Александр Пушкин - Стихотворения 1822

Пушкин Александр Сергеевич

Стихотворения 1822

Полное собрание сочинений с критикой

Сия пустынная странаСвященна для души поэта:Она Державиным воспетаИ славой русскою полна.Еще доныне тень НазонаДунайских ищет берегов;Она летит на сладкий зовПитомцев Муз и Аполлона,И с нею часто при лунеБрожу вдоль берега крутого:Но, друг, обнять милее мнеВ тебе Овидия живого.

Чугун кагульский, ты священДля русского, для друга славыТы средь торжественных знаменУпал горящий и кровавый,Героев севера губя

Я жду обещанной тетради:Что ж медлишь, милый трубадур!Пришли ее мне, Феба ради,И награди тебя Амур.

Иной имел мою АглаюЗа свой мундир и черный ус,Другой за деньги — понимаю,Другой за то, что был француз,Клеон — умом ее стращая,Дамис — за то, что нежно пел.Скажи теперь, мой друг Аглая.За что твой муж тебя имел?

Бранись, ворчи, болван болванов,Ты не дождешься, друг мой Ланов,Пощечин от руки моей.Твоя торжественная рожаНа бабье гузно так похожа,Что только просит киселей.

У Кларисы денег мало,Ты богат — иди к венцу:И богатство ей пристало,И рога тебе к лицу.

Вчера был день разлуки шумной,Вчера был Вакха буйный пир,При кликах юности безумной,При громе чаш, при звуке лир.

Так! Музы вас благословили,Венками свыше осеня,Когда вы, други, отличилиПочетной чашею меня.

Честолюбивой позолотойНе ослепляя наших глаз,Она не суетной работой,Не резьбою пленяла нас;

Но тем одним лишь отличалась,Что, жажду скифскую поя,Бутылка полная вливаласьВ ее широкие края.

Я пил — и думою сердечнойВо дни минувшие леталИ горе жизни скоротечной,И сны любви воспоминал;

Меня смешила их измена:И скорбь исчезла предо мнойКак исчезает в чашах пенаПод зашипевшею струей.

Как ныне сбирается вещий ОлегОтмстить неразумным хозарам,Их селы и нивы за буйный набегОбрек он мечам и пожарам;С дружиной своей, в цареградской броне,Князь по полю едет на верном коне.Из темного леса на встречу емуИдет вдохновенный кудесник,Покорный Перуну старик одному,Заветов грядущего вестник,В мольбах и гаданьях проведший весь век.И к мудрому старцу подъехал Олег."Скажи мне, кудесник, любимец богов,Что сбудется в жизни со мною?И скоро ль, на радость соседей-врагов,Могильной засыплюсь землею?Открой мне всю правду, не бойся меня:В награду любого возьмешь ты коня"."Волхвы не боятся могучих владык,А княжеский дар им не нужен:Правдив и свободен их вещий языкИ с волей небесною дружен.Грядущие годы таятся во мгле;Но вижу твой жребий на светлом челе.Запомни же ныне ты слово мое:Воителю слава — отрада;Победой прославлено имя твое;Твой щит на вратах Цареграда:И волны и суша покорны тебе;Завидует недруг столь дивной судьбе.И синего моря обманчивый валВ часы роковой непогоды,И пращ, и стрела, и лукавый кинжалЩадят победителя годы…Под грозной броней ты не ведаешь ран;Незримый хранитель могущему дан.Твой конь не боится опасных трудов:Он, чуя господскую волю,То смирный стоит под стрелами врагов,То мчится по бранному полю.И холод и сеча ему ничего…Но примешь ты смерть от коня своего".Олег усмехнулся — однако челоИ взор омрачилися думой.В молчаньи, рукой опершись на седло,С коня он слезает, угрюмый;И верного друга прощальной рукой И гладит и треплет по шее крутой."Прощай, мой товарищ, мой верный слуга,Расстаться настало нам время;Теперь отдыхай! уж не ступит ногаВ твое позлащенное стремя.Прощай, утешайся — да помни меня.Вы, отроки-други, возьмите коня,Покройте попоной, мохнатым ковром,В мой луг под устцы отведите;Купайте: кормите отборным зерном:Водой ключевою поите".И отроки тотчас с конем отошли,А князю другого коня подвели.Пирует с дружиною вещий ОлегПри звоне веселом стакана.И кудри их белы, как утренний снегНад славной главою кургана…Они поминают минувшие дниИ битвы, где вместе рубились они…"А где мой товарищ? — промолвил Олег:Скажите, где конь мой ретивый?Здоров ли? всё так же ль легок его бег?Всё тот же ль он бурный, игривый?"И внемлет ответу: на холме крутомДавно уж почил непробудным он сном.Могучий Олег головою поникИ думает: "Что же гаданье?Кудесник, ты лживый, безумный старик!Презреть бы твое предсказанье!Мой конь и до ныне носил бы меня".И хочет увидеть он кости коня.Вот едет могучий Олег со двора,С ним Игорь и старые гости,И видят — на холме, у брега Днепра,Лежат благородные кости;Их моют дожди, засыпает их пыль,И ветер волнует над ними ковыль.Князь тихо на череп коня наступилИ молвил: "Спи, друг одинокой!Твой старый хозяин тебя пережил:На тризне, уже недалекой,Не ты под секирой ковыль обагришьИ жаркою кровью мой прах напоишь!Так вот где таилась погибель моя!Мне смертию кость угрожала!"Из мертвой главы гробовая змияШипя между тем выползала;Как черная лента, вкруг ног обвилась,И вскрикнул внезапно ужаленный князь.Ковши круговые, запенясь, шипятНа тризне плачевной Олега;Князь Игорь и Ольга на холме сидят;Дружина пирует у брега:Бойцы поминают минувшие дниИ битвы, где вместе рубились они.

