Игорь Иртеньев - Повестка дна (сборник)

Игорь Иртеньев

Повестка дна (сборник)

© Игорь Иртеньев, наследники, 2015

© Валерий Калныньш, дизайн серии, 2015

© «Время», 2015

Сергей Гандлевский

Балаганчик Игоря Иртеньева

…Человек, увы, не птица,Не даны ему крыла,В чем мы можем убедиться,Прыгнув на пол со стола.

Ладно б только не могли быМы по воздуху летать,Но и в море, словно рыбы,Не желаем обитать.

Ибо там мы без скафандраСмерть найдем себе на дне.И гореть, как саламандра,Нам не нравится в огне.

Потому что в этом мире,Грош которому цена,Из стихий числом четыреНам подходит лишь одна…

Игорь Иртеньев слагает стихи так лихо, словно палит по-македонски с двух рук, и, кажется, нет ничего проще, чем говорить в рифму и в такт.

Рассуждая по-житейски, противоестественно складная и при этом осмысленная речь и есть самое главное и праздничное в поэзии – за что ее любят или не любят. Ведь говорить, в принципе, хоть бы и прозой – сущее мучение: эканье-меканье, слова-паразиты, вспомогательная жестикуляция и страдальческие гримасы от бессилия выразиться точно… А тут находится штукарь, которому эта пытка будто бы нипочем, и весь набор цирковых сравнений – с жонглером, канатоходцем и проч. – применительно к нему совершенно уместен. Причем фокусы он проделывает, как и положено, играючи, будто в свое удовольствие, пусть даже и говорится нередко на довольно невеселые темы:

Прокукарекал петушок,А значит, со двора,Приняв с утра на посошок,Нам трогаться пора.

Мы загостились тут с тобой,Пора бы знать и честь,Уже рога трубят отбой,Нам подавая весть.

Она не то чтобы блага,Но уж какая есть,И нам остатки пирога,Похоже, не доесть.

Сметем же крошки со стола,И в рот себе стряхнем.Спасибо жизнь, что ты была…Да вышла день за днем.

Но так называемую исповедальную лирику, вроде процитированных выше строф, где за героем стихотворения маячит фигура автора, Иртеньев пишет нечасто. Его искусство по преимуществу под стать актерскому. Поэт талантливо подмечает разные оттенки смешного и перевоплощается в соответствующего персонажа, от лица которого и держит речь. Иногда такой творческий метод выходит автору боком: как-то Иртеньев смеха ради «включил» борзописца-проходимца («Ария возвращенца») – и тотчас сделали стойку болваны с патриотическим приветом.

А вот он снова преобразился – и перед читателем потуги важного скудоумия выдать себя за глубокомыслие (что роднит автора с Козьмой Прутковым):

Поскольку есть на свете части света,То где-то быть должны и части тьмы.Но где они? Молчанье… нет ответа.Напрасно бьются лучшие умы…

Когда поэт особенно в ударе, его замечательно несет – точь-в‑точь по известной соленой присказке «слово за́ слово» и т. д.:

Дней прошла регатаПестрой чередой,А ведь был когда-тоЯ телезвездой.

На цветном экранеРаспушал усы,С Шерон Стоун в банеСдергивал трусы.

Очень удаются Иртеньеву подделки под дворовый фольклор с его чувствительным бредом:

Люди Эллу прозвали АнжелойЗа глаза голубые ее,И была она гордой и смелой,Не боялась она никого.

Когда наблюдаешь за работой хорошего мастера, скажем, столяра, помимо всего прочего, впечатляет, что единственная в своем роде вещь сделана при помощи древних как мир и общедоступных инструментов – молотка, стамески, рубанка… Вот и Иртеньев не изобретает велосипеда, используя проверенные приемы комизма, например, – смешение стилей:

Когда пленительных созвучийВ душе вскипает торжество,Что мир мне этот злоебучийИ обитатели его?…………………………………Судьба ли в этом виновата,Слепой ли рок тому виной –Меж нами пропасть в три обхвата,И восемь метров глубиной.

Или очень непринужденно приплетает классику:

Убрав с утра пол-литра водки,За пьянство списанный давно,Пилот в засаленной пилоткеГрозит сопернику в окно.

Злобы дня в этих стихах много, но дух поэзии живет, где хочет – в фельетоне так в фельетоне. И для ценителя сквозь фельетонную стихию то здесь, то там посверкивают перлы словесности. (Сказав «перлы», один торжественный дурак, будто сочиненный Иртеньевым, попросил у телезрителей прощения за «непарламентское выражение», – честное слово, сам слышал. Извинюсь-ка и я, на всякий случай.)

