Михаил Лермонтов - Боярин Орша

Михаил Юрьевич Лермонтов

Боярин Орша

Глава I

Then burst her heart in one long shriek,

And to the earth she fell like stone

Or statue from its base o'erthrown.

Во время оно жил да былВ Москве боярин Михаил,Прозваньем Орша. – Важный санДал Орше Грозный Иоанн;Он дал ему с руки своейКольцо, наследие царей;Он дал ему в веселый мигСоболью шубу с плеч своих;В день воскресения ХристаПоцеловал его в устаИ обещался в тот же деньДать тридцать царских деревеньС тем, чтобы Орша до концаНе отлучался от дворца.Но Орша нравом был угрюм:Он не любил придворный шум,При виде трепетных льстецовЩипал концы седых усов,И раз, опричным огорчен,Так Иоанну молвил он:«Надежа-царь! пусти меняНа родину – я день от дняВсё старе – даже не могуОбиду выместить врагу:Есть много слуг в дворце твоем.Пусти меня! – мой старый домНа берегу Днепра крутомБлиз рубежа Литвы чужойОброс могильною травой;Пробудь я здесь еще хоть год,Он догниет – и упадет;Дай поклониться мне Днепру…Там я родился – там умру!»

И он узрел свой старый дом.Покои темные кругомУставил златом и сребром;Икону в ризе дорогойВ алмазах, в жемчуге, с резьбойПовесил в каждом он углу,И запестрелись на полуУзоры шелковых ковров.Но лучше царских всех даровБыл божий дар – младая дочь;Об ней он думал день и ночь,В его глазах она рослаСвежа, невинна, весела,Цветок грядущего святой,Былого памятник живой!Так средь развалин иногдаРастет береза: молода,Мила над плитами гробовИгрою шепчущих листов,И та холодная стенаЕе красой оживлена!..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Туманно в поле и темно,Одно лишь светится окноВ боярском доме – как звездаСквозь тучи смотрит иногда.Тяжелый звякнул уж затвор,Угрюм и пуст широкий двор.Вот, испытав замки дверей,С гремучей связкою ключейК калитке сторож подошелИ взоры на небо возвел:«А завтра быть грозе большой! —Сказал крестясь старик седой, —Смотри-ка, молния вдалиТак и доходит до земли,И белый месяц, как монах,Завернут в черных облаках;И воет ветер будто зверь.Дай кучу злата мне теперь,С конюшни лучшего коняСейчас седлайте для меня,Нет, не отъеду от крыльцаНи для родимого отца!»Так рассуждая сам с собой,Кряхтя, старик пошел домой.Лишь вдалеке едва гремятЕго ключи – вокруг палатВсё снова тихо и темно,Одно лишь светится окно.Всё в доме спит – не спит одинЕго угрюмый властелинВ покое пышном и большомНа ложе бархатном своем.Полусгоревшая свечаПред ним, сверкая и треща,Порой на каждый льет предметКакой-то странный полусвет.Висят над ложем образа;Их ризы блещут, их глазаВдруг оживляются, глядят —Но с чем сравнить подобный взгляд?Он непонятней и страшнейВсех мертвых и живых очей!Томит боярина тоска;Уж поздно. Под окном рекаШумит – и с бурей заодноГремучий дождь стучит в окно.Чернеет тень во всех углах —И – странно – Оршу обнял страх!Бывал он в битвах, хоть и стар,Против поляков и татар,Слыхал он грозный царский глас,Встречал и взор, в недобрый час:Ни разу дух его крутойНе ослабел перед бедой;Но тут, – он свистнул, и взошелЛюбимый раб его, Сокол.

И молвил Орша: «Скучно мне,Всё думы черные одне.Садись поближе на скамью,И речью грусть рассей мою…Пожалуй, сказку ты начниПро прежние златые дни,И я, припомнив старину,Под говор слов твоих засну».И на скамью присел СоколИ речь такую он завел:

«Жил-был за тридевять земельВ тридцатом княжестве отсельВеликий и премудрый царь.Ни в наше времечко, ни встарьНикто не видывал пышнейЕго палат – и много днейВ весельи жизнь его текла,Покуда дочь не подросла.

«Тот царь был слаб и хил и стар,А дочь непрочный ведь товар!Ее, как лучший свой алмаз,Он скрыл от молодецких глаз;И на его царевну дочьСмотрел лишь день да темна ночь,И целовать красотку могЛишь перелетный ветерок.

