Алексей Константинович Толстой - Благословляю я свободу (Поэмы)

Алексей Константинович Толстой

Благословляю я свободу (Поэмы)

ГРЕШНИЦА

Народ кипит, веселье, хохот,Звон лютней и кимвалов грохот,Кругом и зелень, и цветы,И меж столбов, у входа дома,Парчи тяжелой переломыТесьмой узорной подняты;Чертоги убраны богато,Везде горит хрусталь и злато,Возниц и коней полон двор;Теснясь за трапезой великой,Гостей пирует шумный хор,Идет, сливаяся с музыкой,Их перекрестный разговор.

Ничем беседа не стеснима,Они свободно говорятО ненавистном иге Рима,О том, как властвует Пилат,О их старшин собранье тайном,Торговле, мире и войне,И муже том необычайном,Что появился в их стране.

«Любовью к ближним пламенея,Народ смиренью он учил,Он все законы МоисеяЛюбви закону подчинил;Не терпит гнева он, ни мщенья,Велит за зло платить добром;Есть неземная сила в нем,Слепым он возвращает зренье,Дарит и крепость и движеньеТому, кто был и слаб и хром;Ему признания не надо,Сердец мышленье отперто,Его пытующего взглядаЕще не выдержал никто.

Целя недуг, врачуя муку,Везде спасителем он был,И всем простер благую руку,И никого не осудил.То, видно, Богом муж избранный!Он там, по онпол Иордана,Ходил как посланный небес,Он много там свершил чудес,Теперь пришел он, благодушный,На эту сторону реки,Толпой прилежной и послушнойЗа ним идут ученики».

Так гости, вместе рассуждая,За длинной трапезой сидят;Меж ними, чашу осушая,Сидит блудница молодая;Ее причудливый нарядНевольно привлекает взоры,Ее нескромные уборыО грешной жизни говорят;Но дева падшая прекрасна;Взирая на нее, наврядПред силой прелести опаснойМужи и старцы устоят:Глаза насмешливы и смелы,Как снег Ливана, зубы белы,Как зной, улыбка горяча;Вкруг стана падая широко,Сквозные ткани дразнят око,С нагого спущены плеча.

Ее и серьги, и запястья,Звеня, к восторгам сладострастья,К утехам пламенным зовут,Алмазы блещут там и тут,И, тень бросая на ланиты,Во всем обилии красы,Жемчужной нитью перевиты,Падут роскошные власы;В ней совесть сердца не тревожит,Стыдливо не вспыхает кровь,Купить за злато всякий можетЕе продажную любовь.

И внемлет дева разговорам,И ей они звучат укором;Гордыня пробудилась в ней,И говорит с хвастливым взором:«Я власти не страшусь ничьей;Заклад со мной держать хотите ль?Пускай предстанет ваш учитель,Он не смутит моих очей!»

Вино струится, шум и хохот,Звон лютней и кимвалов грохот,Куренье, солнце и цветы;И вот к толпе, шумящей праздно,Подходит муж благообразный;Его чудесные черты,Осанка, поступь и движенья,Во блеске юной красоты,Полны огня и вдохновенья;Его величественный видНеотразимой дышит властью,К земным утехам нет участья,И взор в грядущее глядит.

То муж на смертных непохожий,Печать избранника на нем,Он светел, как архангел божий,Когда пылающим мечомВрага в кромешные оковыОн гнал по манию Иеговы.Невольно грешная женаЕго величьем смущенаИ смотрит робко, взор понизив,Но, вспомня свой недавный вызов,Она с седалища встаетИ, стан свой выпрямивши гибкийИ смело выступив вперед,Пришельцу с дерзкою улыбкойФиал шипящий подает.

«Ты тот, что учит отреченью —Не верю твоему ученью,Мое надежней и верней!Меня смутить не мысли ныне,Один скитавшийся в пустыне,В посте проведший сорок дней!Лишь наслажденьем я влекома,С постом, с молитвой незнакома,Я верю только красоте,Служу вину и поцелуям,Мой дух тобою не волнуем,Твоей смеюсь я чистоте!»

И речь ее еще звучала,Еще смеялася она,И пена легкая винаПо кольцам рук ее бежала,Как общий говор вкруг возник,И слышит грешница в смущенье:«Она ошиблась, в заблужденьеЕе привел пришельца лик —То не учитель перед нею,То Иоанн из Галилеи,Его любимый ученик!»

