Михаил Лермонтов - Монго

Михаил Юрьевич Лермонтов

Монго

Садится солнце за горой,Туман дымится над болотом,И вот дорогой столбовойЛетят, склонившись над лукой,Два всадника лихим полетом.Один – высок и худощав,Кобылу серую собрав,То горячит нетерпеливо,То сдержит вдруг одной рукой.Мал и широк в плечах другой.Храпя мотает длинной гривойПод ним саврасый скакунок,Степей башкирских сын счастливый.Устали всадники. До ногОт головы покрыты прахом.Коней приезженных размахомОни любуются поройИ речь ведут между собой.– Монго, послушай – тут направо!Осталось только три версты.– Постой! уж эти мне мосты!Дрожат и смотрят так лукаво.– Вперед, Маёшка! только насИзмучит это приключенье,Ведь завтра в шесть часов ученье!– Нет, в семь! я сам читал приказ!

Но прежде нужно вам, читатель,Героев показать портрет:Монго – повеса и корнет,Актрис коварных обожатель,Был молод сердцем и душой,Беспечно женским ласкам верилИ на аршин предлинный свойЛюдскую честь и совесть мерил.Породы английской он был —Флегматик с бурыми усами,Собак и портер он любил,Не занимался он чинами,Ходил немытый целый день,Носил фуражку на-бекрень;Имел он гадкую посадку:Неловко гнулся напередИ не тянул ноги он в пятку,Как должен каждый патриот.Но если, милый, вы езжалиСмотреть российский наш балет,То верно в креслах замечалиЕго внимательный лорнет.Одна из дев ему сначалаДней девять сряду отвечала,В десятый день он был забыт, —С толпою смешан волокит.Все жесты, вздохи, объясненьяНе помогали ничего...И зародился пламень мщеньяВ душе озлобленной его.

Маёшка был таких же правил:Он лень в закон себе поставил,Домой с дежурства уезжал,Хотя и дома был без дела;Порою рассуждал он смело,Но чаще он не рассуждал.Разгульной жизни отпечатокИные замечали в нем;Печалей будущих задатокХранил он в сердце молодом;Его покоя не смущало, —Что не касалось до него;Насмешек гибельное жалоБроню железную встречалоНад самолюбием его.Слова он весил осторожноИ опрометчив был в делах;Порою: трезвый – врал безбожно,И молчалив был – на пирах.Характер вовсе бесполезныйИ для друзей и для врагов...Увы! читатель мой любезный,Что делать мне – он был таков!

Теперь он следует за другомНа подвиг славный, роковой,Терзаем пьяницы недугом, —Изгагой мучим огневой.Приюты неги и прохладыВдоль по дороге в Петергоф,Мелькают в ряд из-за оградыРазнообразные фасадыИ кровли мирные домов,В тени таинственных садов.Там есть трактир... и он от векаЗовется Красным Кабачком,И там – для блага человекаПостроен сумасшедших дом,И там приют себе смиренныйТанцорка юная нашла.Краса и честь балетной сцены,На содержании была:N. N., помещик из Казани,Богатый волжский старожил,Без волокитства, без признанийЕе невинности лишил.– Мой друг! ему я говорил:Ты не в свои садишься сани,Танцоркой вздумал управлять!Ну где тебе <...>

Но обратимся поскорееМы к нашим буйным молодцам.Они стоят в пустой аллее,Коней привязывают там,И вот, тропинкой потаенной,Они к калитке отдаленнойСпешат, подобно двум ворам.На землю сумрак ниспадает,Сквозь ветви брежжит лунный светИ переливами играетНа гладкой меди эполет.Вперед отправился Маёшка;В кустах прополз он, как черкес,И осторожно, точно кошка,Через забор он перелез.За ним Монго наш долговязый,Довольный этою проказой,Перевалился кое-как.Ну, лихо! сделан первый шаг!Теперь душа моя в покое, —Судьба окончит остальное!

Облокотившись у окна,Меж тем танцорка молодаяСидела дома и одна,Ей было скучно и зеваяТак тихо думала она:«Чудна судьба! о том ни слова, —На матушке моей чепецФасона самого дурного,И мой отец – простой кузнец!..А я – на шелковом диванеЕм мармелад, пью шоколад;На сцене – знаю уж заране, —Мне будет хлопать третий ряд.Теперь со мной плохие шутки:Меня сударыней зовут,И за меня три раза в суткиКаналью повара дерут,Мой Pierre не слишком интересен,Ревнив, упрям, что ни толкуй,Не любит смеху он, ни песен,Зато богат и глуп, <...>Теперь не то, что было в школе:Ем за троих, порой и боле,И за обедом пью люнель.А в школе... Боже! вот мученье!Днем – танцы, выправка, ученье,А ночью – жесткая постель.Встаешь, бывало, утром рано,Бренчит уж в зале фортепьяно,Поют все врозь, трещит в ушах;А тут сама, поднявши ногу,Стоишь, как аист, на часах.Флёри хлопочет, бьет тревогу...Но вот одиннадцатый час,В кареты всех сажают нас.Тут у подъезда офицеры,Стоят все в ряд, порою в два...Какие милые манерыИ всё отборные слова!Иных улыбкой ободряешь,Других бранишь и отгоняешь,Зато – вернулись лишь домой —Директор порет на убой:Ни взгляд не думай кинуть лишний,Ни слова ты сказать не смей...А сам, прости ему всевышний,Ведь уж какой прелюбодей!..»

