Виктор Гончаров - Стихи
1963
Подарок
В том краю,Где по-горильиВ Лену входятДве горы,Туесок мне подарилиИз березовой коры.Он не броскийИ не яркий,Стоит,Может быть,Гроши…Но подарок.А подаркиХороши, коль от души!Примитивная посуда,Бросовой коры кусок.Но взгляните:Это чудо —Мой чумазый туесок!Как он вырезан,Как сделан,Как он сшит —Смотри сюда!Ну и мастер,Видно, пел онВ час волшебного труда.В этой песнеСлавил, видно,Парень реки и тайгу.Вещь как вещь,А мне завидно —Насмотреться не могу,Потому что ясно сразу:Эту песню пел якут.В ней рубины и алмазыДуш,Которым дорог труд!
1963
Портрет (Лада)
Поздно вечеромЯ получил телеграмму:«Выезжай немедленноМаме плохо Целую Валя».Через четыре часаЯ уже был в Краснодаре.Раннее утро.Туман.Неопределенность и настороженность.Я так виноват перед своей матерью…Мог бы и писатьИ приезжать чаще.Суета сует делает насЧерствыми и неблагодарными.Если сейчасМожно что-нибудь сделатьДля ее спасения,Все сделаю.Все,Даже невозможное сделаю.Сквозь дырявую ставню,Заплатанную кусками жести,СочилсяЭлектрический свет.Я вошел в комнату.Мать лежалаНа той самой железной кроватиС никелированными шишками,Которую я помню с самого детства.Маленькая,Сухонькая,Бессильная,Она приподняла веки и увидела меня,Своего сына.«Не надо, не целуй.Заболеешь».«Что ты, мама,Чем это я заболеть могу?»Пряча слезы,Я целовал ее холодные щекиИ сухие полуоткрытые губы.По тому,Как она смотрела на меня,Я понял,Что приезд мой для нее былПриятностью неожиданной.Моя сестра —Не только моя сестра,Она еще сестра медицинская,Поэтому наша маленькая комнатаПриобрела вид больничной палаты:Пузырьки,Баночки с языкатыми этикетками,Пилюли и порошкиОккупировали тумбочку с зеркаломИ табурет у изголовья больной.Коробка со шприцемИ отвратительными игламиРасположилась на столе у самого края.«Что, колют?»«Места живого нет.Хотя б умереть скорей».«Что врачи говорят?»«Определенного ничего,—Сказала сестра. —Шесть часов.Пора колоть.Хорошо,Что вспомнила».На лице матери,Которое до этого не выражало ничего,Кроме торжественного спокойствия,Я увидел вдругТакое страдание,Такой испугПеред словом «колоть»,Что сердце мое не выдержало.Я положил руку на плечо Вале:«Хватит, не надо колоть больше…»«Если ты Берешь на себяТакую ответственность…»Я посмотрел на мать:Лицо ее опять сталоТоржественным и спокойным.Я решил стать на собственную больДвумя ногамиИ разговаривать с матерью так,Как будто бы ничего трагическогоЯ не предполагаюИ что приехал яСовсем по другому поводу.И в то же самое времяЯ думал:«Вот уйдет она,И ни нам,Ни детям нашимОт ее святого образаНичего не останется».Уже совсем рассвело.Сестра ушла на дежурство.Я сидел возле умирающей материИ рассказывал ейСмешные историиО ее внучках.Мать слушала,И рассказ этот был ей так по душе,Что далекое подобие улыбкиНет-нет да появитсяНа ее уже почти потусторонних губах.И вдругУ меня мелькнулаШальная мысль.«Мама, — спросил я ее, —А что если я принесу глинуИ сделаю твой портрет?Позировать мне не надо.Буду лепить себе потихоньку».«Лепи, —ответила мать, —Если нужно…»Когда я все приготовилИ начал работать,То для меня эта женщина,Которую я лепил,Перестала быть просто матерью.Я увидел в ней то,Чего никогда не виделВ лице своей матери:Что-то такое,Что ни на какой бумагеИ никакими словами не выразишь.Это мое удивление,Моя одержимость,Моя уверенность в необходимостиТого, что я делаю,Передалась матери.«Помоги мне.Что-то посидеть захотелось».«Нет, мама, —Я испугался, —Ты уж лежи, как лежала».«Не бойся,Мне так лучше будет.Вон те подушки и пальтецо возьми.И под спину.Вот так.Делай меня живой…»«Ну, раз ты решила „работать“,Так давай вместе позавтракаем.Вот тебе хлеб, вот бульон,Могу еще полкотлеты подбросить», —Сказал я бодрым голосом,Хотя хорошо знал.Что она вот уже две недели,Как ничего,Кроме чая и сухарей,В рот не брала.Я был уверен,Что мать откажется.И вдругОна приподняла веки,Перевела глаза на меняИ посмотрелаДлинным печальным взглядом,Как бы принимая решение,А потом медленно,С паузами произнесла:«Ну что ж, давай… Покорми…Попробую».А я подумал и решил:Хуже все равно быть не может.Ела она тяжело,Медленно.И видно было по всему,Устала от этого до предела.И вдруг:«Все», —Выдохнула она,И веки ее опустились.И, к моему ужасу,Лицо ее осунулосьИ потеряло всякое выражение.«Все», —Звучало у меня в голове,И я не знал,К чему это относится.Я растерялся.Я не знал,Что мне предпринять.Я чувствовал себя убийцейСобственной матери.И вдруг в мертвенной тишинеЯ услышал тихое-тихое,Ровное-ровноеДыхание спящего человека.Это была радость,Равная потрясению!Усилием волиЯ заставил себя не плакать.Я продолжал работать,И глаза моиНе переставаяОщупывали ее лицо,Вглядывались в морщины.Глаза мои,Они дотрагивалисьДо ее недвижных бровейИ полуоткрытых губ.Она спала.А я лепил и мялИ вдавливал глину.И мне казалось:Все страдания материЯ могу,И я должен, взять у нееГлазами своими,Пропустить ихЧерез сердце свое,И руками,Кончиками пальцев вот этихПередать муки ееХолодной,БездушнойИ бесформенной глине!Я был настолько уверен,Что это чудо может случиться,Настолько верил яВ исцеляющую силу моего желания,В магическую силу рук своихНастолько я верил,Что вдруг почувствовал,Как под пальцами моимиЗастрадала и замучилась глина.Я и сейчас говорю:Мне никогда в жизни —Ни до, ни после этого случая —Не приходилось переживатьНапряжения, подобного этому.Мать спала,Но губы ее,До этого безвольные губы,Собрались в морщинкиИ плотно сомкнулись, а на впалых щекахПоявился не то чтобы румянец,Нет, до этого было далеко:Появилась какая-то теплота,Робкое еще, но дыхание жизни.И вот произошло то,На что не могли рассчитыватьНи врачи, ни родственники, ни соседи…На следующий день,Когда портрет был готов,Пришла та соседка,Которая чуть не похоронила ее заранее:«Тимофеевна, милая, мученица моя…—И заплакала. —Все твои хвориСынок от тебя взял.Выживешь теперь ты, выживешьНа радость внучкам своим,Жить будешь!»Я хорошо знаю,Портрет этотНе лишен недостатков.Больше того,Я уверен,Что они есть.Но в изображение этоЯ вложил столько души,И воспоминания о часах этихСвязаны с такими переживаниями,Что до конца дней моих,Как сама жизнь,Он будет дорог моему сердцу.
1963
