Роберт Рождественский - Лучшие стихи

Незабываемая встреча с любимым Президентом благополучно завершилась.

Сказка с несказочным концом

Страна была до того малюсенькой,

что, когда проводился военный парад,

армия

        маршировала на месте

от начала парада

и до конца.

Ибо, если подать другую команду, —

не «на месте шагом…»,

                              а «шагом вперед…», —

очень просто могла бы начаться война.

Первый шаг

был бы шагом через границу.

Страна была до того малюсенькой,

что, когда чихал знаменитый булочник

(знаменитый тем,

что он был единственным

булочником

в этой стране), —

так вот, когда он чихал троекратно,

булочники из соседних стран

говорили вежливо:

                         «Будьте здоровы!..»

И ладонью

стирали брызги со щек.

Страна была до того малюсенькой,

что весь ее общественный транспорт

состоял из автобуса без мотора.

Этот самый автобус —

денно и нощно,

сверкая никелем, лаком и хромом,

опершись на прочный гранитный фундамент

перегораживал

Главную улицу.

И тот,

        кто хотел проехать в автобусе,

входил, как положено,

с задней площадки,

брал билеты,

садился в удобное кресло

и, —

       посидев в нем минут пятнадцать, —

вставал

и вместе с толпой пассажиров

выходил с передней площадки —

                                             довольный —

уже на другом конце государства.

Страна была до того малюсенькой,

что, когда проводились соревнования

по легкой атлетике,

                          все спортсмены

соревновались

(как сговорившись!)

в одном лишь виде:

                          прыжках в высоту.

Другие виды не развивались.

Ибо даже дистанция стометровки

пересекалась почти посредине

чертой

Государственнейшей границы.

На этой черте

                   с обеих сторон

стояли будочки полицейских.

И спортсмен,

добежав до знакомой черты,

останавливался,

предъявлял свой паспорт.

Брал визу на выезд.

Визу на въезд.

А потом он мучительно препирался

с полицейским соседнего государства,

который требовал прежде всего

список

участников соревнований —

(вдруг ты – хиппи, а не спортсмен!).

Потом этот список переводили

на звучный язык соседней страны,

снимали у всех отпечатки пальцев

и —

предлагали следовать дальше.

Так и заканчивалась стометровка.

Иногда —

представьте! —

с новым рекордом.

Страна была до того малюсенькой,

что жители этой скромной державы

разводили только домашнюю птицу

и не очень крупный рогатый скот

(так возвышенно

я называю

баранов).

Что касается более крупных зверей,

то единственная в государстве корова

перед тем, как подохнуть,

                                  успела сожрать

всю траву

на единственной здешней лужайке,

всю листву

на обоих деревьях страны,

все цветы без остатка

                             (подумать страшно!)

на единственной клумбе

у дома Премьера.

Это было еще в позапрошлом году.

До сих пор весь народ говорит с содроганьем

о мычании

               этой голодной коровы.

Страна была до того малюсенькой,

что, когда семья садилась за стол,

и суп

оказывался недосоленным,

глава семьи звонил в Министерство

Иностранных Дел и Внешней Торговли.

Ибо угол стола,

                     где стояла солонка,

был уже совершенно чужой территорией

со своей конституцией и сводом законов

(достаточно строгих, кстати сказать).

И об этом все в государстве знали.

Потому что однажды хозяин семьи

(не этой,

           а той, что живет по соседству),

руку свою протянул за солонкой,

и рука была

арестована

тут же!

Ее посадили на хлеб и воду,

а после организовали процесс —

шумный,

            торжественный,

                                 принципиальный —

с продажей дешевых входных билетов,

с присутствием очень влиятельных лиц.

Правую руку главы семьи

приговорили,

                  во-первых – к штрафу,

во-вторых

(условно) —

к году тюрьмы…

В результате

                несчастный глава семейства

оказался в двусмысленном положенье:

целый год он после —

одною левой —

отрабатывал штраф

и кормил семью.

Страна была до того малюсенькой,

что ее музыканты

с далеких пор

играли только на флейтах и скрипках,

лишь на самых маленьких скрипках и флейтах!

Больше они ни на чем не играли.

А рояль они видели только в кино

да еще —

             в иллюстрированных журналах,

Потому что загадочный айсберг рояля,

несмотря на значительные старанья,

не влезал

в территорию

этой страны.

Нет, вернее, сам-то рояль помещался,

но тогда

           исполнителю

                             не было места.

(А играть на рояле из-за границы —

согласитесь —

не очень-то патриотично!)

Страна была невероятно крохотной.