Мой друг, уже три дняСижу я под арестомИ не видался яДавно с моим Орестом.Спаситель молдаван,Бахметьева наместник,Законов провозвестник,Смиренный Иоанн,За то, что ясской пан,Известный нам болванМазуркою, чалмою,Несносной бородоюИ трус и грубианПобит немножко мною,И что бояр пугнулЯ новою тревогой,[К моей канурке] строгойПриставил караул.[][1]Невинной суеты [?],А именно — мараюНебрежные черты,Пишу каррикатуры,Знакомых столько лиц,Восточные фигуры [……] куконицИ их мужей рогатых,Обритых и брадатых!

Царь Никита жил когда-тоПраздно, весело, богато,Не творил добра, ни зла,И земля его цвела.Царь трудился по немногу,Кушал, пил, молился богуИ от разных матерейПрижил сорок дочерей,Сорок девушек прелестных,Сорок ангелов небесных,Милых сердцем и душой.Что за ножка — боже мой,А головка, темный волос,Чудо — глазки, чудо — голос,Ум — с ума свести бы мог.Словом, с головы до ногДушу, сердце всё пленяло.Одного не доставало.Да чего же одного?Так, безделки, ничего.Ничего иль очень мало,Всё равно — не доставало.Как бы это изъяснить,Чтоб совсем не рассердитьБогомольной важной дуры,Слишком чопорной цензуры?Как быть?… Помоги мне, бог!У царевен между ног…Нет, уж это слишком ясноИ для скромности опасно,Так иначе как-нибудь:Я люблю в Венере грудь,Губки, ножку особливо,Но любовное огниво,Цель желанья моего…Что такое?.. Ничего!..Ничего, иль очень мало…И того-то не бывалоУ царевен молодых,Шаловливых и живых.Их чудесное рожденьеПривело в недоуменьеВсе придворные сердца.Грустно было для отцаИ для матерей печальных…А от бабок повивальныхКак узнал о том народВсякий тут разинул рот,Ахал, охал, дивовался,А иной, хоть и смеялся,Да тихонько, чтобы в путьДо Нерчинска не махнуть.Царь созвал своих придворных,Нянек, мамушек покорныхИм держал такой приказ:"Если кто-нибудь из васДочерей греху научит,Или мыслить их приучит,Или только намекнет,Что у них недостает,Иль двусмысленное скажет,Или кукиш им покажет,То — шутить я не привыкБабам вырежу язык,А мужчинам нечто хуже,Что порой бывает туже".Царь был строг, но справедлив,А приказ красноречив;Всяк со страхом поклонился,Остеречься всяк решился,Ухо всяк держал востроИ хранил свое добро.Жены бедные боялись,Чтоб мужья не проболтались;Втайне думали мужья:"Провинись, жена моя!"(Видно, сердцем были гневны).Подросли мои царевны.Жаль их стало. Царь — в совет;Изложил там свой предмет:Так и так — довольно ясно,Тихо, шопотом, негласно,Осторожнее от слуг.Призадумались бояры,Как лечить такой недуг.Вот один советник старыйПоклонился всем — и вдругВ лысый лоб рукою брякнулИ царю он так вавакнул:"О, премудрый государь!Не взыщи мою ты дерзость,Если про плотскую мерзостьРасскажу, что было встарь.Мне была знакома сводня(Где она? и чем сегодня?Верно тем же, чем была).Баба ведьмою слыла,Всем недугам пособляла,Немощь членов исцеляла.Вот ее бы разыскать;Ведьма дело всё поправит:А что надо — то и вставит".— "Так за ней сейчас послать!"Восклицает царь Никита.Брови сдвинувши сердито:— "Тотчас ведьму отыскать!Если ж нас она обманет,Чего надо не достанет,На бобах нас проведет,Или с умыслом солжет,Будь не царь я, а бездельник,Если в чистый понедельникСжечь колдунью не велю:И тем небо умолю".

