Роберт Рождественский - Мы совпали с тобой (сборник)
Кафе «Фламенго»
Кафе называлось, как странная птица, —«Фламенго».Оно не хвалилось огнями,оно не шумело.Курило кафеи холодную водуглотало…Была в нем гитара.
Ах, какая была в нем гитара!Взъерошенный пареньсидел на малюсенькой сцене.Он был непричесан, как лес,неуютен, как цепи.Но в гуле гитарысеребрянослышались трубы, —с таким торжествомон швырял свои пальцына струны!Глаза закрывали покачивался полузабыто…В гитаре была то ночная дорога,то битва,то злая веселость,а токолыбельная песня.Гитара металась!В ней слышалось то нетерпенье,то шелест волны,то орлиныйрассерженный клекот,зубов холодоки дрожание плечоголенных.Задумчивый свети началотяжелого ритма…Гитарасмеялась!Гитара со мнойговорила.Четыре оркестра она бы смогла переспорить.Кафе называлось,как чья-то старинная повесть, —«Фламенго».Дымило кафеи в пространстве витало…А пареньокончил игратьи погладил гитару.Уже незнакомый,уже от всегоотрешенный, —от столика к столикус мелкой тарелкойпошел он.Он шел,как идут по стеклу, —осторожно и смутно.И звякали деньги.И он улыбался чему-то.И, всех обойдя,к закопченной стене притулился…Я помню,я помню все времятого гитариста!Я чувствую собственной кожей,как медленно-медленнов прокуренном напрочь кафепод названьем «Фламенго»на маленькой сценея сам коченею от боли.Негромкочитаюстихи,Улыбаюсь.А послешагаю одинпосредине растерянной ночи,От столика к столику.Так вот.С тарелочкой.Молча.
Любовь настала
Как много лет во мне любовь спала!Мне это словони о чем не говорило.Любовь таилась в глубине,она ждала —и вот проснуласьи глаза свои открыла.
Теперь не я пою —любовь поет.И эта песня в мире эхом отдается.Любовь настала так,как утро настает,она одна во мнеи плачет и смеется.
И вся планетараспахнулась для меня.И эта радость, будто солнце, не остынет.Не сможешь ты уйтиот этого огня,не спрячешься, не скроешься,любовь тебя настигнет.
Как много лет во мне любовь спала!Мне это словони о чем не говорило.Любовь таилась в глубине,она ждала —и вот проснуласьи глаза свои открыла.
Ноктюрн
Между мною и тобою – гул небытия,звездные моря,тайные моря.Как тебе сейчас живется, вешняя моя,нежная моя,странная моя?Если хочешь, если можешь, – вспомни обо мне,вспомни обо мне,вспомни обо мне.Хоть случайно, хоть однажды вспомни обо мне,долгая любовь моя.
А между мною и тобой – века,мгновенья и года,сны и облака.Я им и тебе сейчас лететь велю.Ведь я тебя еще сильней люблю.
Как тебе сейчас живется, вешняя моя,нежная моя,странная моя?Я тебе желаю счастья, добрая моя,долгая любовь моя!
Я к тебе приду на помощь, – только позови,просто позови,тихо позови.Пусть с тобой все время будет свет моей любви,зов моей любви,боль моей любви!Только ты останься прежней – трепетно живи,солнечно живи,радостно живи!Что бы ни случилось, ты, пожалуйста, живи,счастливо живи всегда.
А между мною и тобой – века,мгновенья и года,сны и облака.Я им к тебе сейчас лететь велю.Ведь я тебя еще сильней люблю.
Пусть с тобой все время будет свет моей любви,зов моей любви,боль моей любви!Что бы ни случилось, ты, пожалуйста, живи.Счастливо живи всегда.
Зимняя любовь
Слишком холодно на дворе.Зря любовь пришла в декабре.У любви зимойкороткий век.Тихо падаетна землюснег.
Снег на улицах,снег в лесах,и в словах твоих,и в глазах.У любви зимойкороткий век.Тихо падаетна землюснег.
Вот прощаешься ты со мной.Слышу голос я ледяной.У любви зимойкороткий век.Тихо падаетна землюснег.
Клятвы зимние холодны.Долго буду я ждать весны.У любви зимойкороткий век.Тихо падаетна землюснег.
Гитара Гарсия Лорки
А одна струна —тетива,зазвеневшая из темноты.Вместо стрел в колчане —слова,А когда захочу —цветы.
А вторая струна —река.Я дотрагиваюсь до нее.Я дотрагиваюсь слегка,И смеетсядетство мое.
