Границы души - Александр Яковлевич Яшин
Наверняка!
Табак продается понюшкой,
Затяжкою —
По рублю.
«Триста рублей осьмушка,
Дешевле не уступлю!»
Граммами хлеб, пакетами…
Хлеб и табак в цене —
С серьгами, с самоцветами,
С золотом наравне.
Женщина на чемодане
Мертвым голосом тянет:
— Салфетку и кружева
И котиковую шапку
Меняю на дрова —
На одну охапку.
За бусы и брошки
Хлеба немножко…
Неужели же эта женщина —
В трупных пятнах лицо —
Носила нитки жемчуга
И платиновое кольцо?
Что-то вроде тво́рога
Идет за бриллианты:
— Не дерите дорого.
— Мы не спекулянты.
Два волосатых одра несут
В ржавом ведре жирный суп.
Из какого мяса?..
Из каких круп?..
Его не берут.
— Под суд!
— Под суд!..
Здесь на углу на народе
Медленно, медленно ходим,
Чтоб никого не столкнуть…
Боль распирает грудь.
Ольга по рынку ходила
Медленно с полчаса
И ничего не купила —
Вслушивалась в голоса:
— Товарищ матрос,
Купи папирос!
— Табак, махорка —
Мое почтение! —
И поговорка
Как приложение:
— Кури табак,
Бей фашистских собак!
— Веточка ели — пятнадцать рублей.
Покупайте веточки ели.
На хвойный настой рублей не жалей,
Чтоб десны не заболели!
Соберите иглы в горшок.
Потом
Разотрите иглы медным пестом,
Залейте остывшей водой с кислотой
Три части воды —
И готов настой.
Через два часа настой процедить.
Полстакана в сутки — можно пить!
— На дуранду меняю рояль…
Очень жаль!
Но делать нечего…
В черную шаль одета,
Доживет ли до вечера
Старушка эта?
У девочки с веснушками
Руки опущены,
Под глазами отеки.
Бледная, испита́я
Стоит —
святая!
Томик Есенина
Держит рассеянно…
— Веточка ели, пятнадцать рублей..
— Дайте вот эту, позеленей.
Вдруг загрохотало —
Крышу рванул снаряд!
Толпа не побежала
Ни вперед.
Ни назад…
За один Ленинград
Всей Германии мало…
Ольга брела под вечер
Домой по тропкам кривым,
А женщины навстречу
Везли в бидонах воду с Невы,
На них смотрели, понурясь, львы,
Во льду,
В снегу по плечи.
* * *
Красноармеец в огонь идет —
В бою, по снегам, в бездорожье,
Хоть одного врага, да убьет…
А девушка — что она может?
Ждать избавленья да рвы копать?
Ольга копала немало.
Жить в окруженье и не стонать?
Ольга жила, не стонала.
Кровь за страну отдает солдат.
Что отдавала Ольга?..
Хлеба кусок для чужих ребят,
Крохи пайка — и только.
В ЖАКТ управдомом пошла служить —
Все ей казалось мало,
Душу людскую в себе сохранить —
Доблестью не считала.
* * *
В те дни я был в морской пехоте,
Где ветры, снег и сосняки.
На поле боя моряки
Трудились, как на обмолоте.
С высот Прибалтики просторной.
Бушлаты сбросив на бегу,
Они кидались смертью черной
Навстречу лютому врагу.
То незаметно подползали.
Неслышно скатывались в рвы,
То вылетали, словно львы:
По три гранаты в руки брали
И против танков шли «на вы».
Через Кронштадт от Красной Горки
Мы добирались в Ленинград.
С людьми последней черствой коркой
Был поделиться каждый рад.
Смелее, злей, придя обратно.
Кололи немцев, гнали их.
Я тоже прибыл в город ратный
И навестил друзей своих.
* * *
Вхожу в родную квартиру по лестнице ледяной.
В прихожей, где шубы висели, теперь сарай дровяной.
Полено красного дерева,
Другое — мореный дуб.
На лестнице, возле лифта, завернутый в байку труп.
В гостиной, где раньше пахло укропом и резедой,
Где Клара училась гладить, спрыскав платки водой.
Где мать вышивала на шелке музейные лопухи,
Где в праздники у камина читались мои стихи, —
Лежало разбитое кресло,
Стоял разбитый комод,
И лез из горла графина прозрачною свечкой лед.
Нечищеный медный чайник,
Насквозь промерзшая печь,
Семейные фотографии, которые жалко жечь.
И надо всем —
как хобот, коленчатый, неживой,
Царила труба времянки,
проржа́вевшей, жестяной.
На деревянной кровати под грудою одеял
Лежал отец.
Как подросток, беспомощен был и мал.
Смотрел он недоуменно,
Он спрашивал нас без слов:
«Откуда взялась сосулька на маятнике часов?»
Ему, наверное, мнилось:
«Пускай часы не идут,
Но смертный-то час настанет — они его отобьют?..»
Притихший, худой и черный,
У черной сырой стены
Лежал он…
И я страшнее еще не знал тишины.
Уже неживой, задубевший,
Но смотрит — еще не мертвец…
Он Клару держал на коленях.
Он Ольги моей отец.
Стою у широкой кровати.
Но что я сделать могу?
Ни слезы, ни витамины не в силах его поднять…
На улицах Ленинграда уже не бывать врагу,
Но и отцу с постели уже никогда не встать.
В последний путь не сможет его проводить семья.
Он в братскую ляжет могилу,
Но так почетней бойцам…
Настанет пора — вернутся с победою сыновья
И монумент гранитный воздвигнут своим отцам.
Его не закроют ни тучи, ни снеговей, ни мгла.
Он заслонит собою все шпили и купола.
* * *
Сразу — лишь смерть в квартиру вошла
Силы не стало в помине.
Всем она, Ольга, казалось, была —
Только не героиней.
Села, закутавшись, у окна,
Словно у края могилы,
Холодом смертным стена холодна,
А отойти нет силы.
Как она сможет потом рассказать
Маме о времени этом:
Даже родным матерям не понять,
Как было трудно детям.
Утро настало — она одна.
Шуба уже не греет.
Может быть, лучше, если б война
Кончилась поскорее?
Только бы кончилась…
Как-нибудь…
Чтоб отдохнуть, отоспаться.
Явь,
Словно тяжкий сон, отряхнуть,
с матерью повидаться…
Голову в бане горячей промыть,
И обязательно мылом.
Вечером
свет не зажечь — включить!
Чтоб электричество было.
В чистом белье посидеть в тепле
С книгой перед печуркой,
Желтой картошки напечь в золе,
Есть — чтоб хрустела — со шкуркой.
И чтоб была тишина-тишина.
Выспаться, позабыться!..
Будь она проклята, эта война!
Лучше бы не родиться.
Утром соседки к Ольге пришли —
Мы, говорят, ненадолго.
Лица у них не светлее земли,
А улыбаются Ольге.
— Что ты сидишь в сырой конуре
С плесенью и паутиной?
Нынче уже теплей на дворе,
Чем у тебя в гостиной.
Только что трубы сыграли отбой
Двухчасовой тревоги,
И посветлел небосвод голубой.
Повеселели дороги.
Горе твое и твоя печаль
