Вальтер Скотт - Мармион. Повесть о битве при Флоддене
Король, наш славный властелин, Почил последним сном,
Немало рыцарей с тех пор
Себе на горе и позор
На том холме крутом
Являлись преломить копьё,
Но всех ждала беда…
И лишь Уоллес да гордый Хей
Узнали о судьбе своей.
Я кончил, господа!»
26
Эль крепок, кубки глубоки,
И развязали языки,
Легенду выслушав, стрелки.
Но рыцарь подал знак —
И прочь со сквайрами ушел,
Стрелки же улеглись на пол,
Раскинувшись, кто как,
Колчан и щит под головой.
Всех утомил поход дневной,
И после многих кубков эля
Стрелки усталые храпели,
И только тени над огнем
Сплетались в сумраке ночном.
27
А паж залез на сеновал,
Зарылся в сено и лежал,
И только плащ его зеленый
Блестел, луною освещенный.
Спал он беспечно: так всегда
Спят люди в юные года,
И он во сне видал
Коней, турниры, гончих псов,
Все что так мило для юнцов,
Или красавицы лицо,
Иль пиршественный зал…
Но сквозь дремоту вдруг ему
Шаги послышались. Во тьму,
Едва проснувшись, смотрит он: Стоит, луною освещен,
В пернатом шлеме, недвижим,
Высокий кто-то перед ним.
Схватился Юстас за кинжал,
Но голос лорда вдруг узнал:
28
«Вставай, Фитц-Юстас, поскорей, Легенда этих дикарей
Мне душу давит, и сейчас,
Когда вплетаются в рассказ
Другие мысли… Как заснуть?
Хоть ветром освежить бы грудь.
Хочу поехать я к тому
Завороженному холму —
Вставай, коня мне оседлай,
Да грохота не подымай:
Не разбудил бы стук подков
Всех этих сонных мужиков.
Уж я никак бы не хотел,
Чтоб повод кто-нибудь имел
Болтать за кружкой, что -меня
Встревожила их болтовня…»
Спустились с лестницы, потом
Пошел Фитц-Юстас за конем,
Его он мигом оседлал,
А рыцарь шепотом сказал:
29
«Мой мальчик, ты слыхал о том, Что в час, как я на свет явился, Святой Георгий (он верхом
Сидел в часовне над окном)
Со своего коня свалился?
Наш попик льстивый утверждал, Что мне святой коня отдал!
Вдруг это вправду — добрый знак?
Тогда — падет волшебный враг!
Я рад сразиться для того,
Чтобы услышать от него
Лишь на один вопрос ответ…
Но всё напрасно, духов нет,
А эльфы что — пустой народ,
Их много пляшет и поет
Под старым дубом в час ночной, Иль где-то над морской волной!»
Так он сказал, уздой звеня,
И вывел из ворот коня.
30
Сначала юноша слыхал,
Как лорд по улице скакал,
Но скоро топот конских ног
Растаял в воздухе немом.
Уж, верно, рыцарь за холмом.
Фитц-Юстас всё еще не мог
Понять, как мудрый Мармион
Мог быть настолько возбужден!
Ему и церковь не указ —
Он это подтвердил не раз,
И вдруг — так суеверно… Как
В глухую полночь поскакать
Куда-то в непроглядный мрак,
Чтоб встречи с духами искать?
Но юноша не понимал,
Что иногда страстей накал
Колеблет ум любой,
Мы от сомнений устаем,
Доверчиво избрав вождем
Каприз судьбы слепой.
31
Нет, паж таких вещей не знал…
Он у ворот спокойно ждал
И вслушивался в ночь — но вдруг
Вдали копыт неровный стук.
И вот увидел он:
Во весь опор, едва живой,
Неверной озарен луной,
Назад по улице ночной
Летит лорд Мармион.
С коня поспешно соскользнул,
Поводья Юстасу швырнул,
Ни слова не сказав притом
О бегстве бешеном своем;
Но сразу выдал лунный свет —
На гребне шлема перьев нет,
В грязи и глине вся броня,
Измазан левый бок коня
(В болото, что ли, падал он?), Паж был немало удивлен…
Но наконец он лег опять
В надежде все-таки поспать…
Сон был прерывист и тяжел,
В кошмарах Юстас ночь провел, И счастлив был до удивленья,
Заслышав жаворонка пенье.
ВСТУПЛЕНИЕ К ПЕСНИ ЧЕТВЁРТОЙ
Джеймсу Скину, эсквайру.
Ашестил. Эттрикский лес.
«Где наше прошлое? Куда
Умчались прежние года?» —
Спросил старинный шут однажды.
Он вечно был искать готов
Смысл скрытый всех обычных слов.
Но он, пытавшийся отважно
Растолковать их, — даже он! —Был меньше ими огорчён,
Чем я! Банальные слова,
А вот — кружится голова!
Да ведь знакомы мы с тобой
С тех пор, как, помнится, весной
Бок о бок мчались рядом мы
Через поля, через холмы…
Уж более чем десять лет
Нам светит дружбы ровный свет.
