Ирина Одоевцева - Собрание стихотворений

«Средиземноморский ад…»

Средиземноморский адВ стрекотании цикад,Пальмоносная гораГумилевского «Шатра».

Ни былинки ни одной,Ни веселого цветка,Концентрированный знойИ такая же тоска.

Броситься бы вниз с горы,Чтобы сразу — трах и нету!Вдребезги! В тартарары!И пойди ищи по свету,Отчего и почему.

Память вечная ему,Память вечная поэту.Так — не доиграв игры —Вдребезги. В тартарары.Рассыпаются миры,Обрываются кометы,И стреляются поэты —От тоски. И от жары.

Прожита всего лишь третьИли даже — меньше трети.Разве можно умеретьВ цвете лет, в прозрачном свете?

Но томленье. Но усталость.Но презрительная жалостьК современникам. И этиСкладки у тяжелых век.

Черный вечер. Белый ветер,Веером ложится снег.Вдоль навек замерзших рекРысаков волшебный бег.В лунно-ледяной каретеГордая Царица Льдов —Покровительница вдовХрупких, нежных, бессердечных,Безнадежно безупречных,Тех, что не дождавшись встречи,Зажигают в церкви свечиИ бесчувственной рукойКрестятся за упокойВсех ушедших слишком рано…

Только как же… Погоди.Выстрел. Маленькая ранаВ левой стороне груди.

Под раскидистою елью,Под зеленой тенью хвой,Упоительно шумящихНад усталой головой…

В абажурно-лунной чаще,В шепотке страниц шуршащихЧище звезд и лиры слащеЛуч струится голубой,Уводящий за собой

В пушкинскую ли Метель,В гоголевскую ль Шинель —Попадает прямо в цельВдохновенья канительГениальности простой.

Погоди. Постой, постой.Было нелегко решитьсяУмудриться застрелитьсяВ сквере на Трокадеро.

И когда дано от БогаЗолота и серебраОчень много, слишком много —Нет от этого добра.

Тише, тише, помолчи,Каблучками не стучи,Воли не давай слезам.В черной воровской ночиВсе подобраны отмычки,Все подделаны ключиК тюрьмам, сейфам и сердцамИ к началам и к концам.

Грохот чичиковской брички,Возглас: Отворись, Сезам!

Берег Сены. Берег Леты.«Мы последние поэты».

«Золотой Люксембургский сад…»

Золотой Люксембургский сад,Золотой, золотой листопад,Силлабически листья шуршат.

Мы идем, и по нашему следуУдлиняясь тени идутИ таинственную беседуШепотком золотистым ведут:

– Я устала по саду метаться,Я устала на части ломаться,Становиться длинней и короче…

– Не хочу я с тобой расставаться!Не расстанусь с тобой никогда.За твои ненаглядные очиВсе мои непроглядные ночи…Отвечай, ты согласна? Да?

– У теней нет очей и ночей,Тень как воздух, как дым, как ручей, –Тень отчаянья, тень свечей…Я устала быть тенью ничьей.Ах, устала, устала я очень,Этот мир так порочно-непрочен.

Золотой, золотой листопад,Силлабически листья шуршат.Бьют часы — с расстановкою — семь.Потемнело. Пусто совсем.

— До свиданья. Пора домой,В светлый дом, где пылают свечки,Где томительно-звонкий покойПеремешан с гитарной тоской,Ну совсем как — подать рукой —На цыганской, на Черной речке.

«Человек человеку бревно…»

Человек человеку бревно,Это Ремизов где-то давноНаписал. И как правильно это.Равнодушье сживает со светаОдиноких и плачущих. НоДля бродяги, глупца и поэта,У которых мозги набекрень,Одиночество — чушь, дребедень,Трын-трава. Им участье смешно,Им не надо привета-ответа.

Вот окончился каторжный день,Не оставив и воспоминанийПо себе.Серебристые лани,Запряженные в лунные сани,Под окном. Только где же окно?Где окно и оконная штора?Где же дверь? Так темно и черно,Так черно, что не видно ни зги.

