Максим Богданович - Белорусские поэты (XIX - начала XX века)

В способности воспринимать природу как одушевленное существо заключены истоки поразительно пластической живописи Богдановича. В нарисованных им картинах бьется живая жизнь. Под рукой лешего тонкоствольные сосны звенят, словно тысячи натянутых струн, лето плачет, покидая землю, и слезинки тихо льются на поле. Богданович любит метафору развернутую, пластически выразительную во всех деталях:

Где-то в тучах живут пауки,Ткут они паутину дождей.Так они и толсты, и мягки,С телом скользким, как тело ужей;В теле стынет холодная кровь,Злость бесцельная в круглых глазах…Чу! Я шорох их ног слышу вновь,Крыша, стены в их скользких сетях.

Обозревая в «Нашей ниве» белорусскую художественную литературу за 1910 год, Богданович писал о себе[31]: «Что касается Богдановича, то в нем незаметно быстрого развития, хотя особенности его таланта выступают уже довольно ясно. Это поэт-живописец. Слабый как лирик, он все свое внимание обращает на образность содержания стихов и вместе с тем заботится о его насыщенности, надеясь придать им этим особую силу…» Однако, говорится в авторецензии, это иногда приводит к тому, что стихи «вместо картины дают какой-то обрывок ее». Отметив «довольно широкий круг тем в этих стихах и бледность языка», критик утверждает, что пока еще трудно сказать, «чего стоит эта работа»[32].

Строгость подхода, суровость оценок объясняются не только требовательностью и скромностью поэта. Богдановичу в высокой степени была свойственна способность анализировать сделанное, искать новые пути не ощупью, а сознательно. Ему важно выяснить главное — «чего стоит эта работа», выяснить для самого себя. Поэтому он говорит лишь о задаче, которую себе ставил, — достичь живописности картины, сжатости и выразительности образа. Высказанное им неудовлетворение относится не столько к себе, сколько к ограниченности перспектив, которые открывают подобного рода поиски.

Спустя несколько лет, уже будучи сложившимся поэтом, Богданович по-другому оценивал свою работу: он говорил о расширении круга тем белорусской поэзии[33]. Расстояние между этими двумя авторецензиями очень велико — между ними лежит сложный путь развития писателя, шедшего от живописности к «расширению круга тем», от внешнего иногда увлечения фольклором к глубокому постижению склада «национальной души» народа, от решения формальных задач к раскрытию сложнейших движений человеческого сердца, оттенков человеческой мысли.

Зрелую поэзию Богдановича отличает большой диапазон тем и жанров. Это связано с широким кругом творческих интересов, художественных исканий поэта и с необычайной интенсивностью внутренней жизни героя его лирики.

Одно из самых сильных чувств, владеющих лирическим героем, — тоска по своей далекой родине. «О бедной, далекой своей стороне» вспоминает он, увидев во ржи синюю головку василька («На чужбине»). «Бедная» сторона притягивает к себе героя — она источник «живой воды» («Давно уж телом я хвораю…»). Но образ родной земли неотделим в поэзии Богдановича от образа белорусского мужика. Ему земля не мать, а мачеха:

Спи, бедняга! Только гроб тебе достался,Гроб один — труду бессонному цена.Всю-то жизнь свою с Землею ты тягался —Час пришел, и вот — осилила она!

Горькие ноты часто звучат в гражданской лирике Богдановича, но это не горечь безнадежности. Наследнику Богушевича, современнику Тетки, Купалы, Коласа был знаком путь борьбы. Как и многие другие белорусские поэты, Богданович, вступая в литературу, опубликовал своего рода поэтическую декларацию — аллегорию «Музыкант». Он изложил здесь свои взгляды на роль и назначение искусства. Жил на свете музыкант. «Много ходил он по земле и все играл на скрипке. И плакала в его руках скрипка, и такая была в его музыке тоска, что за сердце хватала!.. Плачет скрипка, льют люди слезы, а музыкант стоит и выводит еще жалобней, еще тоскливей. И болело сердце, и подступали к глазам слезы…»[34].

Но бывало и по-другому: «Музыкант будто вырастал в глазах людей, и тогда играл сильно, звучно: гудят струны… бас, как гром, гудит и грозно будит ото сна, зовет народ. И люди поднимали склоненные головы, и гневом великим блестели их очи. Тогда бледнели и тряслись как в лихорадке, и прятались со страху, будто гадюки, все обидчики народа. Много их хотело купить у музыканта скрипку его, но он не продал ее никому. И продолжал он ходить среди бедного люда и музыкой своей будил от тяжкого сна»[35].

