Виорэль Ломов - Три времени года

Виорэль Ломов

Три времени года

Русские трехстишия

Русские трёхстишия

Поэзия – Великая Тайна! Человек не может постичь её разумом. Поэзия входит в наши души и остаётся там неведомым странным путём. Никто не возьмётся объяснить это внематериальное явление конкретным, материально ощутимым словом. А если и возьмётся, то наверняка потерпит поражение. Недаром поэзия вроде бы признаётся литературой, даже преподаётся в школе как литература, но большинство философов и специалистов-гуманитариев полагают её необъяснимо самостоятельным явлением, к литературе имеющим лишь косвенное отношение, поскольку творится она словом, но стоящим выше литературы, в стороне от неё, глубже её.

Быть может какое-то разъяснение читатель найдет в моих же словах о бесконечно великом творении царя Соломона «Песни песней» из книги «100 великих поэтов». Цитирую: «Писание уподоблено Храму, а «Песнь песней» является Святою Святых этого Храма. Вся святость Храма проистекает из Святой Святых, но вход туда дозволен только первосвященнику и только раз в году после специальной подготовки и обрядов очищения. Другими словами, войти в мир «Песни песней» можно только после долгой, очень долгой предварительной духовной подготовки». Истинная поэзия и есть «Песнь песней» человечества. Потому так мало дано нам свыше истинных поэтов – их всего-то несколько десятков наберётся на всё человечество за всё время нашего существования, пожалуй, даже меньше, чем пророков.

Понять истинную поэзию можно только душой и объяснить несведущему, что в данном случае речь идёт не о вкусовщине или различном понимании поэзии, но о внекритерийном факте, невозможно. Поэзия есть явление мистическое, а потому обязательное для издания нашей направленности. Сегодня мы знакомим читателей с произведениями члена нашей редколлегии Виорэля Михайловича Ломова, написанными в стиле японского хокку.

Сам автор дал коротенькое пояснение.

«Первым хокку, поразившим меня, стало стихотворение японской поэтессы Фукуда Тиё (1703–1775) в переводе В. Марковой. Его я прочитал в 1960-е гг. в книге «Японские трехстишия» – «Вспоминаю умершего ребенка»:

Больше некому сталоДелать дырки в бумаге окон.Но как холодно в доме!

Почему «дырки в бумаге окон»? Да потому что тогда окошки в своих хижинах японцы заклеивали промасленной бумагой.

У поэтессы есть еще одно хокку на эту же тему «На смерть маленького сына»:

О мой ловец стрекоз!Куда в неведомую дальТы нынче забежал?

Не правда ли, достаточно прочесть эти два стихотворения, чтобы понять, что такое хокку?

Мне по душе хокку, которые вонзаются в сердце ледяными иглами. Как, например, стихотворение Басё (Мацуо Ёдзаэмон; 1644–1694) «Прядка волос покойной матери»:

Растает в руках моих, —Так горячи мои слезы, —Белый иней волос.

Или Бусона (Еса Бусон; 1716–1784):

Холод до сердца проник:На гребень жены покойнойВ спальне я наступил.

Или Сики (Масаока Сики; 1867–1902):

Убил паука,И так одиноко сталоВ холоде ночи.

Впрочем у того же Бусона есть и комический стих, преодолевший планку истинной трагедии:

«Буря началась!» —Грабитель на дорогеПредостерег меня.»

Думаю, давать дальнейшие пояснения, почему русский поэт стал творить в русле японской классической поэзии, не стоит. Отмечу только, что у нас издавна слишком многие любители посочинять «что-нибудь от балды» берутся за этот сложнейший, требующий огромной нравственной и духовной подготовки жанр, как за самый легкий и особого труда не требующий – чего стоит накропать три строчки без рифмы. А в итоге выдают тоннокилометры пустопорожней белиберды, тем самым компрометируя саму мысль творить нечто подобное на русском языке.

Мы публикуем русские хокку Виорэля Ломова, потому что уверены – эти стихотворения являются ярчайшим доказательством тому, что хокку на русском языке и возможны, и могут быть равны лучшим творениям создателей этого мучительно пронзительного жанра.