Небрежно немощным обидамВнимал он девы молодой,И вслед за ним с спокойным видомПодходит к храмине другой.В его смиренном выраженьеВосторга нет, ни вдохновенья,Но мысль глубокая леглаНа очерк дивного чела.

То не пророка взгляд орлиный,Не прелесть ангельской красы,Делятся на две половиныЕго волнистые власы;Поверх хитона упадая,Одела риза шерстянаяПростою тканью стройный рост,В движеньях скромен он и прост,Ложась вкруг уст его прекрасных,Слегка раздвоена брада,Таких очей благих и ясныхНикто не видел никогда.

И пронеслося над народомКак дуновенье тишины,И чудно благостным приходомСердца гостей потрясены.Замолкнул говор. В ожиданьеСидит недвижное собранье,Тревожно дух переводя.И он, в молчании глубоком,Обвел сидящих тихим окомИ, в дом веселья не входя,На дерзкой деве самохвальнойОстановил свой взор печальный.

И был тот взор как луч денницы,И все открылося ему,И в сердце сумрачном блудницыОн разогнал ночную тьму;И все, что было там таимо,В грехе что было свершено,В ее глазах неумолимоДо глубины озарено;Внезапно стала ей понятнаНеправда жизни святотатной,Вся ложь ее порочных дел,И ужас ею овладел.

Уже на грани сокрушенья,Она постигла в изумленье,Как много благ, как много силГосподь ей щедро подарилИ как она восход свой ясныйГрехом мрачила ежечасно;И, в первый раз гнушаясь зла,Она в том взоре благодатномИ кару дням своим развратным,И милосердие прочла.

И, чуя новое начало,Еще страшась земных препон,Она, колебляся, стояла…И вдруг в тиши раздался звонИз рук упавшего фиала…Стесненной груди слышен стон.Бледнеет грешница младая,Дрожат открытые уста,И пала ниц она, рыдая,Перед святынею Христа.

1857

…Привязанный хозяйственными заботами и служебными обязанностями к Степановке и Мценску, я только в середине зимы мог на неделю или на две отрываться в Москву и, конечно, не имел времени и побуждений бывать в других городах. Не помню, почему именно осенью 1868 года я в бытность в Орле ночевал в тамошней почтовой гостинице. Проходя по коридору, я вдруг остановился в изумлении перед человеком, шедшим мне навстречу и, по-видимому, изумленным не менее меня. Промедлив секунду, мы, не говоря ни слова, бросились обнимать друг друга. Человек этот был граф Ал. Конст. Толстой.

– Вы не завтракаете? – спросил он меня. – Чем же вас угощать?

Я попросил кофею. «Кофею, – крикнул он вошедшему слуге, – самого лучшего кофею».

Не берусь передавать подробности нашей задушевной беседы. Тут мы узнали друг от друга, что, невзирая на различие путей жизни, мы ни на минуту не переставали носить в груди самые живейшие взаимные симпатии, которые должны были загораться от первого благосклонного соприкосновения.

А. А. Фет. «Воспоминания» [1]

А. К. Толстой, останавливаясь в Козельске, часто приходил в монастырь пешком. Для любителя природы и охотника три версты, конечно, не представляли собою серьезного расстояния. Кто знает, может быть, отсюда он взял некоторые картины для своего «Иоанна Дамаскина»:

Благословляю вас, леса,Благословляю горы, долы…

Как мог взять отсюда же и прелестные тоны для изображения жизни, монашеской «уставности» в этом его прелестном стихотворении.

В. В. Розанов [2]

ИОАНН ДАМАСКИН

Любим калифом Иоанн;Ему, что день, почет и ласка,К делам правления призванЛишь он один из христианПорабощенного Дамска.Его поставил властелинИ суд рядить, и править градом,Он с ним беседует один,Он с ним сидит в совете рядом;Окружены его дворцыБлагоуханными садами,Лазурью блещут изразцы,Убраны стены янтарями;В полдневный зной приют и теньДают навесы, шелком тканы,В узорных банях ночь и деньШумят студеные фонтаны.