Соседи

эту страну уважали.

Никто не хотел на нее нападать.

И все же

           один отставной генерал

(уроженец страны

и большой патриот)

несколько раз выступал в Сенате,

несколько раз давал интервью

корреспондентам центральных газет,

посылал посланья Главе государства,

в которых

             решительно и однозначно

ругал

профсоюзы и коммунистов,

просил увеличить военный бюджет,

восхвалял свою армию.

                               И для армии

требовал

атомного

оружия!

Кеннеди (из статьи «Западнее Атлантики»)

А я ничего не знал о том, что произошло в этот день. Ничего не знал… Большой гостиничный лифт двигался медленно, останавливался на каждом этаже. На седьмом, на восьмом, на девятом. А мне был нужен шестнадцатый…

И на каждом этаже входили и выходили люди, отрывисто стучала дверь, и лифт полз дальше, и почти все было обычным.

Почти все было обычным. Кроме одного: плакала негритянка-лифтерша. Она всхлипывала очень тихо, она стояла, уткнувшись в угол, странно качала головой и плакала. Когда очередной пассажир, входя в лифт, называл свой этаж, она не улыбалась ему и не говорила, как принято: «Йес, сэр». Она продолжала плакать. А я ничего не знал о том, что произошло в этот день…

Собственно, мало ли отчего человек может плакать! Возможно, у лифтерши умер кто-нибудь из близких. Впрочем, почему обязательно умер? В конце концов, она могла просто поссориться с возлюбленным. Поссорилась вчера, а сегодня вспомнила об этом. Вспомнила и пожалела… Странным было только то, что лифтерша плакала тогда, когда плакать не положено. Плакала на работе… Ведь я ничего не знал о том, что произошло в этот день…

В Чикаго мы прилетели поздно ночью. Почти час добирались до отеля. Все-таки успели поспать. Правда, не очень много. Потому что безоговорочная программа нашего пребывания в Штатах опозданий не терпела. И по этой самой программе утром, сразу же после завтрака, мы должны были осматривать город Чикаго… В ушах стоял гул самолета, и казалось, что мы все еще летим. Летим вместе с гостиницей и широкой поролоновой постелью. Летим вместе с прохладным душем и белесым окном телевизора. Ощущение полета усиливалось еще и тем, что на телевизионном экране шел репортаж с какого-то аэродрома. Большой самолет подруливал к зданию аэровокзала. Подруливал он медленно и осторожно. Телеоператор показывал поочередно то пеструю толпу встречающих, то надвигающийся на камеру самолет. Кого встречают? Кто прилетел? Куда? Зачем? Непонятно. (Потом я вспомню об этом. Потом память десять раз прокрутит эти кадры. Прокрутит, укрупнит, выберет самые важные…) Застыл самолет. Подали трап. Почему-то слишком долго не открывается дверь. Очевидно, тот, кто прибыл на этом самолете, не торопится. (А мне надо торопиться. Пожалуй, внизу, в холле, уже ждут.) Наконец дверь самолета открывается… Кто это? Ага, ясно, – Джон Кеннеди – президент Соединенных Штатов. А куда это он, интересно, прилетел? Надо бы разобрать надпись на здании аэропорта… Вот она, крупно – «Даллас»… Ладно! Мне пора. Вечером все узнаем из газет…

Лифтерша плакала и покачивала головой… С того времени, как я смотрел прилет Кеннеди в Даллас, прошло три часа. И конечно же мне и в голову не могло прийти, что слезы лифтерши – это прямое продолжение утреннего телевизионного репортажа. Страшное продолжение. Ведь я ничего еще не знал. Я просто поднимался в лифте, ждал своего этажа и кое-как старался осмыслить город, по которому мы только что промчались на автобусе. Единой картины не получалось. Мельтешили, путались дома. Удивлял простор озера, необыкновенно ровный, спокойный, будто нарочно контрастирующий с угловатостью кварталов… Таращили глаза рыбы в аквариумах Биологического музея. То и дело накатывался, начинал звучать голос гида, рассказывающего о знаменитом чикагском пожаре. Петляла и грохотала лента городской «надземки». Полз по стеклянной стене великолепного небоскреба оранжевый воздушный шар – реклама стирального порошка. И почему-то толпы людей стояли у витрин магазинов и кафе, когда мы подъезжали к гостинице. Люди смотрели на экраны телевизоров. Смотрели тихо и угрюмо… А гид сказал: «Наверно, передают что-то интересное…» Все эти три часа гид ездил с нами, он, как и мы, ничего не знал о том, что произошло в этот день.