

тверд и горд!

Была небыль —

будет город!

Флагом реет

гимн бетона!

Мощь хиреет

шабатона[31]!

Асфальтом распорот,

из дверей и ворот