Коллектив авторов - Поляна №1 (3), февраль 2013

Поляна № 1 (3), февраль 2013

Независимый литературно-художественный журнал

Борис Илюхин

Мои друзья

Мои друзья наделены

Необъяснимым тайным сходством:

В толпе, как знаки инородства,

Черты их общности видны.

И не тая своих идей,

Мы прямодушны без ужимок,

Но наша речь непостижима

Для окружающих людей.

Художник

Окончанием таинства стало начало —

Взмах руки был летуч и мгновенен, как выстрел,

И хотя еле внятное, но прозвучало

Заклинанье любви, заклинание кисти.

Посмотри, мимолётность застыла навечно,

Простодушным мазком очертив мирозданье,

А художник грустит и пьёт водку весь вечер,

И бессмертное длится его ожиданье.

Молодость

…Резная скамья у реки

В прозрачной завесе акаций,

И счастье случайно касаться

Твоей загорелой руки.

Игорь Шелапутин

Уличный фотограф

Ветер кружит, и кружит, и возвращается… Не все ветры одинаковы, однако. Вы замечали, что ветер Екклесиаста ничем не похож на Путешественника Уы-фью-эоя ? Тот был по-русски гульлив и волен, сколько бы ни прикидывался англичанином, – и ему ни за что не пришло бы на ум куда-то возвращаться. Коли он кружил – то вальсировал. А вот еще убийц, говорят, тянет на место преступления. Не знаю, нынешних все больше на Пикадилли. Пес возвращается на свою блевотину… да?

Что там писал о вечном возвращении этот румын? Ужас перед историей? Как раз наши тогда взорвали бомбу. Румыния…? Нет, не Крянгэ, конечно. Жаркие пыльные Яссы и горячая (нет, скорее горячная) Лина, быстрая как рапира. Летит черная юбочка, коленки в синяках. Ты писала короткие рассказы одними ЗГЛАВНМИ БКВМИ. Истории били под дых. Где твоя диссертация, где твои клезмерс! Никогда не спала. Но вернемся к нашим лужкам.

Сколько лет брожу по Городу, из конца в конец, вдоль и поперек! Как собака без крыльев. Но странное дело, будь я мышью, а он, допустим, из сыра, я б наделал в нем немного дырок. Вновь и вновь те же места, те же дорожки – через пять лет, десять, двадцать. Тропок таких всего ничего: что успел протоптать в юности. Казалось бы, разные дела в большом городе могут бросить человека с равной вероятностью в любой конец? Но нет, есть порядочные ломти, где так ни разу и не был, – а случайно попав туда, сразу вижу: что-то не так.

Однажды поселился на Семеновской, в Княжекозловском переулке, 13. (Адресок, а? Голова Бафомета? Окна выходили на немецкое кладбище. По соседству жил Дима Пименов, литературный террорист. Мы к нему вернемся после короткой рекламы.) Так вот, не покидало ощущение, что я в другом городе, если не на другой планете. Люди другие, ритм жизни, всякие бытовые вещи, набор товаров на рынках, воздух, стиль города, даже выговор, по-моему, другие, чем, допустим, на западе. Так и не прижился.

В какой день, в какой час сыр затвердел, превратился в бетон? Отчего? Судьба возвращает назад. Поменял профессию, эмигрировал, вернулся, опять эмигрировал, опять вернулся, и вот! Раз контора, где работаю, собралась переезжать. Ну, ладно, упаковали скрепки и в понедельник явились по новому адресу Перехватило дыхание, пол качнулся. Десять лет назад в этих комнатах было первое рекламное агентство, где я работал. Адрес стерся, а глаза секретарши… И ноги, ноги!

Остоженка

Итак, Остоженка, Стоженка, Метростроевская, крымская дорога. От нее пологий откос к воде. Каждый камень… впрочем, какие тут теперь камни? Асфальт, немного кирпича, а так – стекло и композит. Ну ладно, каждый сантиметр. Начнем. Вот площадь, тут ручей Черторый выбегал из Чертольского оврага и прыгал в Реку. Поистине ХХС построили на нехорошем месте… но об этом в другой раз. На стрелке между Метростроевской и Кропоткинской стоял прелестный очень старый, допожарный дом. Ильич его снес к визиту Никсона. Наверное, хотел сделать приятное. Поставили кумир Энгельсу, теперь уже никто не помнит, кем он был, но проклятие витает. Женщина, отскребая голубиный помет к очередным выборам, упала и разбилась насмерть. Но идемте же.

Прямо по мостовой копали первую подземку, оттого Метростроевская:

Но метро сверкнул перилами дубовыми,

Сразу всех он седоков околдовал.

Слева – Обыденский переулок, по церкви, построенной обыдень, то есть за один день с утра до вечера. Деревянной, разумеется. Это делали по обету, в случае избавления от какой-то большой опасности. Версия о том, что княжий сын боялся грозы, кажется мне натянутой. При Петре I, когда дерево обветшало, встал каменный Илья. За последние годы настроили кругом элитное жилье. Квартира Дерипаски, совладельца ЗАО РФ. Тоже обыденный, а?