Аллегория была напечатана в июле 1907 года, вскоре после «третьеиюньского переворота», когда роспуск Второй государственной думы ознаменовал поражение революции. В концовке аллегории изображено торжество реакции: «злые и сильные люди» бросили музыканта в тюрьму, погубили его, «скрипка разбилась». Но, говорит автор, «память о музыканте не пропала вместе с ним. Из того народа, которому он когда-то играл, выйдут десятки новых музыкантов и музыкой своей станут будить людей, звать к свету, правде, братству и свободе»[36].

Смысл иносказания весьма прозрачен: автор выражает надежду, что торжество реакции — временное, что появятся новые поколения борцов за свободу. Он видит высокое назначение поэта в том, чтобы будить народ, гневной песней поднимать массы на борьбу против угнетения. Так, в первом же своем литературном выступлении Богданович заявил о верности традициям революционно-демократической поэзии. Об ориентации на эти традиции свидетельствуют и аллегория «Апокриф», и стихотворения поэта разных лет. Написанное в 1910 году стихотворение «Дождик в поле, и холод, и мгла…» развивает тему гражданского долга поэта:

…Сжала сердце мне песня ночная,Пусть же ветер опять запевает,Пусть поет средь родимой землиИ разбудит в сердцах наших стыд,Чтоб на битву с неправдою шлиТе, в ком совесть сегодня не спит.Долю черную ночь не укроет,Если выльется слово живое!

Говоря о связи Богдановича с революционно-демократическими силами белорусской литературы, следует заметить, что буржуазно-националистическая критика настойчиво зачисляла его по ведомству «чистой» поэзии. Как известно, редакция «Нашей нивы» была неоднородной по своему составу — на страницах единственной белорусской газеты выступали и писатели-демократы во главе с Купалой и Коласом, и писатели буржуазного националистического лагеря. Буржуазные публицисты «Нашей нивы» всячески пытались доказать, что белорусская литература — явление бесклассовое, что существует «единая» белорусская нация и «единое» движение «белорусского возрождения». Стремление представить развитие белорусской литературы в виде лишенного противоречий и борьбы единого потока приводило к насквозь фальшивым, заведомо неверным литературным оценкам. Довелось это почувствовать на себе и Богдановичу[37].

Стихотворения, посланные им в 1909 году в редакцию, не понравились писателям из буржуазно-националистической группы сотрудников газеты и были сданы в архив. Эти стихи были извлечены оттуда и напечатаны только благодаря Я. Купале, который сумел оценить незаурядный талант автора.

Впоследствии, когда Богданович стал поэтом, получившим признание, атаки на его творчество приняли иной характер. Так, автор статьи о сборнике стихотворений Богдановича «Венок», скрывший свое имя за инициалами «Г. Б.», попытался полностью зачеркнуть гражданскую лирику поэта. Симптоматично уже само название статьи — «Певец чистой красоты». Стихи Богдановича, утверждает критик, должны читать «только те, кто понимают музыку слова, чья душа видит красоту в чистой поэзии». Мимоходом коснувшись гражданских мотивов в произведениях поэта, автор высказывает мысль, ради которой и была написана статья: «Однако не общественные темы занимают главным образом поэта: он прежде всего ищет чистой красоты… Его душа, замкнутая в себе, живет в каком-то другом, особенном мире — в мире чистой красоты и подлинной поэзии, и только сквозь нее смотрит на нашу жизнь…»[38].

Однако творчество поэта никак не укладывалось в такую концепцию, да и сам Богданович отнюдь не склонен был ее поддерживать. Интересно вспомнить в этой связи о реакции Богдановича на статью «Нашей нивы». В 1924 году было впервые опубликовано[39] стихотворение Богдановича «Пану Антону Новине на память от автора»:

День добрый, пан! Вот вам простая надпись.Есть милая японская забава:Бросают в воду мелкие осколкиДеревьев — и они становятся цветами.Всё это мне припомнилось невольно,Когда статью я Вашу о «Венке»Читал. И Вас благодарю я очень,И жму Вам руку. Ваш М. Богданович.

В примечании к публикации сообщалось, что эту дарственную надпись Богданович сделал на том экземпляре своего сборника, который послал Антону Новине, напечатавшему о «Венке» в 1914 году критическую статью в «Нашей ниве». Таким образом был раскрыт псевдоним «Г. Б.»: выяснилось, что автор статьи о сборнике Богдановича — Антон Луцкевич (Новина — его псевдоним), буржуазный националист, одна из главных фигур в редакции «Нашей нивы». В дарственной надписи, в которой Богданович выражает свою благодарность автору хвалебного отзыва о «Венке», в очень изящной форме высказано несогласие с основным тезисом статьи «Певец чистой красоты». Говоря об осколках дерева, превращаемых в цветы, и о том, что эта «японская забава» припомнилась ему, когда он читал статью о «Венке», Богданович ясно дает понять, что зачисление его в певцы «чистой» поэзии кажется ему произвольным «превращением».