Римма Казакова - Сентиментальная лирика о любви

Ей не укажешь, не прикажешь,

ее финалов не предскажешь,

в её провалах – блеск побед.

Куда тягаться ей с машиной,

хоть скучной, но непогрешимой?

Она – рисковая душа…

Не рассчитала, сдали нервы.

Что ж, воздадим по праву первой:

та в самом деле хороша.

И всё ж да здравствуют дублёрки

с небес ликующей галёрки,

чьё золото вдали пока.

Оно звенит весенним звоном,

оно плывет над стадионом,

до срока прячась в облака.

И та дублёрочка в гримерной,

которой, с точностью гравёрной

творя тот долгожданный грим,

шепнет растроганно гримёрша,

что и сама была дублёрша,

что этот миг неповторим!

И та, Великая Вторая…

Сигналы Первой, замирая,

она ловила – всей собой.

А что же во вселенной больше?

Моя земля, моя дублёрша,

отважный шарик голубой!

Да здравствует всё то, что – завтра,

что обжигающе внезапно

и ново, как рожденье дня!

Я знаю: словно пули в дуле,

вы и во мне гнездитесь, дубли

меня –

талантливей меня!

«Женщина в мире – шлюпочка в море…»

Женщина в мире – шлюпочка в море…

Руки на весла брошены… Но –

кто он? Не знаю: мой ли, не мой ли?

Вижу начало. Дальше – темно.

Вижу начало. Жажду. Желаю.

Верю туманной дали морской.

Разве на свете раньше жила я?

Разве была я раньше такой?

Что – моя сила? Что – мое право?

Силу и право не окрыля,

белый кораблик, как же ты плавал?

Сам себе – парус, сам у руля…

Небо в огромных радостных звездах.

Та вот спорхнула прямо со лба.

Шлюпочка в море… Руки на веслах.

Сколько ни будет – это судьба.

Шлюпочка в море. Руки на веслах.

Ветер счастливый весело пьян.

Воздух любви, хрустальнейший воздух!

Вижу начало… Дальше – туман.

Любовь

Лоле Звонарёвой

Шагает по земле неброско,

но,

пусть – ни выправки, ни роста,

и глаз – невинно-голубой,

любовь есть ринг,

почище бокса,

страшней,

чем рукопашный бой.

Мы синяки свои залечим.

Мир, слава Богу, переменчив.

И руки больше не в крови…

Всё безопасней, проще, легче.

И есть покой. И нет любви.

«Был день прозрачен и просторен…»

Был день прозрачен и просторен,

и окроплен пыльцой зари,

как дом, что из стекла построен,

с металлом синим изнутри.

Велик был неправдоподобно,

всем славен и ничем не плох!

Все проживалось в нем подробно:

и каждый шаг, и каждый вздох.

Блестели облака, как блюдца,

ласкало солнце и в тени,

и я жила – как слезы льются,

когда от радости они.

Красноречивая, немая,

земля была моя, моя!

И, ничего не понимая,

«за что?» – все спрашивала я.

За что такое настроенье,

за что минуты так легли –

невероятность наслоенья

надежд, отваги и любви?

За что мне взгляд, что так коричнев

и зелен, как лесной ручей,

за что мне никаких количеств,

а только качество речей?

Всей неуверенностью женской

я вопрошала свет и тень:

каким трудом, какою жертвой

я заслужила этот день?

Спасибо всем минутам боли,

преодоленным вдалеке,

за это чудо голубое,

за это солнце на щеке,

за то, что горечью вчерашней

распорядилась, как хочу,

и что потом еще бесстрашней

за каждый праздник заплачу.

«Взмолилась о последнем поцелуе…»

Взмолилась о последнем поцелуе.

Будь милосердным!

Это оценю я.

Всей жизнью, всей собою…

Он – спасенье!

Покой на обретенном берегу.

…Но нет, не нужен он. Себе я лгу.

Я не могу молиться

о последнем!..

«На того, на этого смотрю…»

На того, на этого смотрю,

трачу там, где трата – как растрата,

что-то говорю или дарю

и иду, когда зовут, куда-то…

Заглушаю гулкий звон в крови.

Причащаюсь снегу, свету, веку…

Защищаюсь от большой любви

к очень небольшому человеку.

«Пора уже другом внимательным быть…»

Оле Савельевой

Пора уже другом внимательным быть

и то, что имеем, всецело любить,

презрев вариант идеальный.

Очнись! И обманутым не окажись.

В запале еще, но окончится жизнь,

как будто сезон театральный.