Вот секретно, осторожно,По курьерской подорожнойИ во все земли концыБыли посланы гонцы.Они скачут, всюду рыщутИ царю колдунью ищут.Год проходит и другойНету вести никакой.Наконец один ретивыйВдруг напал на след счастливый.Он заехал в темный лес(Видно, вел его сам бес),Видит он: в лесу избушка,Ведьма в ней живет, старушка.Как он был царев посол,То к ней прямо и вошел,Поклонился ведьме смело,Изложил царево дело:Как царевны рожденыИ чего все лишены.Ведьма мигом всё смекнула…В дверь гонца она толкнула,Так примолвив: "УходиПоскорей и без оглядки,Не то — бойся лихорадки…Через три дня приходиЗа посылкой и ответом,Только помни — чуть с рассветом".После ведьма заперлась,Уголечком запаслась,Трое суток ворожила,Так что беса приманила.Чтоб отправить во дворец,Сам принес он ей ларец,Полный грешными вещами,Обожаемыми нами.Там их было всех сортов,Всех размеров, всех цветов,Всё отборные, с кудрями…Ведьма все перебрала,Сорок лучших оточла,Их в салфетку завернулаИ на ключ в ларец замкнула,С ним отправила гонца,Дав на путь серебреца.Едет он. Заря зарделась…Отдых сделать захотелось,Захотелось закусить,Жажду водкой утолить:Он был малый аккуратный,Всем запасся в путь обратный.Вот коня он разнуздалИ покойно кушать стал.Конь пасется. Он мечтает,Как его царь вознесет,Графом, князем назовет.Что же ларчик заключает?Что царю в нем ведьма шлет?В щелку смотрит: нет, не видноЗаперт плотно. Как обидно!Любопытство страх беретИ всего его тревожит.Ухо он к замку приложитНичего не чует слух;Нюхает — знакомый дух…Тьфу ты пропасть! что за чудо?Посмотреть ей-ей не худо.И не вытерпел гонец…Но лишь отпер он ларец,Птички — порх и улетели,И кругом на сучьях селиИ хвостами завертели.Наш гонец давай их звать,Сухарями их прельщать:Крошки сыплет — всё напрасно(Видно кормятся не тем):На сучках им петь прекрасно,А в ларце сидеть зачем?Вот тащится вдоль дороги,Вся согнувшися дугой,Баба старая с клюкой.Наш гонец ей бухнул в ноги:"Пропаду я с головой!Помоги, будь мать родная!Посмотри, беда какая:Не могу их изловить!Как же горю пособить?"Вверх старуха посмотрела,Плюнула и прошипела:"Поступил ты хоть и скверно,Но не плачься, не тужи…Ты им только покажиСами все слетят наверно"."Ну, спасибо!" он сказал…И лишь только показалПтички вмиг к нему слетелиИ квартирой овладели.Чтоб беды не знать другой,Он без дальних отговорокТотчас их под ключ все сорокИ отправился домой.Как княжны их получили,Прямо в клетки посадили.Царь на радости такойЗадал тотчас пир горой:Семь дней сряду пировали,Целый месяц отдыхали;Царь совет весь наградил,Да и ведьму не забыл:Из кунсткамеры в подарокЕй послал в спирту огарок,(Тот, который всех дивил),Две ехидны, два скелетаИз того же кабинета…Награжден был и гонец.Вот и сказочки конец.

