Хаим Нахман Бялик - Стихотворения и поэмы

Биографический очерк

Хаим Нахман Бялик – классик еврейской литературы,поэт еврейского "национального возрождения". Он родился 30 декабря 1873 года в местечке Рады Житомирcкого уезда Волынской губернии, в бедной семье. Рано потеряв отца, мальчик попал в Житомир к деду, старому талмудисту, был отдан в хедер; позднее учился в Воложинском "ешиботе" – высшей школе талмудического знания. Два года учебы в ешиботе показали стремление Бялика к писательскому творчеству, в том числе к творчеству поэтическому. Наряду с публикацией первой статьи в газете, он написал стихотворение “К ласточке” (В переводе С. Маршака “Птичке”).

          Восемнадцатилетний Бялик решает посвятить себя литературе и уезжает в Одессу, где формировался кружок популярных еврейских писателей. Опубликованное в сборнике “Хапардес” стихотворение “К ласточке” показало, что в еврейской литературе появилось новое имя.

          В Одессе молодому писателю жилось голодно и холодно, приходилось подрабатывать уроками еврейского языка. Обстоятельства (болезнь и смерть деда) принудили его вернуться в Житомир. Здесь он занялся торговлей лесом. После женитьбы молодая семья переехала в Польшу, в Сосновицы, где Бялик учительствовал. В 1900 году состоялся переезд в Одессу, где Бялик занимается литературной и редакторской деятельностью, книгоизданием, принимает живое участие в еврейской общественной жизни. К этому времени поэт становится признанным мастером, а публикацией ряда стихотворений и поэм — лирика, "песни гнева", символические поэмы "Мертвецы пустыни" (1903), "Огненная хартия" (или "Свиток о пламени"; 1905) и особенно поэма "Сказание о погроме" (1903) — поднял новоеврейскую поэзию до высот европейских литератур. Мотивы поэзии Бялика глубоко национальны: он ярко выразил и тоскливость еврейского быта, и трагический ужас еврейского распада, и тяготение к солнцу, к настоящей полной жизни, и бунт еврейской души против векового рабства. Для молодых ивритских поэтов творчество Бялика становится хорошей школой, а сам Бялик – признанным учителем.

          После публикации в 1905 году поэмы “Свиток о Пламени” Бялик пишет все реже — одно-два стихотворения в год, иногда — ни одного. В 1921 году Бялик уезжает в Берлин, где активно занимается издательской деятельностью. Его издательство “Мория” постоянно увеличивает тиражи; он основывает еще одно издательство — “Двир” и вступает компаньоном в издательство Зейдмана. Эта работа занимает все его время.

          В юбилейном 1923 году появилось великолепно изданное полное собрание сочинений Бялика в четырех томах, которое принесло почти двадцать тысяч долларов, что позволило ему осуществить свою мечту – иметь свой дом в Эрец-Исраэле. С марта 1924 года поэт живет в Тель-Авиве, где строит собственный дом. (Теперь это Дом Бялика — музей поэта). Бялик занимается не только издательской но и общественной деятельностью. В 1926 в США Бялику были присуждены почетные степени Еврейской теологической семинарии и Еврейского института религии. Он много делает для возрождения иврита, но не принимает отторжения идиш. “Иврит и идиш обручены на небесах и их не разлучить” заявляет он весной 1927 года на сессии писательской организации. Такая позиция не могла найти понимания у непримеримых и бескомпромисных противников идиш. Даже Жаботинский отдалился от друга.

          В 1933 году отмечалось 60-летие поэта. Вышло новое собрание сочинений, была учреждена литературная Премия Бялика, которая после образования государства Израиль стала государственной литературной премией.

          К этому времени здоровье Бялика ухудшилось, давала себя знать болезнь почек. В начале 1934 года он с женой выехал для лечения в Вену, но вскоре после операции Бялик умер. День, когда в Тель-Авив привезли его останки, стал днем всенародного траура.

ПТИЧКЕ

 /Перевод С. Маршака/

[1]

Привет тебе, пташка! Привет, дорогая!

Ко мне прилетела ты с юга…

Душа по родным твоим песням скучая,

Давно стосковалась, подруга!..

Скажи мне, родимая пташка,

Ужели в краях лучезарно-счастливых,

Как здесь, всем тоскливо и тяжко?..

Несешь ли приветы от братьев Сиона,

Далеких и страстно любимых?

Скажи мне, слыхали ль они мои стоны,

Рыдания братьев гонимых?

