Марина Цветаева - Том 1. Стихотворения 1906-1920
Москва, осень, 1910
Осужденные
Сестрам Тургеневым
У них глаза одни и те жеИ те же голоса.Одна цветок неживше-свежий,Другая луч, что блещет реже,В глазах у третьей — небо. Где жеТакие встретишь небеса?
Им отдала при первой встречеЯ чаянье свое.Одна глядит, как тают свечи,Другая вся в капризной речи,А третьей так поникли плечи,Что плачешь за нее.
Одна, безмолвием пугая,Под игом тишины;Еще изменчива другая,А третья ждет, изнемогая…И все, от жизни убегая,Уже осуждены.
Москва, осень 1910
Из сказки в жизнь
Хоть в вагоне темном и неловко,Хорошо под шум колес уснуть!Добрый путь, Жемчужная Головка,Добрый путь!
Никому — с участьем или гневно —Не позволь в былое заглянуть.Добрый путь, погибшая царевна,Добрый путь!
В зеркале книги М. Д.-В.
Это сердце — мое! Эти строки — мои!Ты живешь, ты во мне, Марселина!Уж испуганный стих не молчит в забытьи,И слезами растаяла льдина.
Мы вдвоем отдались, мы страдали вдвоем,Мы, любя, полюбили на муку!Та же скорбь нас пронзила и тем же копьем,И на лбу утомленно-горячем своемЯ прохладную чувствую руку.
Я, лобзанья прося, получила копье!Я, как ты, не нашла властелина!..Эти строки — мои! Это сердце — мое!Кто же, ты или я — Марселина?
Эстеты
Наши встречи, — только ими дышим все мы,Их предчувствие лелея в каждом миге, —Вы узнаете, разрезав наши книги.Все, что любим мы и верим — только темы.
Сновидение друг другу подарив, мыРасстаемся, в жажде новых сновидений,Для себя и для другого — только тени,Для читающих об этом — только рифмы.
Они и мы
Героини испанских преданийУмирали, любя,Без укоров, без слез, без рыданий.Мы же детски боимся страданийИ умеем лишь плакать, любя.
Пышность замков, разгульность охоты,Испытанья тюрьмы, —Все нас манит, но спросят нас: «Кто ты?»Мы согнать не сумеем дремотыИ сказать не сумеем, кто мы.
Мы все книги подряд, все напевы!Потому на зареДетский грех непонятен нам Евы.Потому, как испанские девы,Мы не гибнем, любя, на костре.
«Безнадежно-взрослый Вы? О, нет…»
Безнадежно-взрослый Вы? О, нет!Вы дитя и Вам нужны игрушки,Потому я и боюсь ловушки,Потому и сдержан мой привет.Безнадежно-взрослый Вы? О, нет!
Вы дитя, а дети так жестоки:С бедной куклы рвут, шутя, парик,Вечно лгут и дразнят каждый миг,В детях рай, но в детях все пороки, —Потому надменны эти строки.
Кто из них доволен дележом?Кто из них не плачет после елки?Их слова неумолимо-колки,В них огонь, зажженный мятежом.Кто из них доволен дележом?
Есть, о да, иные дети — тайны,Темный мир глядит из темных глаз.Но они отшельники меж нас,Их шаги по улицам случайны.Вы — дитя. Но все ли дети — тайны?!
Москва, 27 ноября 1910
Маме («Как много забвением темным…»)
Как много забвением темнымИз сердца навек унеслось!Печальные губы мы помнимИ пышные пряди волос,
Замедленный вздох над тетрадкойИ в ярких рубинах кольцо,Когда над уютной кроваткойТвое улыбалось лицо.
Мы помним о раненых птицахТвою молодую печальИ капельки слез на ресницах,Когда умолкала рояль.
В субботу
Темнеет… Готовятся к чаю…Дремлет Ася под маминой шубой.Я страшную сказку читаюО старой колдунье беззубой.
О старой колдунье, о гномах,О принцессе, ушедшей закатом.Как жутко в лесах незнакомыхБродить ей с невидящим братом!
Одна у колдуньи забота:Подвести его к пропасти прямо!Темнеет… Сегодня Суббота,И будет печальная мама.
Темнеет… Не помнишь о часе.Из столовой позвали нас к чаю.Клубочком свернувшейся АсеЯ страшную сказку читаю.
«Курлык»
Детство: молчание дома большого,Страшной колдуньи оскаленный клык;Детство: одно непонятное слово,Милое слово «курлык».
Вдруг беспричинно в парадной столовойЧопорной гостье покажешь языкИ задрожишь и заплачешь под слово,Глупое слово «курлык».
Бедная Fräulein[15] в накидке лиловой,Шею до боли стянувший башлык, —Все воскресает под милое слово,Детское слово «курлык».
После праздника
У мамы сегодня печальные глазки,Которых и дети и няня боятся.Не смотрят они на солдатика в каскеИ даже не видят паяца.
У мамы сегодня прозрачные жилкиОсобенно сини на маленьких ручках.Она не сердита на грязные вилкиИ детские губы в тянучках.
У мамы сегодня ни песен, ни сказки,Бледнее, чем прежде, холодные щечки,И даже не хочет в правдивые глазкиВзглянуть она маленькой дочке.
В классе
Скомкали фартук холодные ручки,Вся побледнела, дрожит баловница.Бабушка будет печальна: у внучкиВдруг — единица!
Смотрит учитель, как будто не веряЭтим слезам в опустившемся взоре.Ах, единица большая потеря!Первое горе!
Слезка за слезкой упали, сверкая,В белых кругах уплывает страница…Разве учитель узнает, какаяБоль — единица?
На бульваре
В небе — вечер, в небе — тучки,В зимнем сумраке бульвар.Наша девочка устала,Улыбаться перестала.Держат маленькие ручкиСиний шар.
Бедным пальчикам неловко:Синий шар стремится вдаль.Не дается счастье даром!Сколько муки с этим шаром!Миг — и выскользнет веревка.Что останется? Печаль.
Утомились наши ручки,— В зимнем сумраке бульвар. —Наша детка побежала,Ручки сонные разжала…Мчится в розовые тучкиСиний шар.
Совет
«Если хочешь ты папе советом помочь»,Шепчет папа любимице-дочке,«Будут целую ночь, будут целую ночьНад тобою летать ангелочки.
Блещут крылышки их, а на самых концахШелестят серебристые блестки.Что мне делать, дитя, чтоб у мамы в глазахНе дрожали печальные слезки?
Плещут крылышки их и шумят у дверей.Все цвета ты увидишь, все краски!Чем мне маме помочь? Отвечай же скорей!»— «Я скажу: расцелуй ее в глазки!
А теперь ты беги (только свечку задуйИ сложи аккуратно чулочки).И сильнее беги, и сильнее целуй!Будут, папа, летать ангелочки?»
Мальчик с розой
Хорошо невзрослой быть и сладкоО невзрослом грезить вечерами!Вот в тени уютная кроваткаИ портрет над нею в темной раме.
На портрете белокурый мальчикУронил увянувшую розу,И к губам его прижатый пальчикЗатаил упрямую угрозу.
Этот мальчик был любимец графа,С колыбели грезивший о шпаге,Но открыл он, бедный, дверцу шкафа,Где лежали тайные бумаги.
Был он спрошен и солгал в ответе,Затаив упрямую угрозу.Только розу он любил на светеИ погиб изменником за розу.
Меж бровей его застыла складка,Он печален в потемневшей раме…Хорошо невзрослой быть и сладкоО невзрослом плакать вечерами!
Колыбельная песня Асе
