Александр Пушкин - Тазит

Александр Сергеевич Пушкин

ТАЗИТ

* * *

    Не для бесед и ликований,Не для кровавых совещаний,Не для расспросов кунака,Не для разбойничей потехиТак рано съехались адехиНа двор Гасуба старика.В нежданной встрече сын ГасубаРукой завистника убитВблизи развалин Татартуба.В родимой сакле он лежит.Обряд творится погребальный.Звучит уныло песнь муллы.В арбу впряженные волыСтоят пред саклею печальной.Двор полон тесною толпой.Подъемлют гости скорбный войИ с плачем бьют нагрудны брони,И, внемля шум небоевой,Мятутся спутанные кони.Все ждут. Из сакли наконецВыходит между жен отец.Два узденя за ним выносятНа бурке хладный труп. ТолпуПо сторонам раздаться просят.Слагают тело на арбуИ с ним кладут снаряд воинский:Неразряженную пищаль,Колчан и лук, кинжал грузинскийИ шашки крестовую сталь,Чтобы крепка была могила,Где храбрый ляжет почивать,Чтоб мог на зов он Азраила[1]Исправным воином восстать.

    В дорогу шествие готово,И тронулась арба. За нейАдехи следуют сурово,Смиряя молча пыл коней...Уж потухал закат огнистый,Златя нагорные скалы,Когда долины каменистойДостигли тихие волы.В долине той враждою жаднойСражен наездник молодой,Там ныне тень могилы хладнойВоспримет труп его немой...

    Уж труп землею взят. МогилаЗавалена. Толпа вокругМольбы последние творила.Из-за горы явились вдругСтарик седой и отрок стройный.Дают дорогу пришлецу —И скорбному старик отцуТак молвил, важный и спокойный:«Прошло тому тринадцать лет,Как ты, в аул чужой пришел,Вручил мне слабого младенца,Чтоб воспитаньем из негоЯ сделал храброго чеченца.Сегодня сына одногоТы преждевременно хоронишь.Гасуб, покорен будь судьбе.Другого я привел тебе.Вот он. Ты голову преклонишьК его могучему плечу.Твою потерю им заменишь —Труды мои ты сам оценишь,Хвалиться ими не хочу».

    Умолкнул. Смотрит торопливоГасуб на отрока. Тазит,Главу потупя молчаливо,Ему недвижим предстоит.И в горе им Гасуб любуясь,Влеченью сердца повинуясь,Объемлет ласково его.Потом наставника ласкает,Благодарит и приглашаетПод кровлю дома своего.Три дня, три ночи с кунакамиЕго он хочет угощатьИ после честно провожатьС благословеньем и дарами.Ему ж, отец печальный мнит,Обязан благом я бесценным:Слугой и другом неизменным,Могучим мстителем обид.

    Проходят дни. Печаль заснулаВ душе Гасуба. Но ТазитВсё дикость прежнюю хранит.Среди родимого аулаОн как чужой; он целый деньВ горах один; молчит и бродит.Так в сакле кормленный оленьВсё в лес глядит; всё в глушь уходит.Он любит — по крутым скаламСкользить, ползти тропой кремнистой,Внимая буре голосистойИ в бездне воющим волнам.Он иногда до поздней ночиСидит, печален, над горой,Недвижно в даль уставя очи,Опершись на руку главой.Какие мысли в нем проходят?Чего желает он тогда?Из мира дольнего кудаМладые сны его уводят?..Как знать? Незрима глубь сердец.В мечтаньях отрок своеволен,Как ветер в небе...                              Но отецУже Тазитом недоволен.«Где ж, — мыслит он, — в нем плод наук,Отважность, хитрость и проворство,Лукавый ум и сила рук?В нем только лень и непокорство.Иль сына взор мой не проник,Иль обманул меня старик».

    Тазит из табуна выводитКоня, любимца своего.Два дни в ауле нет его,На третий он домой приходит.

Где был ты, сын?

                            В ущелье скал,Где прорван каменистый берег,И путь открыт на Дариял.

Что делал там?

                         Я слушал Терек.

А не видал ли ты грузинИль русских?

                      Видел я, с товаромТифлисский ехал армянин.

Он был со стражей?

                                Нет, один.