Есть и третья струна —змея,Не отдергивайте руки:это просто придумал я —пустьбоятся мои враги.
А четвертая в небе живет.А четвертая схожа с зарей.Это – радуга,что плыветнад моею бедной землей,
Вместе пятой струны —лоза.Поскорее друзей зови!Начинать без вина нельзяни мелодии,ни любви.
А была и еще одна,очень трепетная струна.Но ее —такие дела —злая пуляоборвала.
Из книги «Разговор пойдет о песне»
Мы пошли в театр «Олимпия» на концерт Джонни Холлидея.
Пошли вчетвером: моя жена, двое наших друзей – работников советского посольства в Париже – и я.
«Олимпия» – известное место. Одни говорят, что это колыбель французской песни, другие говорят, что витрина. А вполне возможно, что театр на Больших Бульварах совмещает в себе оба эти понятия. Как бы там ни было, зал «Олимпия» имеет к песне самое непосредственное отношение. В разные годы здесь пели Эдит Пиаф и Жорж Брассанс, Жильбер Беко и Шарль Азнавур, Мирей Матье и Жак Брель, Далида и Адамо…
В многочисленной компании известных французских певцов Джонни Холлидей – явление не очень типичное. Он не шансонье в том смысле, как это слово понимают французы.
Он нечто другое. Поамериканистей.
Он – Star. Звезда!
А ведь «если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно?..».
Выяснилось, что это нужно многим.
Во всяком случае, за полчаса до начала концерта в кассе билетов не было.
Но наши друзья, о которых я упомянул вначале, заранее созвонились с хозяином «Олимпии» господином Бруно Кокатриксом.
Он-то и встретил нас.
– На сцену «Олимпии» мечтают попасть многие! Для массы певцов это недостижимая вещь… – говорил полноватый и энергичный господин, ведя нас по каким-то коридорам и переходам. – Однако мы попадем туда прямо сейчас, и попадем очень легко… Вот что значит иметь связи!..
Надо сказать, что Бруно Кокатрикс – еще и самый известный французский эстрадный импресарио. Это благодаря во многом его стараниям на сцене театра «Олимпия» выступали Московский и Ленинградский мюзик-холлы, пели Людмила Зыкина, Муслим Магомаев, Эдита Пьеха, Николай Сличено и другие наши певцы.
– Хотите познакомиться с Джонни Холлидеем? – спросил Кокатрикс и тут же предупредил возможный вопрос: – Нет, нет, мы ему совсем не помешаем!.. Зато вы посмотрите на знаменитость в ее, так сказать, будничном виде.
Вид у знаменитости был даже чересчур будничным.
Рыжий плечистый парень, одетый в выцветшую майку и потертые джинсы, полулежал на маленьком диванчике, запрокинув голову и закрыв глаза. Его руки были неестественно большими и такими белыми, словно он только что раскатывал тесто.
Однако таким же белым – почти бескровным – было и лицо человека. А еще оно было мокрым от пота…
Наверное, увидев все это, удивился и Кокатрикс.
– Да-а, – иронически протянул он, – вот так приблизительно отдыхают у нас артисты перед своими концертами…
Джонни Холлидей что-то пробурчал, на мгновение открыл глаза и снова закрыл их.
– Он же совсем больной! – ахнула моя жена. – Абсолютно больной, разве вы не видите?..
– Правда?! – Кокатрикс изобразил на своем лице ужас. – Неужели?! – Он рассмеялся и добавил: – Пройдемте лучше в мой кабинет.
– Но ведь человек действительно болен! – не унималась жена. – Как же он будет петь? А вдруг не сможет?
Знаменитый импресарио снова фыркнул…
– Видите ли, мадам, – объяснял Кокатрикс, когда мы уже сидели у него в кабинете и пили кофе, – вы правы: то, что мы наблюдали сейчас за кулисами, мало похоже на Джонни Холлидея… Очевидно, мальчик бурно провел ночь, а может, и не одну… Скорее всего, малыш слегка переутомился… Но в этом смысле я человек нелюбопытный. И меня совершенно не интересует, как, когда и с кем веселится Джонни… Поверьте, мне даже не интересно, вошел ли он в театр сам или его внесли на носилках…
Я только твердо уверен в одном: у певца есть контракт, по которому он обязан, по которому он будет петь сегодня. Будет! Понимаете?..
Кокатрикс говорил все это ровным тоном терпеливого учителя, в двадцатый раз объясняющего второгоднику правила деления простых дробей…