Но от него бежит покой,Он бродит сумрачен; не тойОн прежде мнил идти дорогой,Он счастлив был бы и убогий,Когда б он мог в тиши лесной,В глухой степи, в уединенье,Двора волнение забытьИ жизнь смиренно посвятитьТруду, молитве, песнопенью.И раздавался уж не разЕго красноречивый гласПротиву ереси безумной,Что на искусство подняласьГрозой неистовой и шумной.

Упорно с ней боролся он,И от Дамаска до ЦарьградаБыл, как боец за честь иконИ как художества ограда,Давно известен и почтен.Но шум и блеск его тревожит,Ужиться с ними он не может,И, тяжкой думой обуян,Тоска в душе и скорбь на лике,Вошел правитель ИоаннВ чертог дамасского владыки.

«О государь, внемли! Мой сан,Величье, пышность, власть и сила,Все мне несносно, все постыло.Иным призванием влеком,Я не могу народом править:Простым рожден я быть певцом,Глаголом вольным Бога славить!В толпе вельмож всегда один,Мученья полон я и скуки;Среди пиров, в главе дружин,Иные слышатся мне звуки;Неодолимый их призывК себе влечет меня все боле —О, отпусти меня, калиф,Дозволь дышать и петь на воле!»И тот просящему в ответ:«Возвеселись, мой раб любимый!Печали вечной в мире нетИ нет тоски неизлечимой!

Твоею мудростью однойКругом Дамаск могуч и славен.Кто ныне нам величьем равен?И кто дерзнет на нас войной?А я возвышу жребий твой —Недаром я окрест державен —Ты примешь чести торжество,Ты будешь мне мой брат единый:Возьми полцарства моего,Лишь правь другою половиной!»К нему певец: «Твой щедрый дар,О государь, певцу не нужен;С иною силою он дружен;В его груди пылает жар,Которым зиждется созданье;Служить творцу его призванье;Его души незримый мирПрестолов выше и порфир.

Он не изменит, не обманет;Все, что других влечет и манит:Богатство, сила, слава, честь —Все в мире том в избытке есть;А все сокровища природы:Степей безбережный простор,Туманный очерк дальних горИ моря пенистые воды,Земля, и солнце, и луна,И всех созвездий хороводы,И синей тверди глубина —То всё одно лишь отраженье,Лишь тень таинственных красот,Которых вечное виденьеВ душе избранника живет!

О, верь, ничем тот не подкупен,Кому сей чудный мир доступен,Кому Господь дозволил взглядВ то сокровенное горнило,Где первообразы кипят,Трепещут творческие силы!То их торжественный приливЗвучит певцу в его глаголе —О, отпусти меня, калиф,Дозволь дышать и петь на воле!»И рек калиф: «В твоей грудиНе властен я сдержать желанье,Певец, свободен ты, иди,Куда влечет тебя призванье!»

И вот правителя дворцыДобычей сделались забвенья;Оделись пестрые зубцыТравой и прахом запустенья;Его несчетная казнаДавно уж нищим раздана,Усердных слуг не видно боле,Рабы отпущены на волю,И не укажет ни один,Куда их скрылся господин.В хоромах стены и картиныДавно затканы паутиной,И мхом фонтаны заросли;Плющи, ползущие по хорам,От самых сводов до землиЗеленым падают узором,И мак спокойно полевойРастет кругом на звонких плитах,И ветер, шелестя травой,В чертогах ходит позабытых.

Благословляю вас, леса,Долины, нивы, горы, воды!Благословляю я свободуИ голубые небеса!И посох мой благословляю,И эту бедную суму,И степь от края и до краю,И солнца свет, и ночи тьму,И одинокую тропинку,По коей, нищий, я иду,И в поле каждую былинку,И в небе каждую звезду!О, если б мог всю жизнь смешать я,Всю душу вместе с вами слить!О, если б мог в свои объятьяЯ вас, враги, друзья и братья,И всю природу заключить!Как горней бури приближенье,Как натиск пенящихся вод,Теперь в груди моей растетСвятая сила вдохновенья.Уж на устах дрожит хвалаВсему, что благо и достойно, —Какие ж мне воспеть дела?Какие битвы или войны?Где я для дара моегоНайду высокую задачу?Чье передам я торжествоИль чье падение оплачу?Блажен, кто рядом славных делСвой век украсил быстротечный;Блажен, кто жизнию умелХоть раз коснуться правды вечной,Блажен, кто истину искал,И тот, кто, побежденный, палВ толпе ничтожной и холодной,Как жертва мысли благородной!Но не для них моя хвала,Не им восторга излиянья!Мечта для песен избралаНе их высокие деянья!И не в венце сияет он,К кому душа моя стремится;Не блеском славы окружен,Не на звенящей колесницеСтоит он, гордый сын побед;Не в торжестве величья – нет, —Я зрю его передо мноюС толпою бедных рыбаков;Он тихо, мирною стезею,Идет меж зреющих хлебов;Благих речей своих отрадуВ сердца простые он лиет,Он правды алчущее стадоК ее источнику ведет.

