Иннокентий Анненский - Лаодамия

Сильный порыв ветра, почти ураган. Мальчик бросает статую и убегает. При падении лиловая пелена размоталась.

Что за видЧудесный! Царь как вылитый: и панцирь,И поножи… и локоны… А здесьЧто видит он… вдову свою, вакханкойОдетую… О, лучше пусть огоньКостра его расплавит… УтешатьВдову другие будут!

Ты помешан,О злой старик… когда-то мой отец…

Не славила ль сама ты брака?

С мертвымОн заключен, пойми!

Стыдись богов,Коль не людей, зачем же мертвым жены?

Иль их пути известны нам?.. Отдай…Отдай, отец, мне статую.

ВозьмитеБезумную.

О нет, молю тебяЯ всем, что есть святого здесь… ОтрадыМоей не тронь последней…Если матьКогда-нибудь мою благословлял тыИ надо мной, отец, когда-нибудьС улыбкою склонялся, детский сонЛелея мой. Молю: оставь со мноюПоследнего из трех мужей.Вдове,Не тронутой ничьим прикосновеньем,Оставь мечту…Полна любовью грудь…Ты молод тоже был, отец… ПокорнойПечалью жить я не сумею… ЛаскиМне хочется… Желанья жарок луч…И умереть надеждам не даю я,Что умолю богов я и в моихОн оживет объятьях…

Тяжкий бред!Встань, дочь моя… Ты раньше говорилаРазумнее… Рассудок не погасВ твоей душе совсем…Чего ты просишь?Подумала ль? О, посмотри на солнце…И пар мечты рассеется… ТебяЖалею я теперь, Лаодамия.Прости мне, дочь… Все понял я, и гневУж не слепит рассудка… Вижу, мукиНе выдержал твой разум… Но к сознаньюВернись, мое дитя.

Лаодамия на коленях прижимается к нему, не выпуская куклы.

Что ж делать? НамВедь не одним терпеть… Ты черный жребийПолюбишь свой,

Лаодамия припала к его фаросу и плачет.

Как к старости привыкБессильной я, дитя, и бестолковой.Поди к себе и черное надень,И волосы свои, мою отраду,

Железу дай скосить.Потом печальОтрадную разделим мы.С молитвойИ тихими слезами обовьешьТы полотном немое изваяньеИ, медною властителей почтивПолнощных чашей, яркому огнюПоследнее отдашь… Не надо мертвыхМучительной мечтою огорчатьИ их покой тревожить…

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТНАДЦАТОЕ

Лаодамия, прижимая к себе статую, молча уходит в дом. Через несколько минут она выходит с подстриженными волосами и в черных лохмотьях. В руках у нее статуя, но обвитая в белое полотно. По лицу ее без рыданий текут слезы, которых она не вытирает. Рабыни подносят ей медную чашу с возлияниями и берут у ней ношу. Лаодамия молча берет чашу. Шествие трогается в следующем порядке: впереди несут на носилках статую Иолая, как мертвого; потом идет Лаодамия с чашей, которую держит в обеих руках. За ней Акаст, опустив голову.

Потом рабы, толпа.

Сцена остается пуста.

Тихой отрады полна,Грудь не дрожит от рыданий,И за волною волнаВ ней улеглася страданий…Бога ль, немого луча льСердце мелодию слышит,Благословенна печаль,Если прощением дышит.

Нет, задушить не могуВ сердце я странной тревоги:Там, у костра, на лугуЧто-то готовят нам боги:Взмахи мне чудятся рук,Полные смерти ланиты.Нити безумья и мукВ узел таинственный свиты.

Постой… Там вопли…

Его хоронятКак хочешь, чтоб не плакали?О нет.

Нет — это страхаПрикосновеньеК устам и сердцу.

Быть может, ветерЗавыл в костре.

О нет, то ужасИз сердца выжал не стон… а визг…

Постойте… ближе… Уж голоса…Я различаю…

Раскидывай костер!..

Зачем костерРаскидывать?.. О, тяжкое сомненье!

О боги… дочь моя… Спасайте дочь…

Сильный порыв ветра.

Воды сюда!Рабыни, прочь!Не сделайте!ПожарДружнее…Еще сильней…ЗанялосяНе выхватить…Увы!..

ЯВЛЕНИЕ ДВАДЦАТОЕ

Крики, вопли, гул.

На сцену выходит Акаст, сразу дряхлый старик, одежда разорвана, лицо и волосы опаленные.

О царь Акаст! Где дочь твоя?

ОнаСебя сожгла… О, ужас… Молча… Молча,Как черная овца, она в костерЗа мужем прыгнула… Удар веслом безумья,А слезы ведь текли у ней из глазИ с молоком мешались в чаше медной…Иль боги ей велели?.. Нет… ЗачемТревожить их?.. Угодна ль жертва даже,Как знать?.. Как знать теперь? И примиреннойИль с язвою в душе она от насУшла?.. Мы не узнаем.Расходитесь…Что стали там?.. Зачем глядите выНа старика безумного? ЗаразыЕго греховной бойтесь.

Да, Акаст,Твоей руки прикосновенье былоГрубей зимы… Пусть бог тебя простит,Но кто любил покойную… тем страшноИ тягостно лицо твое… И самТеперь Гефест божественный в твой остовВдохнуть не мог бы пламени. В тебеОт старости обуглился и факел.

Да, женщина! Не надо ран моихТебе щадить… И сладки мне укоры,Коль что-нибудь отрадное ещеПод солнцем быть Акасту может… Спросят,Зачем за ней я не ушел? КомуЕще нужна сухая трость и этотСогнувшийся старик?.. Увы!Могилы я боюсь, чем ближе к черной…А муки что? Умеют уверятьОни еще сердца: от жизни будтоОстался след… и в пепле сером… Вы,О граждане Филаки… Этот домИ царство все сейчас возьмете… ВеткиОт дерева усохшего искатьНе будете, я знаю… Но позвольтеОплакать мне усопшую… в ееОставленном чертоге… Пусть отрадойПоследнею терзаюсь я, что живНад памятью сгоревшего ребенка.

Уходит в дом. Со сцены все расходятся.

Если нить у слепой развилась,Ей не свиться, как раньше, вовеки,Но на белый и нежный атласВы зачем же струитесь из глазПо ланитам, горячие реки?Если дума плечам тяжела,Точно бремя лесистое Эты,Лунной ночью ты сердцу мила,О мечты золотая игла,А безумье прославят поэты.

Царское Село

Лето 1902

Примечания

1

Когда я лишена радостей истинных, мне отрадны и ложные. — Овидий.

2

О себе (лат.).

3

В изображении (лат.).