Андрей Дементьев - Все в мире поправимо…
Тебя же первым не поймет сосед.
Чужая зависть
Всё сведет на нет.
«Чу́дное время – восточная осень…»
Чу́дное время – восточная осень…
Дали прозрачны и пальмы грустны.
Красное море на берег выносит
Тихие ритмы лазурной волны.
Пишет Природа поэму раздумий.
Мудрую сказку о нас и себе.
И в тишине, и в загадочном шуме
Видятся мне перемены в судьбе.
Эйлат
«Твоим словам доверья нет во мне…»
Твоим словам доверья нет во мне.
Твои слова в воспоминания уходят.
И только там они сейчас в цене,
Поскольку в сердце места не находят.
«Холодная весна…»
Холодная весна —
С ветрами и дождями —
Не хочет лету уступить пути.
И, как в футболе,
Время нудно тянет,
Когда игру нельзя уже спасти.
«От весенней грозы, от зеленых ветвей…»
От весенней грозы, от зеленых ветвей
Пробуждается в сердце поэзия снова.
Ты, смеясь, набрела на веселое слово.
И оно стало рифмой к улыбке твоей.
«Осенний день наполнен светом…»
Осенний день наполнен светом
И грустной музыкой листвы.
И распрощавшееся лето
Сжигает за собой мосты.
В лесу пустынно и печально.
На юг умчался птичий гам.
И в тишине исповедальной
Притих березовый орга́н.
«Я забываюсь работой…»
Я забываюсь работой
И музыкой.
Забываюсь от наших с тобой утрат.
Не хочу, чтобы жизнь
Стала улицей узенькой,
Откуда дороги нам нет назад.
«Янтарная лягушка… Арт де сюр…»
Иосифу Кобзону
Янтарная лягушка… Арт де сюр…
Она хранит от сглаза и болезней.
Веселая – как Вовчик Винокур.
И важная – как на эстраде Резник.
Она все может… Только попроси.
Одно мгновенье и свершится чудо.
Хотя и так ты первый на Руси.
Но пусть об этом помнят все паскуды.
«Я стою у могилы Сергея Есенина…»
Я стою у могилы Сергея Есенина.
И ромашки печально кладу на плиту.
Он любил их при жизни.
И рвал их рассеянно.
И воспел эту землю
В дождях и цвету.
«Серебряный век…»
Серебряный век…
Имена и потери.
Отчаянье Блока.
Восторги невежд.
И в горькую бездну
Открытые двери.
И горькая память
Погибших надежд.
Серебряный век…
Золотые потери.
Великие книги.
И подлые дни.
И первые выстрелы
По недоверью.
В разлуку спешащие
Чьи-то огни.
Трагический век…
Гениальные годы.
Тревожные будни
И смутный покой.
И смотрит на нас
И печально и гордо
Серебряный век
Гумилевской строкой.
«Гром в небо ударил со зла…»
Гром в небо ударил со зла…
И небо, как водится, в слезы.
Дырявая крыша березы
Опять надо мной потекла…
И свежесть такая кругом,
Как будто арбуз разломили.
Вдали еще сердится гром.
Видать, из последних усилий.
И сердце тревожа мое,
Весь день эта свежесть струится.
Быть может, на этой странице
Осталось дыханье ее.
«Еще июль, но холодно и грустно…»
Еще июль, но холодно и грустно.
На ветках дождь. И зябко на душе.
И у меня сейчас такое чувство,
Что будто лето кончилось уже.
Оно ушло негаданно – в июле,
Вспугнув ветрами утреннюю тишь.
И ты, красавица, не потому ли
То хмуришься, то плачешь, то молчишь.
И зря стараюсь вновь тебе в угоду
Я возвратить июльских дней тепло.
С тобой, наверно, то же, что с погодой:
Похолоданье раннее пришло.
«На булавке бьется стрекоза…»
На булавке бьется стрекоза,
Неподвижно выпучив глаза.
Крыльями прозрачно шелестит.
Кажется, рывок – и полетит.
Но булавка крепко, как копье,
Пригвоздила на стену ее.
И, раскинув крылья, стрекоза
Погасила круглые глаза.
«Хорошо на заре в лесу…»
Хорошо на заре в лесу.
Тишь… Струится скупой огонь.
Ели пригоршнями росу
Держат бережно, —
Только тронь.
Тишину обрывает вдруг
Быстрых крыльев веселый всплеск:
Дятел, ловко вспорхнув на сук,
Будит вежливым стуком лес.
«Мы бездумно живем и нелепо…»
Мы бездумно живем и нелепо.
Будто вечность в запасе у нас.
Оглянитесь – кончается лето.
Чей-то вечер навеки угас.
«Деревья умирают раз в году…»
Деревья умирают раз в году,
Чтобы весною заново воскреснуть.