Люблю ваш сумрак неизвестныйИ ваши тайные цветы,О вы, поэзии прелестнойБлагословенные мечты!Вы нас уверили, поэты,Что тени легкою толпойОт берегов холодной ЛетыСлетаются на брег земнойИ невидимо навещаютМеста, где было всё милей,И в сновиденьях утешаютСердца покинутых друзей;Они, бессмертие вкушая,Их поджидают в Элизей,Как ждет на пир семья роднаяСвоих замедливших гостей…

Но, может быть, мечты пустыеБыть может, с ризой гробовойВсе чувства брошу я земные,И чужд мне будет мир земной;Быть может, там, где всё блистаетНетленной славой и красой,Где чистый пламень пожираетНесовершенство бытия,Минутных жизни впечатленийНе сохранит душа моя,Не буду ведать сожалений,Тоску любви забуду я?..

Gieb meine Jugend mir zurück![I]Ты вновь со мною, наслажденье;[В душе] утихло мрачных думОднообразное волненье!Воскресли чувства, ясен ум.Какой-то негой неизвестной,Какой-то грустью полон я;Одушевленные поля,Холмы Тавриды, край прелестныйЯ [снова] посещаю [вас]…Пью томно воздух сладострастья,Как будто слышу близкой гласДавно затерянного счастья.-Счастливый край, где блещут воды,Лаская пышные брега,И светлой роскошью природыОзарены холмы, луга,Где скал нахмуренные своды

[II] За нею по наклону горЯ шел дорогой неизвестной,И примечал мой робкой взорСледы ноги ее прелестнойЗачем не смел ее следовКоснуться жаркими устами,Кропя их жгучими [?] [слезами [?]]Нет, никогда средь бурных днейМятежной юности моейЯ не желал [с таким] волненьемЛобзать уста младых ЦирцейИ перси, полные томленьем

Накажи, святой угодник,Капитана Борозду,Разлюбил он, греховодник,Нашу матушку [---].

Один, один остался я.Пиры, любовницы, друзьяИсчезли с легкими мечтамиПомеркла молодость мояС ее неверными дарами.Так свечи, в долгу ночь горевДля резвых юношей и дев,В конце безумных пированийБледнеют пред лучами дня.

Не тем горжусь я, мой певец,Что [привлекать] умел стихами[Вниманье] [пламенных] [сердец],Играя смехом и слезами,

Не тем горжусь, что иногдаМои коварные напевыСмиряли в мыслях юной девыВолненье страха [и] стыда,

Не тем, что у столба сатирыРазврат и злобу я казнил,И что грозящий голос лирыНеправду в ужас приводил,

Что непреклонным [?] вдохновеньемИ бурной [юностью моей]И страстью воли и гоненьемЯ стал известен меж людей

Иная, [высшая] [награда]Была мне роком суждена[Самолюбивых дум отрада!Мечтанья суетного сна!..]

На тихих берегах МосквыЦерквей, венчанные крестами,Сияют ветхие главыНад монастырскими стенами.Кругом простерлись по холмамВовек не рубленные рощи,Издавна почивают тамУгодника святые мощи.