Зачем не в то рожден я время,Когда меж нами, во плоти,Неся мучительное бремя,Он шел на жизненном пути!Зачем я не могу нести,О мой Господь, твои оковы,Твоим страданием страдать,И крест на плечи твой приять,И на главу венец терновый!О, если б мог я лобызатьЛишь край святой твоей одежды,Лишь пыльный след твоих шагов,О мой Господь, моя надежда,Моя и сила и покров!Тебе хочу я все мышленья,Тебе всех песней благодать,И думы дня, и ночи бденья,И сердца каждое биенье,И душу всю мою отдать!Не отверзайтесь для другогоОтныне, вещие уста!Греми лишь именем Христа,Мое восторженное слово!

Часы бегут. Ночная теньНе раз сменяла зной палящий,Не раз, всходя, лазурный деньСвивал покров с природы спящей;И перед странником вдалиИ волновались и рослиРазнообразные картины:Белели снежные вершиныНад лесом кедровым густым,Иордан сверкал в степном просторе,И Мертвое чернело море,Сливаясь с небом голубым.И вот, виясь в степи широкой,Чертой изогнутой леглоПред ним Кедронского потокаДавно безводное русло.

Смеркалось. Пар струился синий,Кругом царила тишина;Мерцали звезды над пустыней,Всходила медленно луна.Брегов сожженные стремниныНа дно сбегают крутизной,Спирая узкую долинуДвойной отвесною стеной.

Внизу кресты, символы веры,Стоят в обрывах здесь и там,И видны странника очамВ утесах рытые пещеры.Сюда со всех концов землиБежав мирского треволненья,Отцы святые притеклиИскать покоя и спасенья.

С краев до высохшего дна,Где спуск крутой ведет в долину,Руками их возведенаИз камней крепкая стена,Отпор степному сарацину.В стене ворота. Тесный входНад ними башня стережет.Тропинка вьется над оврагом,И вот, спускаясь по скалам,При свете звезд, усталым шагомПодходит странник к воротам.

«Тебя, безбурное жилище,Тебя, познания купель,Житейских помыслов кладбищеИ новой жизни колыбель,Тебя приветствую, пустыня,К тебе стремился я всегда!Будь мне убежищем отныне,Приютом песен и труда!Все попечения мирскиеСложив с себя у этих врат,Приносит вам, отцы святые,Свой дар и гусли новый брат!»

«Отшельники Кедронского потока,Игумен вас сзывает на совет!Сбирайтесь все: пришедший издалекаВам новый брат приносит свой привет!Велики в нем и вера и призванье,Но должен он пройти чрез испытанье.Из вас его вручаю одному:Он тот певец, меж всеми знаменитый,Что разогнал иконоборства тьму,Чьим словом ложь попрана и разбита,То Иоанн, святых икон защита —Кто хочет быть наставником ему?»И лишь назвал игумен это имя,Заволновался весь монахов ряд,И на певца дивятся и глядят,И пробегает шепот между ними.

Главами все поникнувши седыми,С смирением игумну говорят:«Благословен сей славный Божий воин,Благословен меж нас его приход,Но кто же здесь учить того достоин,Кто правды свет вокруг себя лиёт?Чье слово нам как колокол звучало,Того ль приять дерзнем мы под начало?»Тут из толпы один выходит брат;То черноризец был на вид суровый,И строг его пытующий был взгляд,И строгое певцу он молвил слово:«Держать посты уставы нам велят,Служенья ж мы не ведаем иного! —Коль под моим началом хочешь быть,Тебе согласен дать я наставленье,Но должен ты отныне отложитьНенужных дум бесплодное броженье;Дух праздности и прелесть песнопеньяПостом, певец, ты должен победить!Коль ты пришел отшельником в пустыню,Умей мечты житейские попрать,И на уста, смирив свою гордыню,Ты наложи молчания печать!Исполни дух молитвой и печалью —Вот мой устав тебе в новоначалье».

