Не отрекаются любя. Полное собрание стихотворений - Вероника Михайловна Тушнова
Возле узкого пробора
заблестела седина.
Скоро старость?
Нет, не скоро!
И наступит ли она?
Ты с уютом незнакома,
но душа тепла полна.
Ты, как все, хозяйка дома,
только дом твой – вся страна!
Аннушка приехала домой
Аннушка приехала домой.
Было очень холодно и лунно.
Белый след оставил за кормой
теплоход «Парижская коммуна».
Взвизгнуло в уключине весло,
приналег гребец что было силы.
Грузную завозню понесло, –
каждый раз на стрежне их сносило.
На горе в три яруса огни,
на отшибе светится окошко…
Это, Аннушка, твое.
Взгляни,
за оврагом в лопухах дорожка…
Вот ольха блеснула под бугром,
на тропинку резко тень бросая…
Вот родник…
Сюда, гремя ведром,
прибегала девочка босая…
Где румянец пухлых детских щек,
две косички, узенькие плечи?
– Здравствуй, добрый старый родничок,
дай-ка выпить в честь счастливой встречи!.. –
Всхлипывая, в незнакомом платье,
на крылечко выбежала мать.
– Господи, вот радость-то!
А батя
бакены уехал зажигать.
Заскучала, ласточка моя?
Хорошо у вас, а все не Волга!
Чай, опять ты, дочка, ненадолго,
будто дело не потерпит дня! –
…Тысячи помех преодолев,
видный гидротехник из столицы
возвратился с юностью проститься,
напоследок из ключа напиться,
поглядеть, как лунной мглой дымится
дна речного будущий рельеф.
Сколько раз на картах ей самой
зачеркнуть пришлось деревню эту…
На три дня, наездившись по свету,
Аннушка приехала домой.
Стихи о любви
…Он громко с главным инженером спорил –
расстроенный, багровый человек.
На всех глядел он с неподдельным горем
из-под опухших от бессонниц век.
– Она еще поправится! –
твердил он. –
У ней еще, поверьте, хватит сил! –
Как будто бы о ком-то очень милом,
приговоренном к гибели, просил.
Он был готов заплакать как мальчишка,
тряся упрямо лысой головой…
А дело шло всего о старой вышке,
о скинутой со счета буровой…
…Рустам Али (тридцать второго года)
работал ночь
и день,
и снова ночь
в такую дьявольскую непогоду,
что катерок отшвыривало прочь.
Промок до нитки и оглох от ветра,
от качки тошно стало на душе…
Его никто не заставлял.
Но это,
как он сказал,
«в характере уже».
…А инженер пришел, когда светало.
Он мог бы спать. Но все-таки не спал.
Он вновь проверил сухость аммонала,
взглянул на штольни, осмотрел запал…
У горла билась жилка торопливо.
Он все шагал и глаз не мог закрыть.
И все ему казалось – силу взрыва
возможно сердцем удесятерить.
Все рассказать, все вспомнить – жизни мало.
Тесна бумага, и слова сухи.
Я до сих пор еще не написала
об этом настоящие стихи,
чтоб мне не стыдно было подарить их
своим друзьям, которые везде,
стихи такие, чтобы даже критик
их не назвал «стихами о труде».
Пренебрегая дружеским советом,
сто раз проверив доводы свои,
я все-таки настаиваю:
это
стихи не о труде,
а о любви!
Пути-дороги
Мне в путь никто не помахал платочком.
Трехдневный дождь гремел по водостокам…
И вот я стала движущейся точкой
с северо-запада к юго-востоку.
Навстречу рощи мокрые летели
и крыльями озябшими шуршали…
Летели искры огненной метелью
и кувыркались в речке с камышами.
Мостов кричало гулкое железо,
и встречный поезд, оглушая свистом,
как вихрь, вывертывался из-за леса
и исчезал за поворотом мглистым…
На полустанках бегали ребята –
веселая продрогшая орава,
те самые, с которыми когда-то
я, девочкой, бруснику собирала.
В купе висел слоистый дым махорки,
окошко застил покрывалом бурым…
Но хмурый инженер с Магнитогорки
мне не казался ни чужим, ни хмурым…
И я узнала, кажется, майора.
Не он ли раненый лежал в палате?
Я спутницу узнала по узору
на немудреном бумазейном платье,
по медным косам, заплетенным туго,
и по румянцу на девичьей коже…
Ведь это школьная моя подруга…
А впрочем, нет… Но до чего похожа!
А непогодь не уставала злиться.
Секла по стеклам струйками косыми…
Потом немолодая проводница
рассказывала о погибшем сыне,
о старшей дочке, о внучонке Пете…
И все так близко, дорого, знакомо…
Пути-дороги… Бесприютный ветер…
А нам тепло. А мы – повсюду – дома.
Родина
Четыре недели у нас на глазах
с солдатскою жизнью прощался казах.
Лежал он истаявший, серый, как дым, –
как быть нам, что делать с таким молодым?
Ему говорю: – Поправляешься, друг, –
а он догорает, почти что потух.
А рядом капели гремит перестук,
с рассвета горланит соседский петух,
а в лужах такая лежит синева,
заглянешь – кружиться пойдет голова,
заглянешь – и сердце сожмется до слез:
и кто ж это радость такую принес?
– Ты, может быть, хочешь поближе к окну?
Дай ноги прикрою, в халат заверну.
А может, налить тебе чаю еще?
А может быть, снова заныло плечо?
– Спасибо, сестра, ничего не хочу.
Я лучше один полежу, помолчу. –
Тогда говорю я: – Будь ласков, скажи:
а верно, что степи у вас хороши?
Что ранней весною в тюльпанах они,
что красные маки в степи, как огни? –
И так у него засияли глаза,
как будто на них набежала слеза,
и темный румянец пошел по лицу,
как будто бы жизнь воротилась к бойцу.
И, сжав мои пальцы в бессильных руках,
привстал он и начал рассказывать мне
единым
