Владимир Маяковский - Сборники стихотворений
Пройдет
пятнадцать лет
иль двадцать,
обдрябнет сталь,
и сами
вещи
тут
пойдут
Монмартрами на ночи продаваться.
Идемте, башня!
К нам!
Вы
там,
у нас,
нужней!
Идемте к нам!
В блестенье стали,
в дымах
мы встретим вас,
Мы встретим вас нежней,
чем первые любимые любимых.
Идем в Москву!
У нас
в Москве
простор.
Вы
- каждый!
будете по улице иметь.
Мы
будем холить вас;
раз сто
за день
до солнц расчистим вашу сталь и медь.
Пусть
город ваш,
Париж франтих и дур,
Париж бульварных ротозеев,
кончается один, в сплошной складбищась Лувр,
в старье лесов Булонских и музеев.
Вперед!
Шагни четверкой мощных лап,
прибитых чертежами Эйфеля,
чтоб в нашем небе твой израдиило лоб,
чтоб наши звезды пред тобою сдрейфили!
Решайтесь, башня,
нынче же вставайте все,
разворотив Париж с верхушки и до низу!
Идемте!
К нам!
К нам, в СССР!
Идемте к нам
я
вам достану визу!
1923
ГАЗЕТНЫЙ ДЕНЬ
Рабочий утром глазеет в газету. Думает: "Нам бы работешку эту! Дело тихое, и нету чище. Не то что по кузницам отмахивать ручища. Сиди себе в редакции в беленькой сорочке и гони строчки. Нагнал, расставил запятые да точки, подписался, под подпись закорючку, и готово: строчки растут как цветочки. Ручки в брючки, в стол ручку, получил построчные и, ленивой ивой склоняясь над кружкой,
дуй пиво". В искоренение вредного убежденья вынужден описать газетный день я.
Как будто весь народ, который не поместился под башню Сухареву,пришел торговаться в редакционные коридоры. Тыщи! Во весь дух ревут. "Где объявления? Потеряла собачку я!" Голосит дамочка,слезками пачкаясь. "Караул!" Отчаянные вопли прореяли. "Миллиард? С покойничка? За строку нонпарели?" Завжилотдел. Не глаза - жжение. Каждому сует какие-то опровержения. Кто-то крестится. Клянется крещеным лбом: "Это я - настоящий Бим-Бом!" Все стены уставлены какими-то дядьями. Стоят кариатидами по стенкам голым. Это "начинающие". Помахивая статьями, по дороге к редактору стоят частоколом. Два. Редактор вплывает барином. В два с четвертью из барина, как из пристяжной, умученной выездом парным,паром вздымается испарина. Через минуту из кабинета редакторского рев: то ручкой по папке, то по столу бац ею. Это редактор, собрав бухгалтеров, потеет над самоокупацией. У редактора к передовице лежит сердце. Забудь! Про сальдо язычишкой треплет. У редактора аж волос вылазит от коммерции, лепечет редактор про "кредит и дебет". Пока редактор завхоза ест раз сто телефон вгрызается лаем. Это ставку учетверяет Мострест. И еще грозится: "Удесятерю в мае". Наконец, освободился. Минуточек лишка... Врывается начинающий. Попробуй - выставь! "Прочтите немедля! Замечательная статьишка", а в статьишке листов триста! Начинающего унимают диалектикой нечеловечьей. Хроникер врывается: "Там, в Замоскворечье,выловлен из Москвы-реки
живой гиппопотам!" Из РОСТА на редактора начинает литься сенсация за сенсацией, за небылицей небылица. Нет у РОСТА лучшей радости, чем всучить редактору невероятнейшей гадости. Извергая старательность, как Везувий и Этна, курьер врывается. "К редактору! Лично!" В пакете с надписью: - Совершенно секретно повестка на прошлогоднее заседание публичное. Затем курьер, красный, как малина, от НКИД. Кроет рьяно. Передовик президента Чжан Цзо-лина спутал с гаоляном. Наконец, библиограф! Что бешеный вол. Машет книжкой. Выражается резко. Получил на рецензию юрист хохол учебник гинекологии на древнееврейском! Вокруг за столами или перьев скрежет, или ножницы скрипят: писателей режут. Секретарь у фельетониста, пропотевшего до сорочки, делает из пятисот полторы строчки. Под утро стихает редакционный раж. Редактор в восторге, Уехал. Улажено. Но тут... Самогоном упился метранпаж, лишь свистят под ротационкой ноздри метранпажины. Спит редактор. Снится: Мострест так высоко взвинтил ставки что на колокольню Ивана Великого влез и хохочет с колокольной главки. Просыпается. До утра проспал без просыпа. Ручонки дрожат. Газету откроют. Ужас! Не газета, а оспа. Шрифт по статьям расплылся икрою. Из всей газеты, как из моря риф, выглядывает лишь
парочка чьих-то рифм. Вид у редактора... такой вид его, что видно сразу
нечему завидовать.