Замолк монах. Нежданный приговорКак гром упал средь мирного синклита.Смутились все. Певца померкнул взор,Покрыла бледность впалые ланиты.И неподвижен долго он стоял,Безмолвно опустив на землю очи,Как будто бы ответа он искал,Но отвечать недоставало мочи.

И начал он: «Моих всю бодрость сил,И мысли все, и все мои стремленья —Одной я только цели посвятил:Хвалить творца и славить в песнопенье.Но ты велишь скорбеть мне и молчать —Твоей, отец, я повинуюсь воле:Весельем сердце не взыграет боле,Уста сомкнет молчания печать.Так вот где ты таилось, отреченье,Что я не раз в молитвах обещал!Моей отрадой было песнопенье,И в жертву ты, Господь, его избрал!Настаньте ж, дни молчания и муки!Прости, мой дар! Ложись на гусли, прах!А вы, в груди взлелеянные звуки,Замрите все на трепетных устах!Спустися, ночь, на горестного братаИ тьмой его от солнца отлучи!Померкните, затмитесь без возврата,Моих псалмов звенящие лучи!Погибни, жизнь! Погасни, огнь алтарный!Уймись во мне, взволнованная кровь!Свети лишь ты, небесная любовь,В моей ночи звездою лучезарной!О мой Господь! Прости последний стон,Последний сердца страждущего ропот!Единый миг – замрет и этот шепот,И встану я, тобою возрожден!Свершилось. Мрака набегают волны.Взор гаснет. Стынет кровь. Всему конец!Из мира звуков ныне в мир безмолвныйНисходит к вам развенчанный певец!»

В глубоком ущелье,Как гнезда стрижей,По желтым обрывам темнеют пустынные кельи,Но речи не слышно ничьей;Все тихо, пока не сберется к служеньюОтшельников рой;И вторит тогда их обрядному пеньюОдин отголосок глухой.

А там, над краями долины,Безлюдной пустыни царит торжество,И пальмы не видно нигде ни единой,Все пусто кругом и мертво.Как жгучее бремя,Так небо усталую землю гнетет,И кажется, будто бы времяСвой медленный звучно свершает над нею полет.Порой отдаленное слышно рычаньеГолодного льва;И снова наступит молчанье,И снова шумит лишь сухая трава,Когда из-под камней змея выползаяБлеснет чешуей;Крилами треща, саранча полеваяВзлетит иногда. Иль случится порой,Пустыня проснется от дикого клика,Посыпятся камни, и там, в вышине,Дрожа и колеблясь, мохнатая пикаПокажется в небе. На легком конеПоявится всадник; над самым оврагомСдержав скакуна запененного лёт,Проедет он мимо обители шагомДа инокам сверху проклятье пошлет.

И снова все стихнет. Лишь в полдень орлицыНа крыльях недвижных парят,Да вечером звезды горят,И скучною тянутся длинные дни вереницей.

Порою в тверди голубойПроходят тучи над долиной;Они картину за картиной,Плывя, свивают меж собой.Так, в нескончаемом движеньеКлубится предо мной всегдаВоспоминаний череда,Погибшей жизни отраженья;И льнут, и вьются без конца,И вечно волю осаждают,И онемевшего певца,Ласкаясь, к песням призывают.

И казнью стал мне праздный дар,Всегда готовый к пробужденью;Так ждет лишь ветра дуновеньяПод пеплом тлеющий пожар —Перед моим тревожным духомТеснятся образы толпой,И, в тишине, над чутким ухомДрожит созвучий мерный строй;И я, не смея святотатноИх вызвать в жизнь из царства тьмы,В хаоса ночь гоню обратноМои непетые псалмы.

Но тщетно я, в бесплодной битве,Твержу уставные словаИ заучённые молитвы —Душа берет свои права!Увы, под этой ризой черной,Как в оны дни под багрецом,Живым палимое огнем,Мятется сердце непокорно!Юдоль, где я похоронилБроженье деятельных сил,Свободу творческого слова —Юдоль молчанья рокового!О, передай душе моейТвоих стремнин покой угрюмый!Пустынный ветер, о развейМои недремлющие думы!

