Сергей Петров - Избранное
Tutti:
Которой нет!
Рояль:
И можно щеголять,
надев на пальцы, как штаны, перчатку,
и под сурдинку – тра-ля-ля! – гулять.
Tutti:
Под Новый Год все веселы и пьяны.
Под Новый Год, но злобствует фагот:
А по сердцу мороз, поди, дерет?
Рояль:
Я – те взбесившиеся фортепьяны,
что осмеял когда-то Дидерот.
А контрабасы загудели: Те ли?
Рояль:
А хоть бы те – не выест очи стыд!
Tutti:
И сколько музыкальной канители
на ели на рождественской блестит!
Рояль:
Какой там сад! Я умопомрачитель...
Tutti:
Рачительный!
Рояль:
На поприще вещей.
Я еле начатый самоучитель
при свете трех заплаканных свечей.
Tutti:
Мелодии ручей...
Рояль:
Кой черт мне поручитель,
что я себе родня, а не ничей?
Tutti:
И музыка течет всё горячей.
Рояль:
Я недоконченный самоучитель,
закапанный слезою восковой.
И больно-больно ластится гобой:
Ту-ту! Уехало. Тю-тю! Свисточек.
Рояль:
А где-то, может быть, уже тю-тю и я,
и даже звездное скопленье точек
останется без бытия.
Без поля, без движения, без массы,
не существуя, через не могу. –
Еще бы! – свищут флейты-пустоплясы,
и филинами контрабасы:
Угу! Так, так! Угу! Угу!
Рояль:
Отдать на откуп скуку бедокурам!
Бу-бу! – бубнится барабанным шкурам. –
Ура! Разы разят, рожаясь, за разами.
Ду-ду! Беда идет войною на беду.
Рояль:
Как девку с разодетыми глазами...
Tutti:
Вкруг пальца ночь я обведу.
Источник музыки...
Рояль:
Забил из точки.
Tutti:
Порхают по ночи листочки и свисточки,
и сад в кулак собрался, как в отъезд,
как дым развеялся...
Рояль:
А стыд глаза не ест,
и только я своим гаданьем донят.
А барабаны по нутру долдонят.
Виолончели, точно зеркала
прудообразные, вращаются, колебля
изломанные лучики свечей.
Рояль:
И зло ползет из-подо зла,
Харонов пруд и труд! Туманный выдох: гребля.
И может быть, себе до кончиков ногтей,
трех свеч моих желтей, я стал уже ничей.
И три старушки, сидючи в сторожке,
у церковки гадают налегке.
И я теперь как от просвирки крошки...
Tutti:
И сад развеялся в зеркальном далеке...
Рояль и Tutti:
А линии уходят, как дорожки,
по распятой на музыке руке.
1-17 января 1971
РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ФУГА
На земле мир и во человецех благоволение
Пространство – словно дальняя вода,а время – сетка из бессмертной пряжи.Ползут невидимые неводаи рвутся о зазубренные кряжи.И в петли забежавшая бедабессильно бьется, будто рыба об лед.Застыла ночь, и тень ее тверда,и мир покоем, как глазурью, облит.А я воюю. Нынче Рождествосправляют, как поминки, христиане,и здравствует Христово естество.А я воюю, только и всего.Воюю на своем меридиане.Воюю с естеством, с погодой и судьбой,и человека я мешу что глину.Какой мне мир! Ой, караул! Разбой!Собрался я всей крохотной гурьбойда и заехал в морду исполину.Милиция! Спасите!! Караул!!!Раздуй кадило! Голоси моленья!!Скулу я набок сам себе свернул,и вот устал я, как под задом стул,и ни черта во мне благоволенья.Сквозь косяки каких-то рыбьих скулс тоской победной я взглянулна собственное поколенье.А я воюю. Вою свой псалом.Я хан в орде и хам. Нишкните, христиане!И за вселенной, словно за селом,валю навзрыд, рыдаю напроломна собственном своем меридиане.Я буду бить в набат, я буду дубом бить,шпынять штыком, пырять кинжалом.Сердцами буду я беду бомбить,сердцами стопудовыми любитьи смехом жаловать, как жалом.Милиция! Конгрессы! Красный Крест!О солнце правды! Как оно чернеет!А я воюю. Я одет в асбест,и совесть вот настолько не сквернеет.Вкушая, мало меду аз вкусих,в сетях мои враги – как в нетях.И я воюю нынче против сих,и я люблю немилосердно этих.Какой уж там покой! Он даже и не снится.И силы нету мирно вековать,одна война во мне слепой тоской теснится,и тела не упаковать.Топчу себя чугунным сапогом,мешу, как слякотную глину.Ко всем богам, столпившимся кругом,несу бегом, кричу бегомпо роже им мою военную былину.Скольких себя убил осколками, отравой?А "скорой помощи" ни разу не пришло.И красного креста на мне, о Боже правый,Ты не поставил как назло.И я воюю. Да еще горжусь.А если говорю с собою врозь,то из смердящей жути я рожусь,в предсмертный взрыв преображусьи снова стану воем на авось.
1971
КРУГ
(фуга)
Всё уже круг. Живу я посредине.Утроба, как урочище, урчит.Уже хожу я в жиденькой редине,а шуба дыбом всё еще торчит.И в пасти доля чертова горчит.
Всё уже круг. Блюю на славу желчью,мотаю на кулак себе кишки.Я чувствую годов облаву волчью,и дразнятся багровые флажки.
Всё уже круг. Он тесен, как силок,и всё равно меня осилит.(Последний зуб точу об оселок,за горло схвачен и пробит навылет.)
На "вы" ли тут пойдешь? Или на "ты"?Ее встречая – Боже мой! – всё ту же.И от бесстыжей человечьей стужив глазах такая уйма темноты!
А круг всё туже, туже, туже!Всё уже круг. Он тесен, как закон,и ни о ком знакомом не радеет.Звериным пустяком я взят в загон.Надежда, как одежда, всё редеет.
Всё уже круг (мой ненасытный друг),и к ужасу, пожалуй, он приучит,пока на сотнях престарелых рукверевку сучка-парка сучит.
Сучи иль не сучи, хоть вейся, хоть не вейся,а быть концу. Гляди во все очки!Живи, живи (и по ветру развейся!).А красные флажки всё кажут язычки!Пошли боры, бурьяны и яругинавыворот. (Не вырваться лисе!)Но как велик бирюк, когда в огромном кругевращаюсь я, как белка в колесе!И для чего, зачем-то что-то дляи ласково меня мантуля,воркует время, как слепая гуля,когда само – лишь тлен и мировая тля?
Всё уже круг, как верная петля,и в сердце входит медленная пуля.
1971
АВГУСТ
Я смерть как не люблю природы показной,и не поймут меня ни молнии, ни громы.Но я попал под августейший знойи в рыбьи жидкие хоромы.
И, как зеленые воздушные шары,кусты на берегу раздулись постепенно,и от медвежьей лапчатой жарыкрушу с размаху водяные стены.
На грудь всей грудью прет ордастый лес,и в августе густом я – как букашка в травах.Сквозь дебри месяца я вскользь пролез.Но дальше легче ли, скажи, о Боже правый!
1971