Если встретите человека белее мела, худющего, худей, чем газетный лист,умозаключайте смело: или редактор, или журналист.
1923
МЫ НЕ ВЕРИМ!
Тенью истемня весенний день, выклеен правительственный бюллетень.
Нет! Не надо! Разве молнии велишь
не литься? Нет!
не оковать язык грозы! Вечно будет
тысячестраницый грохотать
набатный
ленинский язык.
Разве гром бывает немотою болен?! Разве сдержишь смерч,
чтоб вихрем не кипел?! Нет!
не ослабеет ленинская воля в миллионосильной воле РКП.
Разве жар
такой
термометрами меряется?! Разве пульс
такой
секундами гудит?! Вечно будет ленинское сердце клокотать
у революции в груди.
Нет! Нет! Не-е-т... Не хотим,
не верим в белый бюллетень. С глаз весенних
сгинь, навязчивая тень!
1923
ТРЕСТЫ
В Москве редкое место без вывееки того или иного треста. Сто очков любому вперед дадут у кого семейное счастье худо. Тресты живут в любви, в ладу и супружески строятся друг против друга. Говорят: меж трестами неурядицы,Ложь! Треста с трестом водой не разольешь. На одной улице в Москве есть (а может нет) такое место: стоит себе тихо "хвостотрест", а напротив вывеска "копытотреста". Меж трестами через улицу, в служении лют, весь день суетится чиновный люд. Я теперь хозяйством обзавожусь немножко. (Купил уже вилки и ложки.) Только вот что: беспокоит всякая крошка. После обеда на клеенке сплошные крошки. Решил купить, так или иначе, для смахивания крошек хвост телячий. Я не спекулянт из поэтического теста. С достоинством влазю в дверь "хвостотреста". Народищу - уйма. Просто неописуемо. Стоят и сидят толпами и гущами. Хлопают и хлопают дверные створки. Коридор до того забит торгующими, что его не прочистишь цистерной касторки. Отчаявшись пробиться без указующих фраз, спрашиваю: - Где здесь на хвосты ордера?У вопрошаемого удивление на морде. - Хотите,- говорит,- на копыто ордер?Я к другому невозмутимо, как день вешний: - Где здесь хвостики? - Извините,- говорит,- я не здешний,Подхожу к третьему (интеллигентный быдто) а он и не слушает: - Угодно - с копыто? - Да ну вас с вашими копытами к маме, подать мне сюда заведующего хвостами!Врываюсь в канцелярию: пусто, как в пустыне, только чей-то чай на столике стынет. Под вывеской "без доклада не лезьте" читаю: "Заведующий принимает в "копытотресте".Взбесился. Выбежал. Во весь рот гаркнул: - Где из "хвостотреста" народ?Сразу завопило человек двести: - Не знает. Бедненький! Они посредничают в "копытотресте", а мы в "хвостотресте", по копыту посредники. Если вам по хвостам идите туда: они там. Перейдите напротив - тут мелко спросите заведующего и готово - сделка. Хвост через улицу перепрут рысыв только 100 процентов с хвоста за комиссию.Я способ прекрасный для борьбы им выискал: как-нибудь в единый мах с треста на трест перевесить вывески, и готово: все на своих местах. А чтоб те или иные мошенники с треста на трест не перелетели птичкой, посредников на цепочки, к цепочке ошейники, а на ошейнике фамилия и трестова кличка.
1923
17 АПРЕЛЯ
Мы
о царском плене
забыли за 5 лет.
Но тех,
за нас убитых на Лене,
никогда не забудем.
Нет!
Россия вздрогнула от гнева злобного,
когда
через тайгу
до нас
от ленского места лобного
донесся расстрела гул.
Легли,
легли Октября буревестники,
глядели Сибири снега:
их,
безоружных,
под пуль песенки
топтала жандарма нога.
И когда
фабрикантище ловкий
золотые
горстьми загребал,
липла
с каждой
с пятирублевки
кровь
упрятанных тундрам в гроба.
Но напрасно старался Терещенко
смыть
восставших
с лица рудника.
Эти
первые в троне трещинки
не залижет никто.
Никак.
Разгуделась весть о расстреле,
и до нынче
гудит заряд,
по российскому небу расстрелясь,
Октябрем разгорелась заря.
Нынче
с золота смыты пятна.
Наши
тыщи сияющих жил.
Наше золото.
Взяли обратно.
Приказали:
- Рабочим служи!
Мы
сомкнулись красными ротами.
Быстра шагов краснофлагих гряда.
Никакой не посмеет ротмистр
сыпать пули по нашим рядам.
Нынче
течем мы.
Красная лава.
Песня над лавой
свободная пенится.
Первая
наша
благодарная слава
вам, Ленцы!
1923
ВЕСЕННИЙ ВОПРОС
Страшное у меня горе. Вероятно
лишусь сна. Вы понимаете,
вскоре в РСФСР
придет весна. Сегодня
и завтра
