Василий Аксенов - «Юность». Избранное. X. 1955-1965
Март
На арбатском дворе и веселье и смех.Вот уже мостовые становятся мокрыми…Плачьте, дети!Умирает мартовский снег!Мы устроим ему развеселые похороны.По кладовкам по темным поржавеют коньки,позабытые лыжи по углам покоробятся…Плачьте, дети!Из-за белой рекискоро-скоро кузнечики к вам заторопятся.Будет много кузнечиков — хватит на всех!Вы не будете, дети, гулять в одиночестве…Плачьте, дети!Умирает мартовский снег!..Мы ему воздадим генеральские почести.Заиграют грачи над его головой,грохнет лед на реке в лиловые трещины…Но останется снежная баба вдовой.Будьте, дети, добры и внимательны к женщине!
В городском саду
Круглы у радости глаза и велики — у страха,и пять морщинок на челе от празднеств и обид…Но вышел тихий дирижер,но заиграли Баха,и все затихло, улеглось и обрело свой вид.Все встало на свои места, едва сыграли Баха…Когда бы не было надежд, на черта белый свет!К чему вино, кино, пшено, квитанции Госстрахаи вам — ботинки первый сорт,которым сносу нет!Не все ль равно, какой земли касаются подошвы!Не все ль равно, какой улов из волн несет рыбак!Не все ль равно, вернешься целили в бою падешь ты,и руку кто подаст в беде —товарищ или враг?..О, чтобы было все не так, чтоб все иначе было,наверно, именно затем,наверно, потомуиграет будничный оркестрпривычно и вполсилы,а мы так трудно и легковсе тянемся к нему.
Ах, музыкант, мой музыкант!Играешь, да не знаешь,что нет печальных, и больных, и виноватых нет,когда в прокуренных руках так просто ты сжимаешь,ах музыкант, мой музыкант,черешневый кларнет!
Владимир Павлинов
Снег
Вечерами поэты шалыеСобираются у меня.Сбросив кожанки обветшалые.Снег, начальство, судьбу кляня.
Суечусь, грохочу посудою,Жарко комнату натоплю.Эту публику узкогрудуюПочему-то я очень люблю.
Все чернилами перемажемся.Плещут руки — худы, длинны…Мы, должно быть, смешными кажемсяЧеловеку со стороны.
За стихами, за чаем с баранками.За шутливыми перебранкамиНочь в окно стукнет черной рукой.Встанем.Звякнут чашки пустые…Я люблю вас, ребята простые.Потому что и сам такой.
Только я не уверен, ваш ли я:Я у долгих дорог в долгу.Век прожить, над стихами кашляя,Я, наверное, не смогу.Поздно ночью уйдут, ссутулятся.Стихнет по двору скрип шагов.
Ночь морозна.Безлюдна улица.С неба сыплются хлопья стихов.
Летучая мышь
Из-за ограды маки пахнут пряно.Там девочка играет по ночам.Я не могу играть на фортепьяно:Я не обучен нотам и ключам.Боюсь касаться я рояльных клавишТупой костяшкой пальца своего:Ткнешь посильней — и вмятину оставишьНа хрупких белых косточках его.Но под ее рукой — рукой ребенкаРояль живет, и плача и звеня…
Сегодня эта глупая девчонкаОпять пытает музыкой меня.И вот в тиши растет глухая смута,Редеет мгла, и в уши бьет прибой,И вздрагивает грудь, и почему-тоЯ снова недоволен сам собой.Стою и не могу ступить ни шагу,И месяц вдруг расплылся в облаках.И я, стыдясь, размазываю влагуПо грубому загару на щеках…
А по утрамИз дома с синей крышейВыходит девочка с лицом летучей мыши,Рукой отводит ветки бузины,Глаза ее недвижны и грустны.Она стоит в тени большого дубаИ смотрит вдаль,В просторы желтых нив.Беспомощные руки уронив,Сутула, большерота, бледногуба.Потом,Вздохнув,Идет из сада прочь И молча ждет,Когда настанет ночь.
Я тоже жду…Я полон беспокойства.Я, как свиданья, жду минуты той.Когда мной овладеет недовольство,Рожденное великой красотой.Когда начнет трухлявая оградаЗеленое сиянье излучать…А ты красива,И тебе не надоПисать стихиИ ноты изучать.
Начало марта
Снова пишет вам «татарин».Сам не зная, для чего.Вам «татарин»Благодарен,Если помните его.Так меня вы называли.Как живете, егоза!Только помните едва лиВы раскосые глаза.Только помните навряд ли.Наши встречи-пустяки…
Влагой мартовской набряклиТемно-рыжие пески.Дождь, ударив из потемок.Размотал дорог клубок,Месяц, как слепой котенок.Тыкается туче в бок.Холод спит на сонном броде,В саксауле — хруст и шум.По ночам туманы бродятНад пустыней Каракум.
От дождя ее массивыУподобились коре,И теперь пройдут машиныС Кабаклы к Ичикаре.На конверте сохнет марка.Сохнут буковки письма…А у вас — начало марта.Стало быть, еще зима.Я скучаю по морозу.Что горяч, как кипяток.Подарить бы вам мимозуИль другой какой цветок?Зря я боль из сердца поднял.Зря с собой не совладал:Все равно я вас не понялИ себя не разгадал.Я не вышел из потемок,В горле — прошлого клубок.Сердце, как слепой котенок.Тихо тыкается в бок.
Герман Плисецкий
Памяти бабушки
Прощай, Варвара Федоровна!Я продаю буфет,громоздкий и ободранныйобломок давних лет.
В дубовом атом ящикепрах твоего мирка.Ты на Немецком кладбищедавно мертвым-мертва.
А я все помню — надо же! —помню до сих порлицо лукаво-набожное,твой городской фольклор…
Прощай, Варвара Федоровна!Я продаю буфет,словно иду на похороныспустя пятнадцать лет.
Радости заглохшиес горем пополам —все, все идет задешевона доски столярам!
Последнее свидетельствотого, что ты жила,как гроб, несут по лестнице.Ноша тяжела.
Анатолий Поперечный
Сто сорок пятая верста
Костры на берегу Чулыма,В багровых отблесках карьер.И ты, встающая из дыма.Гроза чиновничьих карьер, —Глухая, ярая от ветра.Сто сорок пятая верста.Здесь мне геодезистка ВераЧитала Блока у костра.
Ее здесь высилась палатка,Над ней чулымская звездаВсходила трепетно и шатко.Сто сорок пятая верста…Но я-то знал:Ей не до Блока.— Любовь, — она смеялась, — свист!Большой любитель баскетбола.Он укатил в Новосибирск.Он, в сущности, хороший парень,Единственный у мамы сын…
Ах, девушки таежных партий,Летящие сквозь снег и стынь!В морозных ватниках дубленых,В полночных всполохах от ГРЭС.Я вижу вас —Красивых, модных,Все озаряющих окрест.Кружащихся одних и в парах…И мне противен лишь один,Тот, в сущности, хороший парень.Единственный у мамы сын.Мне по сердцу костры Чулыма,В багровых отблесках карьер.Мужчина, если он мужчина,Не продает таких вот Вер!
И я ищу в порывах ветраЕе фигурку у костра…Прощай, геодезистка Вера,Сто сорок пятая верста!
Анатолий Преловский