«И царь тот раза три на днюХодил смотреть на дочь свою;Но вздумал вдруг он в темну ночьВзглянуть, как спит младая дочь.Свой ключ серебряный он взял,Сапожки шелковые снял,И вот приходит в башню ту,Где скрыл царевну-красоту!..

«Вошел – в светлице тишина;Дочь сладко спит, но не одна;Припав на грудь ее главойС ней царский конюх молодой.И прогневился царь тогда,И повелел он без судаИх вместе в бочку засмолитьИ в сине море укатить…»

И быстро на устах раба,Как будто тайная борьбаВ то время совершалась в нем,Улыбка вспыхнула – потомОн очи на небо возвел,Вздохнул и смолк. «Ступай, Сокол! —Махнув дрожащею рукой,Сказал боярин, – в час инойРасскажешь сказку до концаПро оскорбленного отца!»

И по морщинам старика,Как тени облака, слегкаПромчались тени черных дум,Встревоженный и быстрый умВблизи предвидел много бед.Он жил: он знал людей и свет,Он злом не мог быть удивлен;Добру ж давно не верил он,Не верил, только потому,Что верил некогда всему!

И вспыхнул в нем остаток сил,Он с ложа мягкого вскочил,Соболью шубу на плечаНакинул он – в руке свеча,И вот дрожа идет скорейК светлице дочери своей.Ступени лестницы крутойПод тяжкою его стопойСкрыпят – и свечка раза дваИз рук не выпала едва.

Он видит, няня в уголкеСидит на старом сундукеИ спит глубоко, и поройВо сне качает головой;На ней, предчувствием объят,На миг он удержал свой взглядИ мимо – но послыша стук,Старуха пробудилась вдруг,Перекрестилась, и потомОпять заснула крепким сном,И, занята своей мечтой,Вновь закачала головой.

Стоит боярин у дверейСветлицы дочери своейИ чутким ухом он приникК замку – и думает старик:«Нет! непорочна дочь моя,А ты, Сокол, ты раб, змея,За дерзкий, хитрый свой намекПолучишь гибельный урок!»Но вдруг… о горе, о позор!Он слышит тихий разговор!..

1-й голос

О! погоди, Арсений мой!Вчера ты был совсем другой.День без меня – и миг со мной?..

2-й голос

Не плачь… утешься! – близок часИ будет мир ничто для нас.В чужой, но близкой сторонеМы будем счастливы одне,И не раба обнимешь тыСреди полночной темноты.С тех пор, ты помнишь, как чернецМеня привез, и твой отецВручил ему свой кошелек,С тех пор задумчив, одинок,Тоской по вольности томим,Но нежным голосом твоимИ блеском ангельских очейПрикован у тюрьмы моей,Придумал я свой край роднойНавек оставить, но с тобой!..И скоро я в лесах чужихНашел товарищей лихих,Бесстрашных, твердых как булат.Людской закон для них не свят,Война их рай, а мир их ад.Я отдал душу им в заклад,Но ты моя – и я богат!..

И голоса замолкли вдруг.И слышит Орша тихий звук,Звук поцелуя… и другой…Он вспыхнул, дверь толкнул рукойИ исступленный и немойПредстал пред бледною четой…. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Боярин сделал шаг назад,На дочь он кинул злобный взгляд,Глаза их встретились – и вмигМучительный, ужасный крикРаздался, пролетел – и стих.И тот, кто крик сей услыхал,Подумал, верно, иль сказал,Что дважды из груди однойНе вылетает звук такой.И тяжко на цветной ковер,Как труп бездушный с давних пор,Упало что-то. – И на зовБоярина толпа рабов,Во всем послушная орда,Шумя сбежалася тогда,И без усилий, без борьбыСхватили юношу рабы.

Нем и недвижим он стоял,Покуда крепко обвивалВсе члены, как змея, канат;В них проникал могильный хладИ сердце громко билось в немТоской, отчаяньем, стыдом.

Когда ж безумца увелиИ шум шагов умолк вдали,И с ним остался лишь Сокол,Боярин к двери подошел;В последний раз в нее взглянул,Не вздрогнул, даже не вздохнулИ трижды ключ перевернулВ ее заржавленном замке…Но… ключ дрожал в его руке!Потом он отворил окно:Всё было на небе темно,А под окном меж диких скалДнепр беспокойный бушевал.И в волны ключ от двери тойОн бросил сильною рукой,И тихо ключ тот роковойБыл принят хладною рекой.

Тогда, решив свою судьбу,Боярин верному рабуНа волны молча указал,И тот поклоном отвечал…И через час уж в доме томВсё спало снова крепким сном,И только не спал в нем одинЕго угрюмый властелин.

Глава II