Ты рождена воспламенятьВоображение поэтов,Его тревожить и пленятьЛюбезной живостью приветов,Восточной странностью речей,Блистаньем зеркальных очейИ этой ножкою нескромной…Ты рождена для неги томной,Для упоения страстей.Скажи — когда певец ЛеилыВ мечтах небесных рисовалСвой неизменный идеал,Уж не тебя ль изображалПоэт мучительный и милый?Быть может, в дальной стороне,Под небом Греции священной,Тебя страдалец вдохновенныйУзнал, иль видел, как во сне,И скрылся образ незабвенныйВ его сердечной глубине?Быть может, лирою счастливойТебя волшебник искушал;Невольный трепет возникалВ твоей груди самолюбивой,И ты, склонись к его плечу…Нет, нет, мой друг, мечты ревнивойПитать я пламя не хочу:Мне долго счастье чуждо было,Мне ново наслаждаться им,И, тайной грустию томим,Боюсь: неверно всё, что мило.

Горишь ли ты, лампада наша,Подруга бдений и пиров?Кипишь ли ты, златая чаша,В руках веселых остряков?Всё те же ль вы, друзья веселья,Друзья Киприды и стихов?Часы любви, часы похмельяПо прежнему ль летят на зовСвободы, лени и безделья?В изгнаньи скучном, каждый часГоря завистливым желаньем,Я к вам лечу воспоминаньем,Воображаю, вижу вас:Вот он, приют гостеприимный,Приют любви и вольных муз,Где с ними клятвою взаимнойСкрепили вечный мы союз,Где дружбы знали мы блаженство,Где в колпаке за круглый столСадилось милое равенство,Где своенравный произволМенял бутылки, разговоры,Рассказы, песни шалуна:И разгорались наши спорыОт искр и шуток и вина.Вновь слышу, верные поэты,Ваш очарованный язык…Налейте мне вина кометы,Желай мне здравия, калмык!

Ты прав, мой друг — напрасно я презрелДары природы благосклонной.Я знал досуг, беспечных Муз удел,И наслажденья лени сонной,Красы лаис, заветные пиры,И клики радости безумной,И мирных Муз минутные дары,И лепетанье славы шумной.

Я дружбу знал — и жизни молодойЕй отдал ветреные годы,И верил ей за чашей круговойВ часы веселий и свободы,Я знал любовь, не мрачною [тоской],Не безнадежным заблужденьем,Я знал любовь прелестною мечтой,Очарованьем, упоеньем.

Младых бесед оставя блеск и шум,Я знал и труд и вдохновенье,И сладостно мне было жарких думУединенное волненье.Но всё прошло! — остыла в сердце кровь,В их наготе я ныне вижуИ свет и жизнь и дружбу и любовь,И мрачный опыт ненавижу.

Свою печать утратил резвый нрав,Душа час от часу немеет;В ней чувств уж нет. Так легкой лист дубравВ ключах кавказских каменеет.Разоблачив [пленительный] кумир,Я вижу призрак безобразный.Но что ж теперь тревожит хладный мирДуши бесчувственной и праздной?

Ужели он казался прежде мнеСтоль величавым и прекрасным,Ужели в сей позорной глубинеЯ наслаждался сердцем ясным!Что ж видел в нем безумец молодой,Чего искал, к чему стремился,Кого ж, кого возвышенной [душой]Боготворить не постыдился!

Я говорил пред хладною толпойЯзыком Истинны [свободной],Но для толпы ничтожной и глухойСмешон глас сердца благородный.Везде ярем, секира иль венец,Везде злодей иль малодушный,Тиран льстецИль предрассудков раб послушный.

Угрюмый сторож Муз, гонитель давний мой,Сегодня рассуждать задумал я с тобой.Не бойся: не хочу, прельщенный мыслью ложной,Цензуру поносить хулой неосторожной;Что нужно Лондону, то рано для Москвы.У нас писатели, я знаю, каковы:Их мыслей не теснит цензурная расправа,И чистая душа перед тобою права.

