Роберт Рождественский - Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе
Шаги
Все что угодно может еще судьба напророчить:от неожиданной тишиныдо грома внезапнейшего.
Дай мнеуверенности твоей, Красная площадь!
И помоги мнесебя отыскать —завтрашнего!..Главная площадь,ты поддержи, выслушай, вывези…На запотевшей брусчатке один молча стою.Крутые зубцы на Кремлевской стене —будто шлемы витязей.И Спасская башня —правофланговым в этом строю…Скоро на башне,в часах городских и домашних размножась,пересчитав скрупулезно вереницу минут и секунд,стрелки курантовсойдутся, как лезвия ножниц,и безвозвратно прожитый мнойчасотстригут.Прожитый час жизни моей.Час без названья.Бывшее время,в котором осталось мое «помоги!».В это мгновенье, как молотом по наковальне,хлестко и гулковдруг зазвучалишаги!..Грохот сердца. Квадратных плечей разворот.Каждый часпред глазами друзей и враговначинаются прямо от Спасских ворот
эти —памятные —двести десять шагов.(Это я потом шаги подсчитал.А тогда в ночи стоял оглушен.А тогда в ночи я ответа ждал.И остаток веканад миром шел…
Это я потом шаги подсчитал.Приходил сюданаяву и во сне.Будто что-то заранее загадал,что-то самоенеобходимое мне…Я глядел в глубину огромной стены,будто в темное море без берегов.Веря в то,что соединиться должнывремя жизни моейи время шагов.)Грохот сердца. И высохших губ немота.Двести десять шаговдо знакомых дверей,до того — опаленного славой — поста,молчаливого входав его Мавзолей.
Под холодною дымкой, плывущей с реки,и торжественной дрожью примкнутых штыков
по планете,вбивая в гранит каблуки, —двести десять весомых державных шагов!
Имена
Когда Москва бросается в сны —вчерашний день воскрешать,на траурных плитах Кремлевской стеныначинаютбуквы мерцать.Начинает светиться, будто заря,алфавитот «А» до «Я».Азбука яростного бытия.Азбука Октября.
Кто смерти хотел?Никто не хотел.Кто пулю искал?Никто не искал.А ветер над общей судьбою гудел.На длинной стенеимена высекал.На груди стены именаполыхают,как ордена!
Каждое имя в ночи горитсвоим,особым огнем…Дзержинский.Гагарин.Куйбышев.Рид.Чкалов.Жуков.Артем…Их много.Всех их не перечесть.Их много. Куда ни взгляни.
Но если бы, если бы только здесь!Если бытолько они!А то — повсюду!..И голос дрожит.И я закрываю глаза.Помнить об этом труднее, чем жить.Не помнить об этом —нельзя!..
Последнюю зависть к живым затая,лежат,как во мгле полыньи,твои, Революция, сыновья —любимые дети твои.В поющих песках и в молчащих снегах,в медлительном шелесте трав.У сонных колодцев, в немых сквознякахпронизанных солнцемдубрав.Там, где тоскуют перепела,там, где почти на весулегкая утренняя пчелапьет из цветкаросу.Где клены околицу сторожати кукушкапророчит свое…В безбрежной планете солдаты лежат,изнутрисогреваяее…Они —фундамент.Начало начал.
Вслушиваясь в тишину,держат они на своих плечахэту стенуи эту страну.Единственным знаменем осенены, —гордость и боль моя…Пылает на плитах Кремлевской стеныалфавитот «А» до «Я»…И, задохнувшись, я говорю:– Отныне — и каждый день —по этомукаменному букварюя бы училдетей!Нет, не по буквам, не по складам,а по этим жизнямучил!Я бы им главное передал.Вечноепоручил.
Мы мало живем.Но живем не зря!..Веет ветер с Москвы-реки.
Пред лицомгранитного букварякараул чеканит шаги.
Историческое отступление о крыльях
Мужичонка-лиходей — рожа варежкой —дня двадцатого апреля года давнегозакричал вовсю в Кремле, на Ивановской,дескать,«дело у него Государево!».Кто таков?Почто вопит?Вот что верует?Отчего в глаза стрельцам глядит без робости?Вор – не вор, однако кто его ведает…А за крикдержи ответ по всей строгости!..Мужичка того недремлющая стража взяла.На расспросеобъявил этот странный тать,что клянется смастерить два великих крылаи на оных, аки птица,будет в небе летать…
Подземелье.Стол дубовый.И стена на три крюка.По стене плывут, качаясь, тени страшные.Сам боярин Троекуров у смутьяна-мужикабородою тряся,грозно спрашивали:
– Что творишь, холоп?– Не худое творю.– Значит, хочешь взлететь?– Даже очень хочу.– Аки птица, говоришь?– Аки птица, говорю.– Ну, а как не взлетишь?– Непременно взлечу!