Тщетно он просит и ждет от безмолвной юдоли покоя,Ветер пустынный не может недремлющей думы развеять.Годы проходят один за другим, всё бесплодные годы!Все тяжелее над ним тяготит роковое молчанье.Так он однажды сидел у входа в пещеры, рукоюГрустные очи закрыв и внутренним звукам внимая.К скорбному тут к нему подошел один черноризец,Пал на колени пред ним и сказал: «Помоги, Иоанне!Брат мой по плоти преставился; братом он был по душе мне!Тяжкая горесть снедает меня; я плакать хотел бы —Слезы не льются из глаз, но скипаются в горестном сердце.Ты же мне можешь помочь: напиши лишь умильную песню,Песнь погребальную милому брату, ее чтобы слыша,Я мог рыдать, и тоска бы моя получила ослабу!»

Кротко взглянул Иоанн и печально в ответ ему молвил:«Или не ведаешь ты, каким я связан уставом?Строгое старец на песни мои наложил запрещенье!»Тот же стал паки его умолять, говоря: «Не узнаетСтарец о том никогда; он отсель отлучился на три дня,Брата ж мы завтра хороним; молю тебя всею душою,Дай утешение мне в беспредельно горькой печали!»Паки ж отказ получив: «Иоанне! – сказал черноризец, —Если бы был ты телесным врачом, а я б от недугаТак умирал, как теперь умираю от горя и скорби,Ты ли бы в помощи мне отказал? И не дашь ли ответаГосподу Богу о мне, если ныне умру безутешен?»Так говоря, колебал в Дамаскине он мягкое сердце.Собственной полон печали, певец дал жалости место;Черною тучей тогда на него низошло вдохновенье,Образы мрачной явились толпой, и в воздухе звукиСтали надгробное мерно гласить над усопшим рыданье.Слушал певец, наклонивши главу, то незримое пенье,Долго слушал, и встал, и, с молитвой вошедши в пещеру,Там послушной рукой начертал, что ему прозвучало.Так был нарушен устав, так прервано было молчанье.

Над вольной мыслью Богу неугодныНасилие и гнет:Она, в душе рожденная свободно,В оковах не умрет!Ужели вправду мнил ты, близорукий,Сковать свои мечты?Ужель попрать в себе живые звукиНасильно думал ты?С Ливанских гор, где в высоте лазурнойБелеет дальний снег,В простор степей стремяся, ветер бурныйУдержит ли свой бег?И потекут ли вспять струи потока,Что между скал гремят?И солнце там, поднявшись от востока,Вернется ли назад?

Колоколов унылый звонС утра долину оглашает.Покойник в церковь принесен;Обряд печальный похоронСобор отшельников свершает.Свечами светится алтарь,Стоит певец с поникшим взором,Поет напутственный тропарь,Ему монахи вторят хором:ТРОПАРЬ

«Какая сладость в жизни сейЗемной печали непричастна?Чье ожиданье не напрасно?И где счастливый меж людей?Все то превратно, все ничтожно,Что мы с трудом приобрели, —Какая слава на землиСтоит тверда и непреложна?Все пепел, призрак, тень и дым,Исчезнет все, как вихорь пыльный,И перед смертью мы стоитИ безоружны и бессильны.

Рука могучего слаба,Ничтожны царские веленья —Прими усопшего раба,Господь, в блаженные селенья!Как ярый витязь смерть нашла,Меня как хищник низложила,Свой зев разинула могилаИ все житейское взяла.

Спасайтесь, сродники и чада,Из гроба к вам взываю я,Спасайтесь, братья и друзья,Да не узрите пламень ада!Вся жизнь есть царство суеты,И, дуновенье смерти чуя,Мы увядаем, как цветы, —Почто же мы мятемся всуе?Престолы наши суть гроба,Чертоги наши – разрушенье, —Прими усопшего раба,Господь, в блаженные селенья!Средь груды тлеющих костейКто царь? кто раб? судья иль воин?Кто царства божия достоин?И кто отверженный злодей?О братья, где сребро и злато?Где сонмы многие рабов?Среди неведомых гробовКто есть убогий, кто богатый?Все пепел, дым, и пыль, и прах,Все призрак, тень и привиденье —Лишь у тебя на небесах,Господь, и пристань, и спасенье!