И знают ли, сколько врагов беспощадных

В чужбине меня окружает?

О, пой же скорей о долинах отрадных,

Где яркое солнце сияет!

Несешь ли привет от цветов Иордана,

Его безмятежной долины?

Скажи, излечил ли тяжелую рану

Г-сподь у родной Палестины?..

А долы Сарона[2], Левоны вершина

По-прежнему ль льют ароматы?..

Что с лесом Ливана — главой исполина,

Проснулся ль тревогой объятый?..

И стелются жемчугом росы Хермона[3]

Иль капают тихо слезами? —

Все так же ль блестит Иордан полусонный,

Журчит голубыми струями?..

А тучи все так же ль Сион окружили

Подобием сумрачной сетки?..

О, спой о земле ты, где жизнь находили

И гибель нашли мои предки!..

Завяли ль цветы, что весной насаждал я,[4]

Как блекну и сам я, унылый...

А ярко и мощно тогда расцветал я —

Но гибнут могучие силы...

Скажи, что тебе мои песни шептали?..

Ты ждешь ли, чтоб поздно иль рано

Те песни, проснувшись, сердца взбушевали,

Как ветры дубраву Ливана?..

Где братья, что сеяли хлеб свой, рыдая?

Пожали ли с песнями ниву? —

О, если бы крылья — взлетел бы туда я,

Где зреют миндаль и олива!..

Привет тебе, пташка! Привет, дорогая!

Опять прилетела ты с юга!

Душа стосковалась, по песне скучая...

О, пой, заливайся, подруга!..

1891

Перевод С. Маршака

К ПТИЦЕ

/Перевод Я. Либермана/

[5]

Мир тебе, птица, ты снова вернулась, 

К окну моему издалёка. 

Как сердце мое по тебе стосковалось, 

Как было ему одиноко! 

Спой-расскажи мне, моя дорогая, 

О грезах людских и мечтаньях. 

Ужель даже в теплых и ласковых странах 

Живут и плодятся страданья? 

Встречала ли ты моих братьев в Сионе 

И нет ли мне вести-привета? 

Им счастье даровано, мне — боль и беды, 

Но знают ли братья об этом? 

Но знают ли, сколько противников злобных 

Стеною меня окружает? 

Спой же мне, птица, о крае, где вечно 

Осень не наступает. 

Не шлют ли привет мне плоды молодые, 

В долинах набравшие силы? 

Утешен ли старец Сион иль, как прежде, — 

Руины ему да могилы? 

Шарона[6] земля и Ливана вершины — 

Дают ли душистую мирру? 

Проснулся ль отец кипарисов и кедров, 

Являя красу всему миру? 

Роса на Хермоне[7] , как жемчуг, ложится 

Или слезами сочится? 

Струится ли светлый поток Иордана, 

Высится ль гор вереница? 

Спускаются ль с неба тяжелые тучи, 

Предвестники горя-печали? 

Спой, птица, о крае, где пращуры наши 

Жизнь и смерть познали. 

Не вянут ли мирты, взращенные мною[8] , 

Как сам я теперь увядаю? 

Когда-то и я был цветущим и сильным, 

О том лишь, увы, вспоминаю. 

О чем шепчут листья кустов придорожных, 

Ответь-расскажи, моя птица; 

О давних изгнаньях, о новых надеждах 

На то, что страна возродится? 

А братья мои, те, что пашут и сеют, 

Какие поют они песни? 

Обресть бы мне крылья и перенестись бы 

В край роз и миндаля чудесный! 

А что расскажу тебе я, моя птица? 

В чем ты ожидаешь признанья? 

Не песни, а плач от меня ты услышишь, 

Стоны и причитанья. 

Поведаю я всем известную повесть 

О тяжкой судьбе на чужбине, 

О бедах несчетных былых и грядущих, 

О зле, торжествующем ныне… 

Оставь же меня и лети, дорогая, 

В пустыню лети или в горы. 

Для пения создана ты, не для плача, 

Для счастья, а не для позора. 

Не стон наш с тобою излечит больного, 

Не он зарастит мою рану. 

От слез только сердце, как мятые травы, 

Глаза застилает туманом. 

Кончаются слезы — нет больше надежды, 

Но боль — без конца, без начала: 

Мир тебе, птица, и дай Бог, чтоб радость 

В песне твоей звучала.

1891

Перевод Я. Либермана

ПО ВОЗВРАЩЕНИИ

Тот же старец, ветхий, слабый,

Весь он высох, весь в морщинах,

Так же возится уныло