Владимир Набоков - Горний путь
23 сентября 1918
8. АРХАНГЕЛЫ
Поставь на правый путь! Сомнения развей…Ночь давит над землей, и ночь — в душе моей. Поставь на правый путь.
И страшно мне уснуть, и бодрствовать невмочь.Небытия намек я чую в эту ночь. И страшно мне уснуть.
Я верю, ты придешь, наставник неземной,на миг, на краткий миг восстанешь предо мной. Я верю, ты придешь!
Ты знаешь мира ложь, бессилье, сумрак наш,невидимого мне попутчика ты дашь. Ты знаешь мира ложь.
И вот подходишь ты. Немею и дрожу,движенье верное руки твоей слежу. И вот отходишь ты.
Средь чуждой темноты я вижу путь прямой.О, дух пророческий, ты говоришь, он — мой? Средь чуждой темноты…
Но я боюсь идти: могу свернуть, упасть.И льстива, и страшна ночного беса власть. О, я боюсь идти…
“Не бойся: по пути ты не один пойдешь.Не будешь ты один и если соскользнешь с высокого пути…”
28 сентября 1918
9. АНГЕЛ ХРАНИТЕЛЬ
В часы полуночи унылойотчетливее сердца стук,и ближе спутник яснокрылый,мой огорченный, кроткий друг.
Он приближается, но вскорея забываюсь, и во снея вижу бурю, вижу мореи дев, смеющихся на дне.
Земного, темного неверьяон знает бездны и грустит,и светлые роняет перья,и робко в душу мне глядит.
И веет, крылья опуская,очарованьем тишины,и тихо дышит, разгоняямои кощунственные сны…
И я, проснувшись, ненавижугубительную жизнь мою,тень отлетающую вижуи вижу за окном зарю.
И падают лучи дневные…От них вся комната светла:они ведь — перья золотыес его незримого крыла.
КРЫМ
Назло неистовым тревогам,ты, дикий и душистый край,как роза, данная мне Богом,во храме памяти сверкай!..Тебя покинул я во мраке:качаясь, огненные знакив туманном небе спор велинад гулом берегов коварных.Кругом, на столбиках янтарных,стояли в бухте корабли.
В краю неласковом скучая,все помню — плавные поля,пучки густые молочая,вкус теплых ягод кизиля;я любовался мотылькамистепными — с красными глазкамина темных крылышках… Теклаот тени к тени золотистой,подобна музыке волнистой,неизъяснимая яйла!
О, тиховейные долины,полдневный трепет над травой,и холм — залет перепелиный…О, странный отблеск меловойрасщелин древних, где у краяцветут пионы, обагряячертополоха чешую,и лиловеет орхидея…О, рощи буковые, где яподслушал, Пан, свирель твою!
Воображаю грань крутуюи прихотливую яйлы,и там — таинственную тую,а у подножия скалы —сосновый лес… С вершины остройтак ясно виден берег пестрый,хоть наклонись да подбери!Там я не раз, весною дальней,встречал, как счастье, луч начальныйи ветер сладостный зари…
Там, ночью звездной, я пороюо крыльях грезил… Вдалеке,меж гулким морем и горою,огни в знакомом городке,как горсть алмазных ожерелий,небрежно брошенных, горелисквозь дымку зыбкую, и шумдалеких волн и шорох борамне посылали без разбораза роем рой нестройных дум!
Любил я странствовать по Крыму…Бахчисарая тополявстают навстречу пилигриму,слегка верхами шевеля;в кофейне маленькой, туманной,эстампы английские странносо стен засаленных глядят,лет полтораста им — и боле:бои былые — тучи, полеи куртки красные солдат.
И посетил я по дорогечертог увядший. Лунный лучбелел на каменном пороге.В сенях воздушных капал ключочарованья, ключ печали,и сказки вечные журчалив ночной прозрачной тишине,и звезды сыпались над садом.Вдруг Пушкин встал со мною рядоми ясно улыбнулся мне…
О, греза, где мы ни бродили!Там дни сменялись, как стихи…Баюкал ветер, а будилив цветущих селах петухи.Я видел мертвый город: ямыбылых темниц, глухие храмы,безмолвный холм Чуфуткалэ…Небес я видел блеск блаженный,кремнистый путь, и скит смиренный,и кельи древние в скале.
