Так я и не увидел семью - Данила Решетников

 От автора:

   Всем нам прекрасно известны те ужасы, которые творились во времена Великой Отечественной Войны в умах, сердцах, на улицах городов…Про войну были сняты сотни различных фильмов, написаны тысячи книг. Война – это то, чего бояться одни и чего возжелают другие. Одним необходимо грабить, чтобы становится богаче, другим война нужна, чтобы авторитет их становился непререкаемым. Люди терпели страх, боролись с отчаянием, выживали и делали подвиги. Многих увековечили в названиях улиц и городов, станций метро, площадей памятников. Однако часть из них – та, что не стала достоянием всей страны, получает свой праздник лишь раз в году. На 9 мая. И все. Остальные 364 или 365 дней они пребывают в забвении. И это по-настоящему страшно.

   Я написал это стихотворение, приурочив его все к той же годовщине Великой Победы. Но я бы очень хотел, чтобы все поколения – молодое, взрослое, пожилое, непременно помнили и жили, не забывая об этих людях ни на минуту. О тех людях, благодаря которым над нашей головой светит солнце и честь которых не будет запятнана никогда.

   В данном стихотворении я описал короткий отрезок жизни одного молодого солдата, которого занесло в блокадный Ленинград незадолго до начала войны. Семья его осталась за пределами, захваченного немцами города. Воспоминания о ней и о том светлом, довоенном прошлом не покидают его. Он встречу такую же молодую девицу, но встреча их мимолетна. Таков удел страшной войны. Войны, в которой победитель не всегда считает себя таковым. Войны, в которой ты можешь выжить, но не увидеть самое ценное после ее окончания. Суровость тех будней заставляет нас с замиранием сердца смотреть на оставшихся ветеранов. Желаю вам никогда в жизни не испытать тех чувств и эмоций, которые неотступно преследовали наших дорогих бабушек и дедушек во время войны.

В мире темном, обугленном, неприхотливом

   Я слоняюсь без сил по огромным могилам.

   «Ты меня не возьмешь!» – закричу в темноту я.

   Упаду. И сожму в кулак землю сырую.

   Та земля вся в крови, все в крови мои руки,

   Дождь не смоет теперь никогда эти муки!

   И я буду идти! Стиснув зубы, бороться!

   Только ты меня жди. Для любви. Без эмоций.

   Наступления нет. Нету минного поля.

   Там Джульбарс пробежал. Там другие не воют.

   Я один средь камней в насквозь мокрой шинели.

   Я один. Ты одна. Нашей нету постели.

   «Сколько можно уже?» – вдруг взреву я на небо.

   Порох въелся в нутро у блокадного хлеба,

   Пропитались огнем руки наших военных,

   Смерть осталась в глазах. И местах сокровенных.

   Наши жены в страданиях дома засели,

   Им ходить за водой, да чтоб руки немели,

   Тяжело. На льду падают. Ведра роняют.

   Поднимаются, плачут и снова таскают.

   Но внезапно все встало. И время застыло.

   Из-за ветхих домов мне видны клубы дыма,

   В робких детских ушах звучит стук метронома,

   Рвется небо на клочья от страшного грома.

   Я встаю. Я бегу. Я в отчаянии слепо

   Миновал все пути, именуемые склепом.

   Я за угол сажусь. Весь без сил и голодный.

   Снова немцы летят. Снова грохот холодный.

   Вдруг затишье, и веки мои опустились,

   Дети, дом и жена лишь на миг мне приснились.

   Как хватаю малого, сажу я на плечи,

   Он от счастья визжит – так он рад этой встрече.

   Я сжимаю в руках его хрупкие ножки,

   Ну а дочь? Дочь бежит по короткой дорожке.

   «Мне вас так не хватало», – со слезой прошепчу я.

   «На войне бы ваш запах за милю учуял.»

   В перепуганных лицах солдатских рядов

   Все так серо. Без красок больших городов,

   Без фонтанов, без улиц чудесных и шумных,

   Без спортивных площадок, профессоров умных,

   Без танцполов и сцен, опьяняющих разум,

   Без любовных дилем, без отцовских рассказов,

   Без прогулок по скверу, где горят фонари,

   Без грехов в нашей спальне от зари до зари,

   Без тебя, без приятной наощупь погоды

   Пролетают безлико военные годы.

   Вдруг удар. Просыпаюсь. Стоит девка по форме

   «Ты в порядке?», – сопит она. Я шепчу: «В норме».

   «Поднимайся», – дает она мне указание.

   Я послушно встаю, словно под заклинание.

   Ее глаз привередливый махом прощупал

   Меня с ног до кокарды, уставившись глупо.

   Я застыл под холодным и пристальным взором,

   В этот миг ее глупость сменилась укором.

   «И какого ты черта один тут уселся

   За углом, под сугробом в шинели пригрелся?

   Возомнил, что для фрица невидимым станешь,

   Если глазки закроешь, детишек представишь?»

   Я опешил. Она так легко, безразлично,

   Отсчитала меня – мужика, так привычно,

   Словно делала это по семь раз на неделе,

   Словно я семилетний и сижу на качели.

   Но мужское нутро вдруг полезло наружу:

   «Я вам что, заменяю погибшего мужа?!»

   За пощечиной девка в карман не полезла,

   Оплеуха мгновенно ввела меня в трезвость.

   Я смотрел на нее, точно завороженный,

   Точно девка – Фемида, а я – заключенный.

   Мне вдруг стало так стыдно за эмоции эти,

   Мы смотрели друг другу в глаза будто дети.

   Молча. Дурно. Наивно. Не зная, что делать,

   Так и кончилась жизнь. Без черты белым мелом.

   Фриц бомбил. Я ослеп. И не вижу строки

   Так текут мои будни злой, угрюмой тоски.

   Я запомнил ее – эту девку по форме,

   Жаль, ее больше нет, и я больше не в норме…

В оформлении обложки использована фотография с https://pxhere.com/en/photo/1082872