Исчезнет все, что было плоть,Величье наше будет тленье —Прими усопшего, Господь,В твои блаженные селенья!И ты, предстательница всем!И ты, заступница скорбящим!К тебе о брате, здесь лежащем,К тебе, святая, вопием!Моли божественного сына,Его, пречистая, моли,Дабы отживший на землиОставил здесь свои кручины!Все пепел, прах, и дым, и тень!О други, призраку не верьте!

Когда дохнет в нежданный деньДыханье тлительное смерти,Мы все поляжем, как хлеба,Серпом подрезанные в нивах, —Прими усопшего раба,Господь, в селениях счастливых!Иду в незнаемый я путь,Иду меж страха и надежды;Мой взор угас, остыла грудь,Не внемлет слух, сомкнуты вежды;Лежу безгласен, недвижим,Не слышу братского рыданья,И от кадила синий дымНе мне струит благоуханье;Но вечным сном пока я сплю,Моя любовь не умирает,И ею, братья, вас молю,Да каждый к Господу взывает:Господь! В тот день, когда трубаВострубит мира преставленье, —Прими усопшего рабаВ твои блаженные селенья!»

Так он с монахами поет.Но вот меж ними, гость нежданный,Нахмуря брови, предстаетНаставник старый Иоанна.Суровы строгие черты,Главу подъемля величаво:«Певец, – он молвит, – так ли тыБлюдешь и чтишь мои уставы?Когда пред нами братний прах,Не петь, но плакать нам пристойно!Изыди, инок недостойный, —Не в наших жить тебе стенах!»

И, гневной речью пораженный,Виновный пал к его ногам:«Прости, отец! Не знаю сам,Как преступил твои законы!Во мне звучал немолчный глас,В неодолимой сердца мукеНевольно вырвалися звуки,Невольно песня полилась!»И ноги старца он объемлет:«Прости вину мою, отец!»Но тот раскаянью не внемлет,Он говорит: «Беги, певец!Досель житейская гордыняЕще жива в твоей груди —От наших келий отойди,Не оскверняй собой пустыни!»

Прошла по лавре роковая весть,Отшельников смутилося собранье:«Наш Иоанн, Христовой церкви честь,Наставника навлек негодованье!Ужель ему придется перенесть,Ему, певцу, позорное изгнанье?»И жалостью исполнились сердца,И все собором молят за певца.Но, словно столб, наставник непреклонен,И так в ответ просящим молвит он:«Устав, что мной однажды узаконен,Не будет даром ныне отменен.

Кто к гордости и к ослушанью склонен,Того как терн мы вырываем вон.Но если в нем неложны сожаленья,Эпитимьей он выкупит прощенье:Пусть он обходит лавры черный двор,С лопатою обходит и с метлою;Свой дух смирив, пусть всюду грязь и сорОн непокорной выметет рукою.Дотоль над ним мой крепок приговор,И нет ему прощенья предо мною!»Замолк. И, вняв безжалостный отказ,Вся братия в печали разошлась.

Презренье, други, на певца,Что дар священный унижает,Что пред кумирами склоняетКрасу лаврового венца!Что гласу истины и честиВнушенье выгод предпочел,Что угождению и лестиБесстыдно продал свой глагол!Из века в век звучать готово,Ему на казнь и на позор,Его бессовестное слово,Как всенародный приговор.

Но ты, иной взалкавший пищи,Ты, что молитвою влеком,Высокий сердцем, духом нищий,Живущий мыслью со Христом,Ты, что пророческого взораПред блеском мира не склонял, —Испить ты можешь без укораВесь унижения фиал!И старца речь дошла до Дамаскина.Эпитимьи условия узнав,Певец спешит свои загладить вины,Спешит почтить неслыханный устав.Сменила радость горькую кручину:Без ропота лопату в руки взяв,Певец Христа не мыслит о пощаде,Но униженье терпит Бога ради.