Пейзаж души

На волне любви к японской культуре русские начали сочинять хокку. Их пишут на салфетках, сидя в многочисленных суши-террах и якиториях, пишут дома, наблюдая из окна привычный и вдруг (!) непривычный пейзаж, а потом публикуют – в альманахах поэзии и на литературных интернет-порталах. «Пусть теперь японцы мучаются, переводя наши трехстишия на язык великого Басё», – говорят их авторы

Волнующее, наше, русское.

«У всех сегодня жизнь летит так, что не успеваешь оглянуться, – говорит новосибирский писатель-прозаик Виорэль Ломов, составивший небольшую подборку «русских трехстиший». – Отсюда, наверное, и любовь к хокку. Их не надо долго читать. В них не надо вчитываться. Их надо мгновенно понять сердцем. Именно оно реагирует – вот она, правда! Или – пусто, холодно. Во всяком случае, в них есть то, за что цепляется взгляд узника или смертельно уставшего человека, кем мы сегодня все и являемся – точное, верное и единичное явление, которое подчас больше общего и монументального. Я полюбил их после того, как давно-давно прочитал где-то трехстишие японской поэтессы Фукуда Тиё «Вспоминаю умершего ребенка»:

Больше некому сталоДелать дырки в бумаге окон.Но как холодно в доме!

Поясню: тогда, более трехсот лет назад, а окне была промасленная бумага, а не стекло.

В принципе, это вершина поэзии, которую вряд ли можно преодолеть, да и стоит ли? Мацуо Басё, Буссон, Исса, Кикаку – понятно, японцы. Их много, пишущих в стиле хокку, особенно сегодня. И у нас в том числе. Михаил Бару недавно издал сборник «русских» трехстиший более сотни наших авторов. Сам я хокку практически не пишу. Которые написались – написались случайно».

Русские трёхстишия

Новый год наступил.Еще на год моложеСтал мамин портрет.

Щупленький дирижерИз глыбы воздуха высекВагнера в полный рост.

Прекрасны какДеревья, искривленныеСудьбой!

с запахом яблоньсмешался белый туманс журчаньем ручья

О, как прав он,Считая, что его лишь земля.Червь земляной!

Коршун в небеЧертой вертикальнойЧью-то жизнь зачеркнул

Меняю юг душина север можно меньшеплюс вид на счастье

Ни мух, ни пауковВ углу заглохшем сада.Лишь в паутине снег.

Как муха, бьетсяВ серой паутине ветокЛампа фонаря.

Кто же знает,Где начало степи, где конец?Может, души солдат?

К небу вздымаетСвои черные рукиБрошенный листьями клен.

Кому, Господь,В ночи при блеске молнийПоказываешь мир?

Возглас в парке:«Император идет!»Курносые ели.

Смокинг на свалке!Жалеет бродяга:Размер не его.

Мягко, беззвучноСыплет пион лепестки.Колокола звон.

Бабочку на цветкеСолнечный луч пронзил.А ей хоть бы что!

Птичий крик у озер.О чем, поэты, поете вы?Все спели птицы.

О чем крик цикадВ летнем саду под луной?О конце света?

Как пленителен запахТравы свежескошенной —Запах боли её.

Мимо поезд летит.Отчего же душаРазрывается с телом?

Свет трамвайной дугиДушу высветил мне.Там такой же трамвай.

Река, а в рекеОдни лишь глаза, вон и вон…Лягушки поют.

В реке облака.В небе коршун проплыл.Снова стою один.

Глаза впервыеОбратились к небу, но в нихНет глубины.

Что пережил ты,Желтый лист на земле?Ведь только июнь.

Как прямо стоятСухие стебли травы!Рыцари осени.

К восходу солнцаВсю ночь березы ткалиЧерные кружева.

Ворона кричит,Снег роняя с ветвей.Иероглиф зимы.

Я бросил ружье.Утки раненой взгляд!Мамины глаза.

По китайской легенде, человек уснул у костра, на котором варил себе бобовую похлебку, и во сне увидел всю свою будущую жизнь.