— Зазвени зга. Сиянье зажги!Озари эту темь-черноту,Искрометно звеня на лету,Молньеносно метнись в высотуИ обрушься пожаром на дом,Огнедышащим дымным столбом,Красным ужасом, черным стыдомСправедливейшего приговора.

… Так погибли когда-то СодомИ Гоморра.

«Скользит слеза из-под усталых век…»

Скользит слеза из-под усталых век,Звенят монеты на церковном блюде.О чем бы ни молился человек,Он непременно молится о чуде.

Чтоб дважды два вдруг оказалось пять,И розами вдруг расцвела солома,Чтобы к себе домой придти опять,Хотя и нет ни у себя, ни дома.

Чтоб из-под холмика с могильною травойТы вышел вдруг веселый и живой.

«Верной дружбе глубокий поклон…»

Верной дружбе глубокий поклон.Ожиданье. Вокзал. Тулон.

Вот мы встретились. Здравствуйте. Здрасьте!Эта встреча похожа на счастье,На левкои в чужом окне,На звезду, утонувшую в море,На звезду на песчаном дне.— Но постойте. А как же горе?Как же горе, что дома ждет?Как беда, что в неравном спореПобедит и с ума сведет?

Это пауза, это антракт,Оттого-то и бьется так,Всем надеждам несбывшимся в такт,Неразумное сердце мое.Полуявь. Полузабытье.

Как вы молоды! Может ли быть,Чтобы старость играла в прятки,Налагала любовно заплаткиНа тоски и усталости складки,На бессонных ночей отпечатки,Будто не было их.Не видны.И не видно совсем сединыВ шелковисто-прямых волосах.Удивленье похоже на страх.Как же так? Через столько лет…Значит правда — времени нет,И уводит девический следБашмачков остроносых назад,Прямо в прошлое — в Летний сад.

По аллее мы с вами идем,По аллее Летнего сада.Ничего мне другого не надо.

Дом Искусств. Литераторов Дом.Девятнадцать жасминовых лет.Гордость студии Гумилева,Николая Степановича…— Но постойте, постойте. Нет,Это кажется так, сгоряча.Это выдумка. Это бред.

Мы не в Летнем саду. Мы в Тулоне,Мы стоим на тютчевском склоне,Мы на тютчевской очередиРоковой — никого впереди.

Осторожно из-за углаНаплывает лунная мгла.Ничего уже не случится.Жизнь прошла. Безвозвратно прошла.Жизнь прошла. А молодость длится.Ваша молодость.И моя.

РАЗНОСТОПНЫЕ ЯМБЫ

Лазурный берег, берег Ниццы.Чужая жизнь. Чужие лица.Я сплю.Мне это только снится.До смерти так недалеко.РукойПодать.

Я погружаюсь глубоко —С какой сознательной тоской —В чудовищную благодатьДурного сна.Его бессмысленность ясна:

На койке городской больницыСтрадания апофеозИ унижения.Но розы, розы, сколько розИ яркий голос соловьяДля вдохновенияВо сне.

Я сплю — все это снится мне,Все это только скверный сон,Я сознаю, что я — не я,Я даже не «она», а «он» —И до чего мой сон нелеп.О, лучше б я оглох, ослеп,Я — нищий русский эмигрант.Из памяти всплывает Дант.«Круты ступени, горек хлеб Изгнания…»Так! Правильно!Но о моей беде,О пытке на больничной койкеДант не упомянул нигде:Такого наказанияНет даже в дантовском Аду.

… Звезда поет. Звезда зовет звезду.«Вот счастие мое на тройке…»Ни тройки, ни кабацкой стойки,Ни прочей соловьиной лжи.Ты пригвожден к больничной койке,Так и лежи!

А рядом енчит старичок.В загробность роковой скачокЕму дается тяжело.Ничто ему не помогло,Проиграна его игра,И он уже идет ко дну,Крестом и розою увенчан.И значит стало на однуЖизнь опозоренную меньше.Пора о ней забыть. Пора!Как далеко до завтра… До вчера…

Таинственно белеют койки,Как будто окна на Неву.Мне странно, что такой я стойкийИ странно мне,Что я еще живу,И что не я, а старичокВ бессмертье совершил скачокВ нелепом сне.

«Я не могу простить себе…»