Константин Батюшков - Полное собрание стихотворений
1804 или 1805
Элегия («Как счастье медленно приходит…»)*
Как счастье медленно приходит,Как скоро прочь от нас летит!Блажен, за ним кто не бежит,Но сам в себе его находит!В печальной юности моейЯ был счастлив – одну минуту,Зато, увы! и горесть лютуТерпел от рока и людей!Обман надежды нам приятен,Приятен нам хоть и на час!Блажен, кому надежды гласВ самом несчастьи сердцу внятен!Но прочь уже теперь бежитМечта, что прежде сердцу льстила;Надежда сердцу изменила,И вздох за нею вслед летит!Хочу я часто заблуждаться,Забыть неверную… но нет!Несносной правды вижу свет,И должно мне с мечтой расстаться!На свете всё я потерял,Цвет юности моей увял:Любовь, что счастьем мне мечталась,Любовь одна во мне осталась!
1804 или 1805
Послание к Хлое*
(Подражание)
Решилась, Хлоя, ты со мною удалитьсяИ в мирну хижину навек переселиться.Веселий шумных мы забудем дым пустой:Он скуку завсегда ведет лишь за собой.За счастьем мы бежим, но редко достигаем,Бежим за ним вослед – и в пропасть упадаем!Как путник, огнь в лесу когда блудящий зрит,Стремится к оному, но призрак прочь бежит,В болота вязкие его он завлекаетИ в страшной тишине в пустыне исчезает, –Таков и человек! Куда ни бросим взгляд,Узрим тотчас, что он и в счастии не рад.Довольны все умом, фортуною – нимало.Что нравилось сперва, теперь то скучно стало;То денег, то чинов, то славы он желает,Но славы посреди и денег он – зевает!Из хижины своей брось, Хлоя, взгляд на свет:Четыре бьет часа – и кончился обед:Из дому своего Глицера поспешает,Чтоб ехать – а куда? – беспечная не знает.Карета подана, и лошади уж мчат.«Постой!» – она кричит, и лошади стоят.К Лаисе входит в дом, Лаису обнимает,Садится, говорит о модах – и зевает;О времени потом, о карточной игре,О лентах, о пере, о платье и дворе.Окончив разговор, который истощился,От скуки уж поет. Глупонов тут явился,Надутый, как павлин, с пустою головой,Глядится в зеркало и шаркает ногой.Вдруг входит Брумербас; всё в зале замолкает.Вступает в разговор и голос возвышает:«Париж я верно б взял, – кричит из всех он сил, –И Амстердам потом, гишпанцев бы разбил…»Тут вспыхнет, как огонь, затопает ногами,Пойдет по комнате широкими шагами;Вообразит себе, что неприятель тут,Что режут, что палят, кричат «ура!» и жгут.Заплюет всем глаза герой наш плодовитый,Но вдруг смиряется и бросит взгляд сердитый;Начнет рассказывать, как турка задавил,Как роту целую янычаров убил,Турчанки нежные в него как все влюблялись,Как турки в полону от злости запыхались,И битые часа он три проговорит!..Никто не слушает, а он кричит, кричит!Но в зале разговор тут общим становится,Всяк хочет говорить и хочет отличиться,Какой ужасный шум! Нельзя ничто понять,Нельзя и клевету от правды различать.Но вдруг прервали крик и вдруг все замолчали,Ни слова не слыхать! Немыми будто стали.Придите, карты, к нам: все спят уже без вас!Без карт покажется за век один и час.К зеленому столу все гости прибегаютИ жадность к золоту весельем прикрывают.Окончили игру и к ужину спешат,Смеются за столом, с соседом говорят:И бедный человек живее становится,За пищей, кажется, он вновь переродится.Какой я слышу здесь чуднейший разговор!Какие глупости! какая ложь и вздор!Педант бранит войну и вместе мир ругает,Сердечкин тут стихи любовные читает,Тут старые Бурун нам новости твердит,А здесь уже Глупон от скуки чуть не спит!И так-то, Хлоя, век свой люди провождают,И так-то целый день в бездействии теряют,День долгий, тягостный ленивому глупцу,Но краткий, напротив, полезный мудрецу.Сокроемся, мой друг, и навсегда простимсяС людьми и с городом: в деревне поселимся,Под мирной кровлею дни будем провождать:Как сладко тишину по буре нам вкушать!