Был расспрашиван бахвал строгим способом,шли от засветло расспросы и до затемно.Дыбой гнули мужика,а он упорствовал:«Обязательно взлечу!Обязательно!»Вдруг и вправду полетит мозгля крамольная?!Вдруг понравится царю потеха знатная?!Призадумались боярини промолвили:– Ладно!..Что тебе, холоп, к работе надобно?
Дали все, что просил для крылатых дел:два куска холста, драгоценной слюды,прутьев ивовых, на неделю еды.(И подьячего,чтоб смотрел-глядел.)Необычное мужичок мастерил,вострым ножиком он холсты кромсал,из белужьих жабр хитрый клей варил,прутья ивовые в три ряда вязал.От рассветной зари до темных небесон работал и не печалился.Он старался – черт, он смеялся – бес:«Получается!Ой, получается!..»
Слух пошел по Москве:«Лихие дела!..Мужичонка… Да чтоб мне с места не встать!..Завтра в полдень, слышь?.. Два великих крыла…На Ивановской… Аки птица летать…»
– Что творишь, холоп?– Не худое творю.– Значит, хочешь взлететь?– Даже очень хочу.– Аки птица, говоришь?– Аки птица, говорю.– Ну, а как не взлетишь?– Непременно взлечу!
Мужичонка-лиходей — рожа варежкою, —появившись из ворот скособоченных,дня тридцатого апреля на Ивановскуювышел-вынес два крыла перепончатых.Были крылья угловатыми и мощными,распахнулись —всех зажмуритьсязаставили!Были тоненькими очень — да не морщили.Были словно ледяными — да не таяли.Отливали эти крылья сверкающието ли – кровушкою, то ли – пожарами.
Сам боярин Троекуровсо товарищамипоглазеть на это чудо пожаловали…Крыльев радужных таких земля не видела.И надел их мужик, слегка важничая.Вся Ивановская площадь шеи вытянула,приготовилася ахнуть вся Ивановская!..
Вот он крыльями взмахнул, сделал первый шаг.Вот он чаще замахал, от усердья взмок.Вот на цыпочки встал, — да не взлеталось никак!..Вот он щеки надул, — а взлететь не мог!..Он и плакал, и молился, и два раза отдыхал,закатив глаза, подпрыгивал по-заячьи.Он поохивал, присвистывал, он крыльями махали ногами семенил,как в присядочке.По земле стучали крылья, крест мотался на груди.Обдавала пыль вельможного боярина.Мужику уже кричали:«Ну, чего же ты? Лети!Обещался, так взлетай,окаянина!..»
А когда он завопил: «Да где ж ты, господи?!» —и купца задел крылом, пробегаючи,вся Ивановская площадь взвыла в хохоте,так что брызнули с крестовстаи галочьи!..А мужик упал на землю, как подрезали.И не слышал он ни хохота, ни карканья…
Самбоярин Троекуров не побрезговали:подошли к мужичкуи в личность харкнули.И сказали так боярин:«Будя!Досытапосмеялись. А теперь давай похмуримся.Батогами его!Но чтоб — не до смерти.Чтоб денечка два пожил да помучился…»
Ой, взлетели батоги посреди весны.Вился каждый батожок в небе пташкою.И оттудова — да поперек спины!Поперек спины — да все с оттяжкою!Чтобы думал — знал!Чтобы впрок — для всех!Чтоб вокруг тебястало красненько!Да с размахом — а-ах!Чтоб до сердца — э-эх!И еще раз — о-ох!И — полразика!..
– В землю смотришь, холоп?– В землю смотрю.– Полетать хотел?– И теперь хочу.– Аки птица, говоришь?– Аки птица, говорю.– Ну, а дальше как?– Непременно взлечу!
Мужичонка-лиходей — рожа варежкой, —одичалых собак пугая стонами,в ночь промозглую лежал на Ивановской,будто черный крест —руки в стороны.Посредине государства, затаенного во мгле,посреди берез и зарослей смородинных,на заплаканной, залатанной, загадочной Землехлеборобов,храбрецови юродивых.Посреди иконных ликов и немыслимых личин,бормотаньяи тоски неосознанной,посреди пиров и пыток, пьяных песен и лучинчеловек лежал ничкомв крови собственной.Он лежал один, и не былони звезд, ни облаков.Он лежал, широко глаза открывши…И спина его горела не от царских батогов, —прорастали крылья в ней.Крылья.Крылышки.
Шаги