Умчались годы в шуме крыл.
Какой поток их поглотил?
Как в мире водится, всегда
Мелькали радость и беда,
Часы веселья и тоски —
Как клетки шахматной доски.
Ты побывал в чужих краях,
Ты видел и империй крах,
И запустенье в городах…
А я тут дома наблюдал
Людей и нравы… я видал,
Как средь желаний и надежд
Жизнь гонит мудрых и невежд,
И остаются годы те
Воспоминаньем о мечте.
Недели, месяцы и дни, —
Как отсвет снов, ушли они.
Вот так же мы, подобно им,
К бездонной вечности скользим…
И показалось мне с утра’,
Что начал я роман вчера,
Что ни весна не отвлекла,
Ни неотложные дела…
Однако, вот: ноябрь опять!
Когда я начинал писать,
Ноябрь был тоже на дворе…
Ох, эти бури в ноябре!
Темны холмы и берега,
Вдоль Твида залиты луга,
И ветер жалобный принес
Вздох облетающих берез.
Для сонных эттрикских лугов
Готов коричневый покров:
Кружится листьев рой сухой
Над нашей черною рекой
И рвутся в небо все сильней
Нагие ветви тополей,
И, вздыбив рваные бока,
Летят шальные облака,
И лепит мокрый снег с дождем, Не ждет, когда мы в дом уйдем…
Полно работы пастуху:
Теперь нельзя уж на боку
В цветущем вереске лежать,
За облачками наблюдать,
Пока — ты углем, я пером
Трудились оба летним днем,
Болтая с завистью о нем:
Ты рисовал тут, я писал,
А он валялся и листал
Затрепанный огромный том…
Или форельку над ручьем
Выслеживал… А нынче он
Бродить по снегу обречен.
Вечерний пар. Холмы. Ручей.
Краснеет солнце без лучей.
Усталый пахарь за стеной
Осенних вихрей слышит вой,
Звон града по стеклу окна,
Как будто за струной струна
Всё рвутся… Треск ветвей в лесу
Оленя гонит и лису
В кусты, за скалы… Ветра вой
Оповещает пастуха —
Что труд нелегкий, труд ночной
Его зовет, что ночь глуха,
Что дождик теплый не смягчит
Погоду…
Белый вихрь кружит,
Вверху черно, внизу бело
И все поляны замело.
Встает пастух, и псы встают,
Потупя удрученный взгляд,
Очаг оставив и уют,
Ворчат и жалобно скулят,
И он, закутан в толстый плед, Уходит в горы из лесов.
Он свистом ободряет псов,
Те нехотя идут вослед,
И стадо в горы гонит он
Повыше на открытый склон,
Там буря злее, но зато
Сметает ветром снег с плато…
Уже слепил ночной мороз
Сосульки из его волос,
Оглянется — и дом родной
Далекой кажется звездой.
Но вот не виден свет ему.
Лицо он к ветру повернет
И снова медленно идет,
И овцы тащатся во тьму.
Но если сердце дрогнет вдруг —Слабей движенья ног и рук,
Снег смертью овевает лоб,
И не узнать знакомых троп…
А рядом дом (уж не его!),
И помощь близко (от кого?),
А утро, может быть, найдет
Его в сажени от ворот!
С зарею, брезжущей едва,
Выходит из дому вдова,
И в бледном мертвенном рассвете, Когда над ним рыдают дети,
Свидетель горя, старый пес
Хозяина все лижет в нос,
Ещё пытаясь разбудить,
Не понимая, почему…
Скажи мне, Скин, как может быть, Что ты завидовал ему?
Ему завидовать? Но в чем?
Да вот: простой, веселый дом
Да песенки, что под окном
Для Мери распевает он,
Беспечным взглядом вдохновлен, Да летом дуба сень густая,
Пирушка в праздник урожая,
Свирель, да посох, да сума,
Да игр собачьих кутерьма.
Но жизнь аркадских пастухов
Не знала зимних холодов.
Не так ли рок, мой милый Скин, Вдруг все меняет без причин?
Мы видим крылья юных лет
И пляшущий весенний свет —
А осень втайне копит гнев,
Дождями лето одолев!
Вот так же, в назиданье нам,
Жизнь прожил радостно Приам,
А в старости несчастный, он
За меч был взяться принужден!
Блаженны те, кому равно
И счастья и беды дано,
Чьи беды — добрый час смягчит, Чью радость — горе отрезвит…
Таков, мой Скин, был твой удел!
Мирт с кипарисом ты узрел
Сплетенными: когда отец
Твоей невесты под венец
Ее привел, благословил
И вскоре с миром опочил
Твой тесть, твой друг…
И в свой черед
Едва наш Форбс издал в тот год
О друге умершем рассказ,
Как вслед за ним покинул нас…
Да, он — о, память, не остынь! —Был добр и мужествен! Аминь.
О нем не только ты и я
Горюем, — многие друзья
И все, кому он, видит Бог,
На жизненном пути помог!