Во-первых, искренно я признаюсь тебе,Не редко о твоей жалею я судьбе:Людской бессмыслицы присяжный толкователь,Хвостова, Буниной единственный читатель,Ты вечно разбирать обязан за грехиТо прозу глупую, то глупые стихи.Российских авторов нелегкое встревожит:Кто английской роман с французского преложит,Тот оду сочинит, потея да кряхтя,Другой трагедию напишет нам шутяДо них нам дела нет: а ты читай, бесися,Зевай, сто раз засни — а после подпишися.Так, цензор мученик: порой захочет онУм чтеньем освежить; Руссо, Вольтер, Бюфон,Державин, Карамзин манят его желанье,А должен посвятить бесплодное вниманьеНа бредни новые какого-то враля,Которому досуг петь рощи да поля,Да связь утратя в них, ищи ее с начала,Или вымарывай из тощего журналаНасмешки грубые и площадную брань,Учтивых остряков затейливую дань.Но цензор гражданин, и сан его священный:Он должен ум иметь прямой и просвещенный;Он сердцем почитать привык алтарь и трон;Но мнений не теснит и разум терпит он.Блюститель тишины, приличия и нравов,Не преступает сам начертанных уставов,Закону преданный, отечество любя,Принять ответственность умеет на себя:Полезной Истине пути не заграждает,Живой поэзии резвиться не мешает.Он друг писателю, пред знатью не труслив,Благоразумен, тверд, свободен, справедлив.

А ты, глупец и трус, что делаешь ты с нами?Где должно б умствовать, ты хлопаешь глазами;Не понимая нас, мараешь и дерешь;Ты черным белое по прихоти зовешь;Сатиру пасквилем, поэзию развратом,Глас правды мятежом, Куницына Маратом.Решил, а там поди, хоть на тебя проси.Скажи: не стыдно ли, что на святой Руси,Благодаря тебя, не видим книг доселе?И если говорить задумают о деле,То, славу русскую и здравый ум любя,Сам государь велит печатать без тебя.Остались нам стихи: поэмы, триолеты,Баллады, басенки, элегии, куплеты,Досугов и любви невинные мечты,Воображения минутные цветы.О варвар! кто из нас, владельцев русской лиры,Не проклинал твоей губительной секиры?Докучным евнухом ты бродишь между Муз;Ни чувства пылкие, ни блеск ума, ни вкус,Ни слог певца Пиров, столь чистый, благородныйНичто не трогает души твоей холодной.На всё кидаешь ты косой, неверный взгляд.Подозревая всё, во всем ты видишь яд.Оставь, пожалуй, труд, ни мало не похвальный:Парнасс не монастырь и не гарем печальный.И право никогда искусный коновалИзлишней пылкости Пегаса не лишал.Чего боишься ты? поверь мне, чьи забавыОсмеивать Закон, правительство иль нравы,Тот не подвергнется взысканью твоему;Тот не знаком тебе, мы знаем почемуИ рукопись его, не погибая в Лете,Без подписи твоей разгуливает в свете.Барков шутливых од тебе не посылал,Радищев, рабства враг, цензуры избежал,И Пушкина стихи в печати не бывали;Что нужды? их и так иные прочитали.Но ты свое несешь, и в наш премудрый векЕдва ли Шаликов не вредный человек.За чем себя и нас терзаешь без причины?Скажи, читал ли ты Наказ Екатерины?Прочти, пойми его; увидишь ясно в немСвой долг, свои права, пойдешь иным путем.В глазах монархини сатирик превосходныйНевежество казнил в комедии народной,Хоть в узкой голове придворного глупцаКутейкин и Христос два равные лица.Державин, бич вельмож, при звуке грозной лирыИх горделивые разоблачал кумиры;Хемницер Истину с улыбкой говорил,Наперсник Душеньки двусмысленно шутил,Киприду иногда являл без покрывалаИ никому из них цензура не мешала.Ты что-то хмуришься; признайся, в наши дниС тобой не так легко б разделались они?Кто ж в этом виноват? перед тобой зерцало:Дней Александровых прекрасное начало.Проведай, что в те дни произвела печать.На поприще ума нельзя нам отступать.Старинной глупости мы праведно стыдимся,Ужели к тем годам мы снова обратимся,Когда никто не смел Отечество назвать,И в рабстве ползали и люди, и печать?Нет, нет! оно прошло, губительное время,Когда Невежества несла Россия бремя.Где славный Карамзин снискал себе венец,Там цензором уже не может быть глупец…Исправься ж: будь умней и примирися с нами.