Зачем нечаянным ударомНе вздумал ты сразить егоИ не прыгнул к нему с утеса? —

    Потупил очи сын черкеса,Не отвечая ничего.

    Тазит опять коня седлает,Два дня, две ночи пропадает,Потом является домой.

Где был?

               За белою горой.

Кого ты встретил?

                             На курганеОт нас бежавшего раба.

О милосердая судьба!Где ж он? Ужели на арканеТы беглеца не притащил? —

    Тазит опять главу склонил.Гасуб нахмурился в молчанье,Но скрыл свое негодованье.«Нет, — мыслит он, — не заменитОн никогда другого брата.Не научился мой Тазит,Как шашкой добывают злато.Ни стад моих, ни табуновНе наделят его разъезды.Он только знает без трудовВнимать волнам, глядеть на звезды,А не в набегах отбиватьКоней с ногайскими быкамиИ с боя взятыми рабамиСуда в Анапе нагружать».

    Тазит опять коня седлает.Два дня, две ночи пропадает.На третий, бледен, как мертвец,Приходит он домой. Отец,Его увидя, вопрошает:«Где был ты?»

                        Около станицКубани, близ лесных границ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Кого ты видел?

                         Супостата.

Кого? кого?

                   Убийцу брата.

Убийцу сына моего!..Приди!.. где голова его?Тазит!.. Мне череп этот нужен.Дай нагляжусь!

                         Убийца былОдин, изранен, безоружен...

Ты долга крови не забыл!..Врага ты навзничь опрокинул,Не правда ли? ты шашку вынул,Ты в горло сталь ему воткнулИ трижды тихо повернул,Упился ты его стенаньем,Его змеиным издыханьем...Где ж голова?.. подай... нет сил...

    Но сын молчит, потупя очи.И стал Гасуб чернее ночиИ сыну грозно возопил:

    «Поди ты прочь — ты мне не сын,Ты не чеченец — ты старуха,Ты трус, ты раб, ты армянин!Будь проклят мной! поди — чтоб слухаНикто о робком не имел,Чтоб вечно ждал ты грозной встречи,Чтоб мертвый брат тебе на плечиОкровавленной кошкой селИ к бездне гнал тебя нещадно,Чтоб ты, как раненый олень,Бежал, тоскуя безотрадно,Чтоб дети русских деревеньТебя веревкою поймалиИ как волчонка затерзали,Чтоб ты... Беги... беги скорей,Не оскверняй моих очей!»

Сказал и на земь лег — и очиЗакрыл. И так лежал до ночи.Когда же приподнялся он,Уже на синий небосклонЛуна, блистая, восходилаИ скал вершины серебрила.Тазита трижды он позвал,Никто ему не отвечал...

    Ущелий горных поселенцыВ долине шумно собрались —Привычны игры начались.Верьхами юные чеченцы,В пыли несясь во весь опор,Стрелою шапку пробивают,Иль трижды сложенный коверБулатом сразу рассекают.То скользкой тешатся борьбой,То пляской быстрой. Жены, девыМеж тем поют — и гул леснойДалече вторит их напевы.Но между юношей одинЗабав наездничьих не делит,Верхом не мчится вдоль стремнин,Из лука звонкого не целит.И между девами однаМолчит уныла и бледна.Они в толпе четою страннойСтоят, не видя ничего.И горе им: он сын изгнанный,Она любовница его...

    О, было время!.. с ней украдкойВидался юноша в горах.Он пил огонь отравы сладкойВ ее смятенье, в речи краткой,В ее потупленных очах,Когда с домашнего порогуОна смотрела на дорогу,С подружкой резвой говоря —И вдруг садилась и бледнелаИ, отвечая, не гляделаИ разгоралась, как заря —Или у вод когда стояла,Текущих с каменных вершин,И долго кованый кувшинВолною звонкой наполняла.И он, не властный превозмочьВолнений сердца, раз приходитК ее отцу, его отводитИ говорит: «Твоя мне дочьДавно мила. По ней тоскуя,Один и сир, давно живу я.Благослови любовь мою.Я беден — но могуч и молод.Мне труд легок. Я удалюОт нашей сакли тощий голод.Тебе я буду сын и другПослушный, преданный и нежный,Твоим сынам кунак надежный,А ей — приверженный супруг».

1829—1830