Владимир Маяковский - Том 5. Стихотворения 1923
[1923]
Нордерней*
Дыра дырой, ни хорошая, ни дрянная —немецкий курорт, живу в Нордернее.Небо то луч, то чайку роняет.Море блестящей, чем ручка дверная.Полон роткрасот природ:то волны приливом полберега выроют,то краб, то дельфинье выплеснет тельце,то примусом волны фосфоресцируют,то в море закат киселем раскиселится.Тоска!..Хоть бы, что ли, громовий раскат.Я жду не дождусь и не в силах дождаться,но верую в ярую, верую в скорую.И чудится: из-за островочка кронштадтцыуже выплывают и целят «Авророю».Но море в терпеньи, и буре не вывести.Волну и не гладят ветровы пальчики.По пляжу впластались в песок и в ленивостикупальщицы млеют, млеют купальщики.И видится: буря вздымается с дюны.«Купальщики, жиром набитые бочки,спасайтесь! Покроет, измелет и сдунет.Песчинки — пули, песок — пулеметчики».Но пляж буржуйкам ласкает подошвы.Но ветер, песок в ладу с грудастыми.С улыбкой: — как всё в Германии дешево! —валютчики греют катары и астмы.Но это ж, наверно, красные роты.Шаганья знакомая разноголосица.Сейчас на табльдотчиков*, сейчас на табльдотынакинутся, врежутся, ринутся, бросятся.Но обер* на барыню косится рабьи:фашистский на барыньке знак муссолинится*.Сося и вгрызаясь в щупальцы крабьи,глядят, как в море закатище вклинится.Чье сердце октябрьскими бурями вымыто,тому ни закат, ни моря рёволицые,тому ничего, ни красот, ни климатов,не надо — кроме тебя, Революция! Нордерней*, 4 августа
[1923]
Москва — Кенигсберг*
Проезжие — прохожих реже.Еще храпит Москва деляг.Тверскую* жрет, Тверскую режетсорокасильный «Каделяк»*.Обмахнуло радиатор горизонта веером.— Eins! zwei! drei![1] — Мотора гром.В небо дверью —аэродром.Брик*. Механик. Ньюбо́льд*. Пилот.Вещи. Всем по пять кило.Влезли пятеро.Земля попятилась.Разбежались дорожки — ящеры.Ходынка* накрылась скатертцей.Красноармейцы, Ходынкой стоящие,стоя ж — назад катятся.Небо — не ты ль?.. Звезды — не вы ль это?!Мимо звезды́ (нельзя без виз)!Навылет небу, всему навылет,пали́ — земной отлетающий низ!Развернулось солнечное это.И пошли часы необычайниться.Города́, светящиеся в облачных просветах.Птица догоняет, не догнала — тянется…Ямы воздуха. С размаха ухаем.Рядом молния. Сощурился Ньюбо́льдГром мотора. В ухе и над ухом.Но не раздраженье. Не боль.Сердце, чаще!Мотору вторь.Слились сладчайшея и мотор:«Крылья Икарв скалы низверг*,чтоб воздух-рекатек в Кенигсберг*.От чертежных делседел Леонардо*,чтоб я летел,куда мне надо.Калечился Уточкин*,чтоб близко-близко,от солнца на чуточку,парить над Двинском*.Рекорд в рекордвбивал Горро́*,чтобы я вот —этой тучей-горой.Коптел над «Гномом*»Юнкерс* и Дукс*,чтоб спорил с громоммоторов стук».Что же — для того конец крылам Ика́риным,человечество затем трудом заводов никло, —чтобы этакий Владимир Маяковский, барином,Кенигсбергами распархивался на каникулы?!Чтобы этакой бесхвостой и бескрылой курицемеж подушками усесться куце?!Чтоб кидать, и не выглядывая из гондолы,кожуру колбасную — на города и долы?!.Нет! Вылазьте из гондолы, плечи!100 зрачков глазейте в каждый глаз!Завтрашнее, послезавтрашнее человечество,мой неодолимый стальнорукий класс, —яблагодарю тебя за то, что ты в полетахи меня, слабейшего, вковал своим звеном.Возлагаю на тебя — земля труда и пота —горизонта огненный венок.Мы взлетели, но еще — не слишком.Если надо к Марсам дуги выгнуть —сделай милость, дай отдать мою жизнишку.Хочешь, вниз с трех тысяч метров прыгну?!
Berlin, 6/IX-23