Но тут в окно она взглянула,И чуть не брякнулась со стула.Пред ней, как призрак роковой,С нагайкой, освещен луной,Готовый влезть почти в окошко,Стоит Монго, за ним Маёшка.«Что это значит, господа?И кто вас звал притти сюда?Ворваться к девушке – бесчестно!..»– Нам право это очень лестно!«Я вас прошу: подите прочь!»– Но где же проведем мы ночь?Мы мчались, выбились из силы...«Вы неучи!» – Вы очень милы!..«Чего хотите вы теперь?Ей-богу, я не понимаю!»– Мы просим только чашку чаю!«Панфишка! отвори им дверь!»Поклон отвесивши пренизко,Монго ей бросил нежный взор,Потом садится очень близкоИ продолжает разговор.Сначала колкие намеки,Воспоминания, упреки,Ну, словом, весь любовный вздор...И нежный вздох прилично-томныйПорхнул из груди молодой...Вот ножку нежную поройОн жмет коленкою нескромной,И говоря о том, о сем,Копаясь, будто бы случайноПод юбку лезет, жмет корсет,И ловит то, что было тайной,Увы, для нас в шестнадцать лет!

……………………………………

Маёшка, друг великодушный,Засел поодаль на диван,Угрюм, безмолвен, как султан.Чужое счастие нам скучно,Как добродетельный роман.Друзья! ужасное мученьеБыть на пиру <...>Иль адъютантом на сраженьиПри генералишке пустом;Быть на параде жалонёром,Или на бале быть танцором,Но хуже, хуже во сто разВстречать огонь прелестных глазИ думать: это не для нас!

Меж тем Монго горит и тает…Вдруг самый пламенный пассажЗловещим стуком прерываетНа двор влетевший экипаж:Девятиместная коляскаИ в ней пятнадцать седоков...Увы! печальная развязка,Неотразимый гнев богов!..То был N. N. с своею свитой:Степаном, Федором, Никитой,Тарасом, Сидором, Петром,Идут, гремят, орут, содом!Все пьяны... прямо из трактира,И на устах – <...>Но нет, постой! умолкни лира!Тебе ль, поклоннице мундира,Поганых фрачных воспевать?..В истерике младая дева...Как защититься ей от гнева,Куда гостей своих девать?..Под стол, в комод иль под кровать?В комоде места нет и платью,Урыльник полон под кроватью...Им остается лишь одно:Перекрестясь, прыгнуть в окно...Опасен подвиг дерзновенный,И не сносить им головы!Но вмиг проснулся дух военный —Прыг, прыг!.. и были таковы...

…………………………………………………………………………………………

Уж ночь была, ни зги не видно,Когда свершив побег обидныйДля самолюбья и любви,Повесы на коней вскочилиИ думы мрачные своиДруг другу вздохом сообщили.Деля печаль своих господ,Их кони с рыси не сбивались,Упрямо убавляя ход,Они <...> спотыкались,И леность их преодолетьНи шпоры не могли, ни плеть.

Когда же в комнате дежурнойОни сошлися поутру,Воспоминанья ночи бурнойПрогнали краткую хандру.

Тут было шуток, смеху было!И право, Пушкин наш не врет,Сказав, что день беды пройдет,А что пройдет, то будет мило…

Так повесть кончена моя,И я прощаюсь со стихами,А вы не можете ль, друзья,Нравоученье сделать сами?..

Примечания

Печатается по «Библиогр. запискам» (1861 г., № 20, стлб. 653—658), где поэма была впервые опубликована П. А. Ефремовым с некоторыми купюрами и неточностями.

Автографы и авторизованные копии поэмы не сохранились. Единственный дошедший до нас список О. И. Квиста (ИРЛИ, оп. 2, № 78) весьма неисправен. Список, по которому впервые напечатал поэму П. А. Ефремов, также не сохранился, однако в бумагах Ефремова имеется копия с этого списка (ИРЛИ, оп. 4, № 25, лл. 110—113). На основании этой копии вносятся поправки и дополнения в текст настоящего издания.