ХХС прямо в окна, благодати вал. Второй Обыденский чуть дальше, вал послабже. Сын государственного гимна – воистину публичный человек. Стеклянный пентхаус: видали Какофья ? Угадаете номер дома?

Напротив через Остоженку – палаты пятнадцатого века. В девяностые был масонский клуб, теперь не знаю, тихо. Только на ступеньках цветы, застрелили кого-то. И какая-то жижа сочится из-под ворот. Дом «под рюмкой», построенный на деньги от брошенной пьянки. Московский дом фотографии. Пед. имени Мориса Тореза! О, молчите! О нем можно написать десять десятитомников. Начало такое: Екатерина, чума. Архиепископ Амвросий запрещает марш несогласных, толпа его (архиепископа, а не марш) убивает. Градоначальник Еропкин вызывает спецназ и убеждает прекратить несанкционированный митинг. От наград и надбавки к жалованию отказывается: «Я с женой один, мне хватает». Хватало, пожалуй, – вы видели этот домище? Можно понять зависть Лужкова, он попытался соорудить на Рублевке что-то подобное. Но таджикам куда! Да и место дрянь. Яма, болото.

Еропкин завел обычай: любой мог придти на обед без приглашения. И, представьте, всегда всем хватало. Михалыч, ау!

В этом доме родился Сергей Соловьев (историк, не режиссер), жил Гончаров. Здесь работала рыжая Юлька, писала волшебные стихи. До нее дойдет очередь в свое время.

По другой стороне домик Тургенева, скромно жили. Особняк Кекушева, шедевр раннего модерна. Модный (извините за тавтологию, иначе не скажешь) архитектор, заваленный дорогими заказами (Ярославский вокзал, вокзал в Царицыно, Метрополь. Ну, и по мелочи: особняки, доходные дома без числа). Обожал новые, дорогие технологии, ковку, позолоту, гальванопластику, витражи, мозаики. Изысканность и роскошь. Для себя строил особо – Глазовский, 8. (Это рядом, на Смоленке – по соседству Чурилов построил Райффайзенбанк, снаружи серенько, внутри весь из хрусталя. Думаю, где-то миллиард загасили. Кекушев бы лопнул от зависти.) Но перекупили, не смог отказаться, деньги любил. Вдругорядь построился на Остоженке – а заодно уж многоквартирник напротив, чтобы на старости лет не голодать. Было это в 1902-м.

История снисходительно улыбается. В 1905-м особняки стали жечь, хозяев бить. Революцию задушили, но жир вышел из моды. Заказы исчезли. Лев Николаевич сошел с ума и пропал – буквально. До сих пор никто не знает, что с ним сталось, голодал ли перед смертью. Строил-строил, да так и не пожил, бедняга, в своем доме. Его сын стал полярным летчиком, летал с Папаниным, летал в блокадный Ленинград, ну и, разумеется, сидел. Дожил до наших лет, написал книгу «Звериада». А в том доме посольство Египта. В Египте живут Гуля и Ира. К ним мы тоже вернемся иншалла.

Зачатьевский парк – прелестный островок тишины и зелени в самом центре города. Это вершина бывшего здесь когда-то холма Киевец. Святилище Перуна, затем храм Николы. Когда он обветшал, не стали ничего строить, оставили зелень, как бы священную рощу, очень уж место хорошее. Жильцы окрестных домов гуляли – не с собаками, с детьми. Сажали сами цветы, ухаживали – было так красиво! Вишневская корчевала, строила доходный дом – плакали, ложились под бульдозеры. История нервно курит в сторонке.

Зачатьевский монастырь четырнадцатого века, 1306-й. Главный храм поздний, 1880-х годов, не особенно большой, но стоял на пригорке и был в силу этого выше ХХС. Взорвали в 30-е, больно высок. Забавно: построили школу, и каждый год на Донскую, первого сентября, директор выносил письмо Сталина в богатом окладе во двор на линейку Первоклашки приносили клятву О чудотворности мнения расходятся. При демократах письмо скрылось.

Школу тоже взорвали. Собор теперь восстанавливают, из монолита. Реставратором тут работает Алена, я захаживал к ней и сюда, и домой, бывало. Бог даст, о ней мы поговорим позже. В монастыре отличная пекарня, люблю брать здесь горячий, душистый хлеб.

Но я отвлекся. Восьмидесятые, зима. Рита ведет меня смотреть первый в СССР частный музей. Евсей Бялый собрал коллекцию фотоаппаратов. Мы выходим из Парка-радиального, фыркнув под большими усами: подумаешь, изергиль! Спускаемся к набережной. Мороз под двадцать. На реке разводья от канализации, густой пар, иней. Уже стемнело, тошнотно слепят билирубиновые фонари на набережной. Герасим с искаженным лицом садится в роковую лодку. Собака украшена свадебными лентами. Чувствует неладное, но слишком объелась, ее тянет в сон, она моргает.