1804 или 1805
Перевод 1-й сатиры Боало*
Бедняга и поэт, и нелюдим несчастный,Дамон, который нас стихами всё морил,Дамон, теперь презрев и славы шум напрасный,Заимодавцев всех своих предупредил.Боясь судей, тюрьмы, он в бегство обратился,Как новый Диоген, надел свой плащ дурной,Как рыцарь, посохом своим вооружилсяИ, связку навязав сатир, понес с собой.Но в тот день, из Москвы как в путь он собирался,Кипя досадою и с гневом на глазах,Бледнее, чем Глупон, который проигрался,Свой гнев истощевал почти что в сих словах:«Возможно ль здесь мне жить? Здесь честности не знают!Проклятая Москва! Проклятый скучный век!Пороки все тебя лютейши поглощают,Незнаем и забыт здесь честный человек.С тобою должно мне навеки распроститься,Бежать от должников, бежать из всех мне ногИ в тихом уголке надолго притаиться.Ах! если б поскорей найти сей уголок!..Забыл бы в нем людей, забыл бы их навеки.Пока дней парка нить еще моих прядет,Спокоен я бы был, не лил бы слезны реки.Пускай за счастием, пускай иной идет,Пускай найдет его Бурун с кривой душою,Он пусть живет в Москве, но здесь зачем мне жить?Я людям ввек не льстил, не хвастал и собою,Не лгал, не сплетничал, но чтил, что должно чтить.Святая истина в стихах моих блисталаИ музой мне была, но правда глаз нам жжет.Зато фортуна мне, к несчастью, не ласкала.Богаты подлецы, что заполняют свет,Вооружились все против меня и гналиЗа то, что правду я им вечно говорил.Глупцы не разумом, не честностью блистали,Но золотом одним. А я чтоб их хвалил!..Скорее я почту простого селянина,Который потом хлеб кропит насущный свой,Чем этого глупца, большого господина,С презреньем давит что людей на мостовой!Но кто тебе велит (все скажут мне) браниться?Немудрено, что ты в несчастии живешь;Тебе никак нельзя, поверь, с людьми ужиться:Ты беден, чином мал – зачем же не ползешь?Смотри, как Сплетнин здесь тотчас обогатился,Он князем уж давно… Таков железный век:Кто прежде был в пыли, тот в знати очутился!Фортуна ветрена, и этот человек,Который в золотой карете разъезжает,Без помощи ее на козлах бы сиделИ правил лошадьми, – теперь повелевает,Теперь он славен стал и сам в карету сел.А между тем Честон, который не умеетСтоять с почтением в лакейской у бояр,И беден, и презрен, ступить шага не смеет;В грязи замаран весь, он терпит холод, жар.Бедняга с честностью забыт людьми и светом:Итак, не лучше ли в стихах нам всех хвалить?Зато богатым быть, в покое жить нагретом,Чем добродетелью своей себя морить?То правда, государь нам часто помогаетИ музу спящую, лишь взглянет, – оживит,Он Феба из тюрьмы нередко извлекает.Чего не может царь!.. Захочет – и творит.Но Мецената нет, увы! – и Август дремлет.Притом захочет ли мне кто благотворить?Кто участь в жалобах несчастного приемлет,И можно ли толпу просителей пробить,Толпу несносную сынов несчастных Феба?За оду просит тот, сей песню сочинил,А этот – мадригал. Проклятая от неба,Прямая саранча! Терпеть нет боле сил!..И лучше во сто раз от них мне удалиться.К чему прибегнуть мне? Не знаю, что начать?Судьею разве быть, в приказные пуститься?Судьею?.. Боже мой! Нет, этому не быть!Скорее Стукодей бранить всех перестанет,Скорей любовников Лаиса отошлетИ мужа своего любить как мужа станет,Скорей Глицера свой, скорей язык уймет,Чем я пойду в судьи! Не вижу средства боле,Как прочь отсюдова сейчас же убежатьИ в мире тихо жить в моей несчастной доле,В Москву проклятую опять не заезжать.В ней честность с счастием всегда почти бранится,Порок здесь царствует, порок здесь властелин,Он в лентах, в орденах повсюду ясно зрится,Забыта честность, но фортуны милый сын,Хоть плут, глупец, злодей, в богатстве утопает,И даже он везде… Не смею говорить…Какого стоика сие не раздражает?Кто может, не браня, здесь целый век прожить?Без Феба всякий здесь хорошими стихамиОпишет город вам, и в гневе стихотворНа гору не пойдет Парнас с двумя холмами.Он правдой удивит без вымыслов убор.„Потише, – скажут мне, – зачем там горячиться?Зачем так свысока? Немного удержись!Ведь в гневе пользы нет: не лучше ли смириться?А если хочешь врать, на кафедру взберись,Там можно говорить и хорошо, и глупо,Никто не сердится, спокойно всякий спит.На правду у людей, поверь мне, ухо тупо“.Пусть светски мудрецы, пусть так все рассуждают!Противен, знаю, им всегда был правды свет.Они любезностью пороки закрывают,Для них священного и в целом мире нет.Любезно дружество, любезна добродетель,Невинность чистая, любовь, краса сердец,И совесть самая, всех наших дел свидетель,Для них – мечта одна! Постой, о лжемудрец!Куда влечешь меня? Я жить хочу с мечтою.Постой! Болезнь к тебе, я вижу, смерть ведет,Уж крылия ее простерты над тобою.Мечта ли то теперь? Увы, к несчастью, нет!Кого переменю моими я словами?Я верю, что есть ад, святые, дьявол, рай,Что сам Илья гремит над нашими главами.А здесь в Москве… Итак, прощай, Москва, прощай!..»
1804 или 1805