"Всё правда, — скажешь ты, — не стану спорить с вами:Но можно ль цензору по совести судить?Я должен то того, то этого щадить.Конечно, вам смешно — а я нередко плачу,Читаю да крещусь, мараю на удачуНа всё есть мода, вкус; бывало, на пример,У нас в большой чести Бентам, Руссо, Вольтер,А нынче и Милот попался в наши сети.Я бедный человек; к тому ж жена и дети…"

Жена и дети, друг, поверь — большое зло:От них всё скверное у нас произошло.Но делать нечего: так если невозможноТебе скорей домой убраться осторожно,И службою своей ты нужен для царя,Хоть умного себе возьми секретаря.

На языке тебе невнятномСтихи прощальные пишу,Но в заблуждении приятномВниманья твоего прошу:Мой друг, доколе не увяну,В разлуке чувство погубя,Боготворить не перестануТебя, мой друг, одну тебя.На чуждые черты взирая,Верь только сердцу моему,Как прежде верила ему,Его страстей не понимая.

Наперсница волшебной старины,Друг вымыслов игривых и печальных,Тебя я знал во дни моей весны,Во дни утех и снов первоначальных.Я ждал тебя; в вечерней тишинеЯвлялась ты веселою старушкой,И надо мной сидела в шушуне,В больших очках и с резвою гремушкой.Ты, детскую качая колыбель,Мой юный слух напевами пленилаИ меж пелен оставила свирель,Которую сама заворожила.Младенчество прошло, как легкой сон.Ты отрока беспечного любила,Средь важных Муз тебя лишь помнил он,И ты его тихонько посетила;Но тот ли был твой образ, твой убор?Как мило ты, как быстро изменилась!Каким огнем улыбка оживилась!Каким огнем блеснул приветный взор!Покров, клубясь волною непослушной,Чуть осенял твой стан полу-воздушный;Вся в локонах, обвитая венком,Прелестницы глава благоухала;Грудь белая под желтым жемчугомРумянилась и тихо трепетала…

Когда средь оргий жизни шумнойМеня постигнул остракизм,Увидел я толпы безумнойПрезренный, робкий эгоизм.Без слез оставил я с досадойВенки пиров и блеск Афин,Но голос твой мне был отрадой,Великодушный Гражданин!Пускай Судьба определилаГоненья грозные мне вновь,Пускай мне дружба изменила,Как изменяла мне любовь,В моем изгнаньи позабудуНесправедливость их обид:Они ничтожны — если будуТобой оправдан, Аристид.

Недавно я в часы свободыУстав наездника читалИ даже ясно понималЕго искусные доводы;Узнал я резкие черты Неподражаемого слога;Но перевертывал листыИ — признаюсь — роптал на бога.Я думал: ветреный певец,Не сотвори себе кумира,Перебесилась наконецТвоя проказливая лира,И, сердцем охладев навек,Ты, видно, стал в угоду мираБлагоразумный человек!О горе, молвил я сквозь слезы,Кто дал Д[авыдов]у советОставить лавр, оставить розы?Как мог унизиться до прозыВенчанный Музою поэт,Презрев и славу прежних лет,И Б[урц]овой души угрозы!И вдруг растрепанную теньЯ вижу прямо пред собою,Пьяна, как в самый смерти день,Столбом усы, виски горою,Жестокой ментик за спиноюИ кивер чудо набекрень.

Играй, Адель,Не знай печали;Хариты, ЛельТебя венчалиИ колыбельТвою качали;Твоя веснаТиха, ясна;Для наслажденьяТы рождена;Час упоеньяЛови, лови!Младые летаОтдай любвиИ в шуме светаЛюби, Адель,Мою свирель.

Сижу за решеткой в темнице сырой.Вскормленный в неволе орел молодой.Мой грустный товарищ, махая крылом,Кровавую пищу клюет под окном,

Клюет, и бросает, и смотрит в окно,Как будто со мною задумал одно.Зовет меня взглядом и криком своимИ вымолвить хочет: "Давай, улетим!

Мы вольные птицы; пора, брат, пора!Туда, где за тучей белеет гора,Туда, где синеют морские края,Туда, где гуляем лишь ветер… да я!…"

Примечания