На перевале отдаленномприют — старик полуслепоймне предложил, с поклоном сонным.Я утомлен был. Над тропойсгущались душные потемки;в плечо впивался мне котомкилинючий, узкий ремешок;к тому ж над лысиною горнойповисла туча, словно черный,набухший, бархатный мешок.
И тучу, полную жемчужин,проткнула с хохотом гроза,и был уютен малый ужинв татарской хижине: буза,черешни, пресный сыр овечий…Темнело. Тающие свечина круглом низеньком столе,покрытом пестрой скатереткой,мерцали ласково и кротков пахучей, теплой полумгле.
И синим утром я обратноспустился к морю по пятамсвоей же тени. Неопрятноцвели на кручах, тут и там,деревья тусклые Иуды,на камнях млели изумрудыдремотных ящериц, тропавилась меж садиков веселых;пел ручеек, на частоколахбелели козьи черепа.
О, заколдованный, о, дальнийвоспоминаний уголок!Внизу, над морем, цвет миндальный,как нежно-розовый дымок,и за поляною поляна,и кедры мощные Ливана,аллей пленительная мгла(приют любви моей туманной!),и кипарис благоуханный,и восковая мушмула…
Меня те рощи позабыли…В душе остался мне от нихлишь тонкий слой цветочной пыли…К закату листья дум моихпри первом ветре обратятся,но если Богом мне простятсямечты ночей, ошибки дня,и буду я в раю небесном,он чем-то издавна известнымповеет, верно, на меня!
30 июня 1920
СОН НА АКРОПОЛЕ
Я эти сны люблю и ненавижу.Ты знаешь ли их странную игру?На миг один, как стая птиц роскошных,в действительность ворвется вдруг былоеи вкруг тебя, сверкая, закружитсяи улетит, всю душу взволновав.
Я в первый раз акрополь посещал…Убогий грек со стразом на мизинце,все добросовестно мне объясняя,вводил меня в разрушенные храмысвоих непостижимых предков. Макиалели меж камней, и мимолетноподумал я, что мраморные глыбы,усеянные маками, похожина мертвецов с пурпурными устами…
Мы миновали желтые колонныи с вышины увидели окрестность.Взглянул я вниз, и чудо совершилось…То южное ли солнце подшутилонад северной, тоскующей душой,иль слишком жадные глаза поэтамучительно и чудно обманулись,не ведаю… Но вдруг исчезли горы,гладь синяя мерцающего моряв цветущую равнину превратилась:ромашек золотистые сердца,и вдовий цвет лиловый и пушистый,и колокольчики — я различалв траве густой, лоснящейся на солнце…
Преобразились белые Афины.Передо мной — знакомое село:все — сизые, полуслепые избы,кабак с зеленой вывеской, часовня,да мальчики, играющие в бабки,да жалобно мычащая корова,да пьяница, и пьяный русский ветер,вздувающий рубашку на спине…
А там, вдали, меж полем и деревней,я вижу лес, как молодость, веселый,березовый, бледно-зеленый лес,и просветы тропинок своенравных…Как хочется предаться их извивам,блуждать, мечтать, срывать кору с берези обнимать янтарный, влажный ствол,льнуть, льнуть к нему и грудью, и губами,и кровь его медовую впивать!Все вижу: блеск песчинки на тропе,и труп крота близ горки чернозема,и пестрого жука на черной шкурке…А сам я (о, как сладко-совершенномне это чудилось!) — я сам стоюна деревенском кладбище, где дышиттак пряно тень черемухи склоненной,где меж могил алеет земляника,где сыплются ольховые сережкина старые, горбатые кресты…
И нехотя очнулся я, и голоспоскрипывал, прилежно рассуждаяо стройности дорических колонни о былых властительных богинях.Что мне до них? Я видел сон иной.
День увидал. Внизу горели окна.На запад шли оранжевые тучи.“Благодарю”, — промолвил я поспешно,и на ладонь услужливого грекаупало несколько монет дырявых.
Так — за мечту платил я серебром…
25 апреля 1919