Тот, кто с вечною любовиюВоздавал за зло добром —Избиен, покрытый кровию,Венчан терновым венцом —Всех, с собой страданьем сближенных,В жизни долею обиженных,Угнетенных и униженных,Осенил своим крестом.Вы, чьи лучшие стремленияДаром гибнут под ярмом,Верьте, други, в избавление —К Божью свету мы грядем!Вы, кручиною согбенные,Вы, цепями удрученные,Вы, Христу сопогребенные,Совоскреснете с Христом!

Темнеет. Пар струится синий;В ущелье мрак и тишина;Мерцают звезды; и лунаВосходит тихо над пустыней.В свою пещеру одинокУшел отшельник раздраженный.Все спит. Луной посеребренный,Иссякший видится поток.Над ним скалистые вершиныИз мрака смотрят там и тут;Но сердце старца не влекутПрироды мирные картины;Оно для жизни умерло.

Согнувши строгое чело,Он, чуждый миру, чуждый братьям,Лежит, простерт перед распятьем.В пыли седая голова,И смерть к себе он призывает,И шепчет мрачные слова,И камнем в перси ударяет.И долго он поклоны клал,И долго смерть он призывал,И наконец, в изнеможенье,Безгласен, наземь он упал,И старцу видится виденье:Разверзся вдруг утесов свод,И разлилось благоуханье,И от невидимых высотВ пещеру падает сиянье.

И в трепетных его лучах,Одеждой звездною блистая,Явилась дева пресвятая,С младенцем спящим на руках.Из света чудного слиянный,Ее небесно-кроток вид.«Почто ты гонишь Иоанна? —Она монаху говорит. —Его молитвенные звуки,Как голос неба на земли,В сердца послушные текли,Врачуя горести и муки.Почто ж ты, старец, заградилНещадно тот источник сильный,Который мир бы напоилВодой целебной и обильной?

На то ли жизни благодатьГосподь послал своим созданьям,Чтоб им бесплодным истязаньемСебя казнить и убивать?Он дал природе изобильеИ бег струящимся рекам,Он дал движенье облакам,Земле цветы и птицам крылья.Почто ж певца живую речьСковал ты заповедью трудной?Оставь его глаголу течьРекой певучей неоскудно!Да оросят его мечты,Как дождь, житейскую долину;Оставь земле ее цветы,Оставь созвучья Дамаскину!»Виденье скрылось в облаках,Заря восходит из тумана…

Встает встревоженный монах,Зовет и ищет Иоанна —И вот обнял его старик:«О сын смирения Христова!Тебя душою я постиг —Отныне петь ты можешь снова!Отверзи вещие уста,Твои окончены гоненья!Во имя Господа Хриcта,Певец, святые вдохновеньяИз сердца звучного излей,Меня ж, молю, прости, о чадо,Что слову вольному преградойЯ был по грубости моей!»

Воспой же, страдалец, воскресную песнь!Возрадуйся жизнию новой,Исчезла коснения долгая плеснь,Воскресло свободное слово!Того, кто оковы души сокрушил,Да славит немолчно созданье!Да хвалят торжественно Господа силИ солнце, и месяц, и хоры светил,И всякое в мире дыханье!Блажен, кому ныне, Господь, пред тобойИ мыслить и молвить возможно!С бестрепетным сердцем и с теплой мольбойВо имя твое он выходит на бойСо всем, что неправо и ложно!Раздайся ж, воскресная песня моя!Как солнце взойди над землею!Расторгни убийственный сон бытияИ, свет лучезарный повсюду лия,Громи, что созиждено тьмою!

Не с диких падает высот,Средь темных скал, поток нагорный;Не буря грозная идет;Не ветер прах вздымает черный;Не сотни гнущихся дубовШумят главами вековыми;Не ряд морских бежит валов,Качая гребнями седыми, —То Иоанна льется речь,И, сил исполненная новых,Она громит, как Божий меч,Во прах противников Христовых.

Не солнце красное встает;Не утро светлое настало;Не стая лебедей взыгралаВесной на лоне ясных вод;Не соловьи, в стране привольной,Зовут соседних соловьев;Не гул несется колокольныйОт многохрамных городов, —То слышен всюду плеск народный,То ликованье христиан,То славит речию свободнойИ хвалит в песнях Иоанн,Кого хвалить в своем глаголеНе перестанут никогдаНи каждая былинка в поле,Ни в небе каждая звезда.

1858