В ней было немало прекрасных минут,

которые много еще нам вернут,

но больше – сомнений и боли.

Когда затевали мы что-то подчас,

не знали, в спирали божественной мчась:

придется доигрывать роли.

Роль бабушки, матери, бывшей жены…

Герои трагедий, мы нынче смешны

в попытке страдать по привычке.

Ведь даже и слезы сегодня светлы:

не брали чего-то мы из-под полы

и не подбирали отмычки.

Ребенок, прости, если что-то не так:

вину свою чувствую в зрелых летах,

хотя отказать и нельзя мне

в отваге сурово, но прочно любить

и больше отцом, а не матерью быть…

И все же мы стали друзьями!

Когда твои дети начнут подрастать,

я многое с ними смогу наверстать,

любовью отринув усталость.

Еще не получен ответ на вопрос:

что – так себе в жизни, что – очень всерьез.

И нежности столько осталось!

Товарищ моих упоительных дней,

что так и не справился с ролью своей!

Ушла, хоть и долго грустила.

Прости, шалопай, что, ценя и любя,

я так обездолила все же тебя!

Тебя-то давно я простила.

Друзья! Я, конечно, быть лучше должна,

но, может, вам тем и мила, что грешна,

и тем, что грешить еще буду.

Простите, поймите, как я вам прощу,

что все ж одинока порой и ропщу,

взывая к какому-то чуду.

Пора уже быть нам всецело добрей,

морозное утро у наших дверей…

Но девочка, дочка подруги,

приносит гвоздики волшебной красы,

и мы с ней болтаем, забыв про часы,

про вьюги свои и недуги.

Да будут вовек наши души нежны!

Мы все в этой жизни кому-то нужны.

Люблю вас, щенки и котята,

люблю – и с такой колеи не сверну –

кумира рок-музыки, книги, страну…

Простите, коль в чем виновата!

«Губами, никем не согретыми…»

Губами, никем не согретыми,

ругаю себя, что тайком

я горло гублю сигаретами,

я сердце гублю кофейком.

Но в месяцы эти осенние

за то, что о лете тужу,

я, может, душе во спасение

так тело свое не щажу.

Не знаю, не ведаю, сколько мне,

глуша подступающий страх,

скрывать свою душу, как в коконе,

в неправедных этих делах.

А ей – уж такая с азов она –

давно и должно быть не зря

хотелось бы жить согласованно

с капризной душой ноября.

Забыть, как рубец от ранения,

в декабрь безмятежный спеша,

проклятый закон сохранения

всего, в чем завязла душа.

Но кофе все мелется, мелется,

и легкие мучит табак,

и сбросить душа не осмелится

прекрасное иго никак.

Ты плотью моей замирающей

себя загради, забинтуй

и речкою незамерзающей

до лета, душа, добунтуй!

«В голосе – лед, а надеялась – мед…»

В голосе – лед, а надеялась – мед.

Радость сменяет досада.

Копится, копится, не устает

опыт того, как не надо.

Четко на камне начертана жизнь.

Думай! Дорогой окружной

к цели верней. Но ты выбрал, кажись,

опыт того, как не нужно.

Если ответ тебе ясен уже,

спрашивать – дело пустое.

Может, достаточно множить душе

опыт того, как не стоит?

Но невозможно внушить, повелеть.

Ты человек, а не робот.

И не ответят ни пряник, ни плеть,

что это – стоящий опыт.

Я никуда от судьбы не уйду,

ни от любви, ни от ада,

пусть и найду в этом райском аду

опыт того, как не надо.

Рай ты мой адский, прощай и прости!

Хватит и меда, и яда.

Опыт – как надо, смогла обрести,

только узнав, как не надо.

Передохнуть, оглянуться, вздохнуть –

дело как будто простое…

Но будет снова, как в омут, тянуть

опыт того, как не стоит.

Я обжигалась, летела в огонь,

падала в вихрь водопада.

Он нам дается ценой дорогой –

опыт того, как не надо.

Я не услышу ликующих труб.

Снова – борьбы канонада.

Эти неверные губы у губ…

Опыт того, как не надо!

«Друзья, молчите! От похвал…»

Друзья, молчите! От похвал

и от хулы его избавьте,

не славьте, но и не ославьте

и без внимания оставьте,

что говорил и где бывал.

Не лезьте со своим огнем,

за свет ненужный мзду взимая.

Сама все знаю я о нем.

Узнаю все о нем сама я.

«И не ребенок, и не муж…»

Освободите женщину от мук…

И не ребенок, и не муж –

ты, чье так мужественно имя,