И на фоне талантливого ёрничества – вдруг снова пафос, причем прямой и праведный, будто пожилой лицедей, переводя дух в гримерной, нехотя вправляет мозги нахальному молокососу:

И не рассказывай мне басниПро то, что не было прекраснейСтраны, чем твой СССР.Я сед, а ты, приятель, – сер.

А эти выстраданные строки, в свой черед, сменяются гэгами, безотказными, как вид надутого жлоба, севшего мимо стула, когда разбирает – нет, даже не интеллигентный смех, а какой-то неприличный утробный.

Спасибо Игорю Иртеньеву за весь этот балаган!

Страна моя идет ко днуСо мною заодно,А мне обидно за странуИ боязно за дно.

«Пришли такие времена…»

Пришли такие времена,Что мне подсказывает разум:«Товарищ, верь, придет ханаИ всех накроет медным тазом».

Конец истории грядет,Пускай слегка ошиблись майя,Того гляди она придет,На обе левые хромая.

Она придет, уж ты поверь,В наш мир, безумием объятый,И постучит сурово в дверь,Как у того глухого в Пятой.

И ты взметнешься с ложа вдруг,Пугая домочадцев сонных,И выскочишь на страшный стукВ одних сиреневых кальсонах.

И двери настежь распахнешь,Но не увидишь никого тамИ до рассвета не уснешь,Холодным обливаясь потом.

Пусть жизнь твоя пустым-пуста,Пусть бога нет, а люди – звериНо, услыхав «та-та-та-та»,Молю, не приближайся к двери!

«Ты слышишь, скребется заря у ворот…»

Ты слышишь, скребется заря у ворот,Хорош уже мять простыню.Вставай, поднимайся, безвольный урод,Навстречу грядущему дню.

Фабричный гудок протрубил за окном,Говяд пробудились стада,Вставай же – пусть даже в исподнем одном.На подвиг борьбы и труда.

Довольно давить безмятежно клопаВ объятиях сладкого сна,Ты ж нации совесть сегодня, n’est-ce pas?[1]С тобой лишь воспрянет она.

На то тебе лиру Господь и вручал,Чтоб ты ей рассеивал мрак.Уж трижды петух за окном прокричалИ свистнул четырежды рак.

Собрав по сусекам былой креатив,Вставай, разрази тебя гром,Вселенского зла выходи супротивВ обнимку с вселенским добром.

Пока твой густой, переливчатый храпРазносится мирно окрест,Борзеет тиран, сатанеет сатрап,Невинность влекут под арест.

Но ржет у крыльца в неизменном пальтоТвой конь, благородный Пегас,Ведь если не вы, то считай и никто,Одна лишь надежда – на вас.

«Все уже правовая база…»

Все уже правовая база,Все шире беспредела тьма –И это не пустая фраза,Но вывод здравого ума.

Пока не все еще прикрыли,Не все прихлопнули пока,Хватай, товарищ, в руки крыльяИ дуй отсюда в облака.

Последняя заря, алея,Последний предвещает день.Так что оденься потеплее –Пальто и валенки надень.

Там, в облаках, с питаньем скудно,Комфорта не было и нет,Зато торжественно и чудно,Как нам указывал поэт.

Пусть знают злобные уроды,Забывшие про стыд и честь,Остатки жалкие свободыУ нас еще в запасе есть.

И до конца он не истает,Тот стратегический запас,Пока бессмысленно летаетПоследний из немногих нас.

«Я верю – поздно или рано…»

Я верю – поздно или раноНаступит он, желанный час,Когда, повергнув власть тирана,Воспрянет креативный класс.

Когда у гробового входаС табличкой «enter» на стенеНас примет радостно свободаИ удивится: «вы ко мне?».

Плач по Лизавете

Жизнь и так-то не пастила,Даже близко,Так еще коза померла,Звали Лизка.

Брык с копыт – и вся недолга,Стоп машина,А ведь были у ней рогаВ два аршина[2].

Отошла, аккурат, в обед,В полвторого,Пусть была ты, Элизабет,Не корова,

Не звучала, как человек,Столь же гордо,Не забыть мне твою вовекКозью морду.

Хоть всего-то ты и коза,Нету спора,Но такие встречу глаза,Я не скоро.

Молока с тебя, как с козла,Меньше даже,Но не просто пятном былаТы в пейзаже.

Пусть твердят, что я зоофил,Враки это,Как сестру я тебя любил,Лизавета.

Будь бы даже я древний грек,Типа эллин, –Скотоложства тяжкий грехНепомерен.

Да и песня моя о том,Видят боги,Что рогатым быть лучше скотом,Чем двуногим.

«Культурный слой буквально тает…»