Я улицей березовой иду
Среди белых памятников лесу.
«Какая ночь!..»
Какая ночь!
Ни звука в целом мире.
На темном небе светлый луч луны.
Как будто бы на собственном буксире
Плывет луна средь этой тишины.
«Медуз на берег вынесла волна…»
Медуз на берег вынесла волна.
И не вернулась больше к ним она.
Они, как линзы, на песке лежат.
И капли солнца на стекле дрожат.
Прошло всего каких-то полчаса.
И высохла последняя слеза.
«В память о музыке кем-то убитого леса…»
В память о музыке кем-то убитого леса,
В память о музыке, тихо уснувшей на пне, —
Я постигаю молчание старого кресла,
Чтоб эта музыка снова звучала во мне.
Я ее помню в порывах веселого ветра,
В неблагозвучных угрозах охрипшей совы.
Как музыкальна в лесу была каждая ветка.
Сколько мелодий таилось в созвучьях листвы.
«То лето никак не начнется…»
То лето никак не начнется.
То вот уже кончилось вдруг
И стало прохладнее солнце
Над грустью оранжевых вьюг.
Все птицы на юг улетели.
Осталось одно воронье —
При перьях, при гаме,
При деле:
Найти на морозы жилье.
«Ныне пишут все, кому не лень…»
Ныне пишут все, кому не лень.
Те же, у кого большие бабки,
Издают всю эту дребедень,
Чтоб покрасоваться на прилавке.
Потеснитесь, Лермонтов и Блок,
Дайте порезвиться графоманам…
Им ведь, графоманам, невдомек,
Что народ не соблазнишь обманом.
«С утра бушевало море…»
С утра бушевало море.
И грохот вокруг стоял.
Сошлись в первобытном споре
С грозою девятый вал.
Нависло над морем небо,
И споря с ним злей и злей,
Темнело оно от гнева,
Чтоб в радости стать светлей.
А море рвалось, кипело.
Никак не могло остыть,
Как будто земле хотело
Душу свою излить.
«Последние дни февраля…»
Последние дни февраля
Неистовы и искристы.
Еще не проснулась земля,
А тополю грезятся листья.
Я все это видел не раз.
Ведь все на земле повторимо.
И весны пройдут через нас,
Как входят в нас белые зимы.
«Бродит по лесу осень…»
Бродит по лесу осень.
Очень праздничный вид.
Мимо елей да сосен
Прошмыгнуть норовит.
И, боясь уколоться,
Шлет взамен холода.
Лес, как сруб у колодца,
Встал над тишью пруда.
«Поэзия кончается во мне…»
Поэзия кончается во мне.
Я чувствую в душе ее усталость.
И в памяти моей на самом дне
Последняя метафора осталась.
Наверно, Пушкин прав был, говоря,
Что годы нас к суровой прозе клонят.
Нелепо для метелей декабря
Выращивать гвоздики на балконе.
Мир накалился в схватках добела.
Он полон боли, гнева и тротила.
И Муза от меня не зря ушла —
Она свою профессию сменила.
«Гнев не страшен…»
Гнев не страшен.
И привычна грусть.
Больше смерти
Старости боюсь.
Смерть мгновенна.
Старость на года.
Гнев пройдет.
А грусть со мной всегда.
«Мне дорог лес зимой и летом…»
Мне дорог лес зимой и летом.
Я не скрываю добрых чувств.
Ведь это он рожден поэтом.
А я лишь у него учусь.
Я слышу – шелестят страницы,
Когда листает ветер их.
И тишина, как мысль, струится.
И каждый лист – как первый стих.
«Не говорю тебе «Прощай!»…»
Не говорю тебе «Прощай!»,
Земля Христа, земля Давида…
Но есть во мне одна обида,
Одна безмерная печаль,
Что поздно я пришел сюда,
Что лишь на грани жизни долгой
Взошла во мне твоя Звезда,
Соединяясь с зарей над Волгой.
«Не знаю, сколько мне судьба отмерит…»
Не знаю, сколько мне судьба отмерит,
Но если есть в запасе год,
Вернусь на озеро Киннерет,
Построю там библейский плот.
И уплыву на нем в легенду
По той воде, где шел Христос.
И красоту возьму в аренду
Ту, что увидеть довелось.
«Я вспомнил Волгу возле Иордана…»
Я вспомнил Волгу возле Иордана.
И это было радостно и странно.
И музыка воды во мне звучала,
Как будто нас одна волна качала.
«А мудрецы внушали мне…»
А мудрецы внушали мне:
«Пишите о таких глубинах,
Что у людей всегда в цене.
Не о цветах, не о рябинах —
О том, что скрыто в глубине…»
А я смотрю в глаза твои: